«Polystoria: Зодчие, конунги, понтифики в средневековой Европе»
Вышел и скоро появится на прилавках книжных магазинов третий коллективный труд сотрудников Лаборатории. В него вошли статьи Михаила Бойцова, Андрея Виноградова, Олега Вокобойникова, Михаила Дмитриева, Владимира Петрухина и Фёдора Успенского, а также перевод трактата Лотарио де Сеньи, будущего Иннокентия III, «О ничтожестве человеческого состояния», выполненный Ильей Аникьевым
Коллективная научная монография «Polystorуа: Зодчие, конунги, понтифики в средневековой Европе» появилась в результате исследований, проводившихся Лабораторией медиевистических исследований НИУ ВШЭ по проблемам средневековой истории Запада и Востока.В книге рассматривается круг вопросов культурного, политического и религиозного взаимодействия в широком географическом диапазоне, от Византии, Кавказа и Руси до Скандинавии и стран Запада, от раннего Средневековья до раннего Нового времени. Мало исследованные, но исторически важные ситуации, как визит папы римского в Константинополь, отдельные предметы, как знамя конунга Сверрира, становятся здесь предметом всестороннего анализа наряду с такими крупными и во многом традиционными для историографии проблемами, как генезис Руси, христианского зодчества в Абхазии и натуралистических черт готической пластики или иудео-христианская полемика. Завершает книгу публикация первого полного русского перевода знаменитого средневекового трактата «О ничтожестве человеческого состояния» кардинала Лотарио де Сеньи (ок. 1195 г.).
На сайте Издательского дома Вышки можно заглянуть в книгу.
Мы же процитируем вступительное слово заведующего Лаборатории и одного из редакторов «Полистории» Михаила Анатольевича Бойцова:
Академические интересы сотрудников Лаборатории медиевистических исследований (открытой в НИУ ВШЭ ровно пять лет назад) столь различны, что искать общий заголовок собранию подготовленных в ней трудов — дело едва ли не безнадежное. Тогда вместо того, чтобы силиться приглушить разнообразие тем, методов и подходов, обсуждавшихся в Лаборатории, не лучше ли, напротив, подчеркнуть его? Поставленный так вопрос привел к появлению названия Polystoria — не выдуманного сгоряча, а элегантно заимствованного у папского скриптора Джованни Каваллини де Черрони, жившего в начале XIV в. (Надеемся, что Святой Престол не предъявит претензий к присвоению находки, сделанной скромным служащим авиньонской курии). Разве «полистория», или «множественность историй», — не самое подходящее определение как для усилий одного отдельно взятого исследовательского центра, так и для всего современного историописания? Одни из доминировавших когда-то в историческом знании «больших нарративов» вовсе рассыпались в прах, другие — пошли трещинами, а третьи — развалившиеся недавно — на наших глазах наспех пытаются склеивать. Старания эти, конечно, окажутся напрасными, но времени и усилий на них уйдет изрядно. Еще недавно более или менее единая История (в различных ее — тоже исторически сменявшихся — вариантах) замещается в последние десятилетия множественностью разнонаправленных историй, очень по-разному «рассказываемых» все в большем числе различных сообществ. Они обычно отрывочны, эклектичны и, конечно, противоречат друг другу (как заметит склонный к ностальгии скептик) или же проявляют полифоничность (как скажет неисправимый оптимист).
Наша новая книга, пожалуй, тоже могла бы претендовать на полифоничность — во всяком случае, не в меньшей степени, чем выпущенная нами в прошлом году, на обложке которой тогда в первый раз и появилось слово Polystoria. Здесь речь пойдет не об одних лишь средневековых архитекторах, вождях викингов и римских понтификах, обещанных в подзаголовке, — хотя и этих трех групп героев хватило бы на многие тома. Перечисленные персонажи выделены лишь в качестве характерных представителей куда более многочисленной и пестрой компании героев наших историй. Важнее то, что беспокоить тени всех этих давно ушедших людей нас заставляет не один лишь интерес к их персонам, пусть даже ими заслуженный. За каждым рассмотренным в этой книге сюжетом проглядывает та или иная серьезная общая проблема. Это может быть вопрос о реальном и символическом (дис)балансе власти императора и церкви в первые века Средневековья или о своеобразии древнескандинавского мировидения, отразившегося в странных языковых метафорах. Не менее интригуют запутанные взаимоотношения хазар, славянских племен, варягов, ромеев, мадьяр и всех прочих — в самый канун рождения Киевской Руси, ведь именно из этого клубка она в конце концов и взросла. Как новым, так и не столь уж новым политическим сообществам постоянно приходится искать (точнее, выстраивать разными способами) собственную идентичность. Можно ли проследить, как именно некоторые из них это делали — в частности, на примере столь выразительного средства воздействия, как архитектура?
Архитектура же, как и монументальная пластика, живопись или прикладное искусство, ставит сложнейшую задачу перед историком, мечтающим постичь культуру эпохи в ее целостности. Отправляясь на ее поиски, естественно постулировать, что в визуально-пространственных видах искусства должны проявляться те же общие основания, какие можно уловить и в видах искусства, построенных на слове: литературе, философии, богословии, праве… Вопрос состоит лишь в том, где и как обнаружить такие гипотетические общие основания, какими словами их назвать (если, конечно, исходное понимание культуры как целостности не ошибочно в самом корне) или, иными словами, как перебросить надежные мостки от «архитектуры» к «схоластике»? Один классик, помнится, попробовал это сделать, но уж очень много критики вызвала его блистательная по смелости попытка… А нельзя ли выявить столь вожделенные общие основания не в виде общего осадка при последовательном «процеживании» разных видов творчества в одной и той же культуре, а напротив, сталкивая ее всю целиком с культурой «вненаходимой» — пусть и близкой, но все же заведомо иной? И тогда сопоставление даже по одному-единственному (пускай и не центральному) пункту не окажется ли настолько красноречивым, что позволит сделать выводы самого общего плана? Не найдем ли мы так другую — и более надежную — дорогу к искомой «целостности»?
Если читатель вдруг останется разочарован теми историями, которые мы расскажем ему в этой книге, если не обнаружит в них ничего, что приблизило бы его к решению проблем, бегло перечисленных выше, ничего, что указывало бы ему, где искать ответы на вопросы, которые он и сам склонен задавать прошлому, то советуем ему сосредоточиться на заключительном разделе. Надеемся, что тогда он простит нам слабость усилий, осознав вполне, сколь далеко от совершенства человеческое состояние как таковое. В этом его наверняка убедит признанный знаток вопроса и последний в списке наших авторов — кардинал Лотарио де Сеньи, он же будущий смиренный слуга слуг Божьих Иннокентий III.