Русь и латинская Европа в Средние века. Контакты, влияния, конфликты

29 и 30 марта 2021 г. в Лаборатории медиевистических исследований состоялась конференция, посвященная новейшим находкам, относящимся к династическим, политическим, торговым и культурным связям между Древней Русью и Латинской Европой. Публикуем подробный репортаж об этом событии и запись докладов

© Андрей Кравченко

Запись всех докладов, прозвучавших на конференции, доступна на Youtube-канале Лаборатории медиевистических исследований.

I день. 29 марта 2021 г.

Дмитрий Добровольский (НИУ ВШЭ, Москва) и Мария Лавренченко (Музей архитектуры им. А.В. Щусева, Москва)

Конференция открылась докладом Дмитрия Анатольевича Добровольского и Марии Леонидовны Лавренченко — «Древнерусская антилатинская полемика: перспективы интерпретации», который был посвящен антилатинским сочинениям в древнерусской традиции. 

В первой части доклада, которую представил Дмитрий Анатольевич Добровольский, был очерчен круг источников и связанных с ними исследовательских проблем, а также предложен новый подход к прочтению этих текстов. Дмитрий Анатольевич отметил, что, в общем и целом, все антилатинские сочинения похожи друг на друга и имеют схожее построение и структуру: сначала идет краткая историческая часть, которая может быть и более или менее исторически адекватной, и абсолютно вымышленной. Затем — богословские «рассуждения», в которых книжники перечисляют и описывают вины и прегрешения латинской церкви, причем эти рассуждения, как правило, лапидарны и часто повторяют друг друга. В заключении же обычно приводятся риторико-полемические поучения, которые могут быть как краткими, так и довольно пространными.

Долгое время исследователи рассматривали эти сочинения как кальку с византийских образцов и считали, что они не представляют особой ценности для изучения отношений древнерусских земель и латинского Запада. Но, как подчеркнул Дмитрий Анатольевич, этот подход требует пересмотра: необходимо внимательно изучить все тексты и последовательно сопоставить, систематизировать все упомянутые в них обвинения и претензии древнерусских книжников против латинян. Новое прочтение позволит установить, где простая и прямая линия этих обвинений, кочующих из одного текста в другой, начинает колебаться и отклоняться от своего курса, и где появляются необычные или даже уникальные рассуждения, отражающие нечто, знакомое непосредственно самим авторам и составителям текстов (как, к примеру, обвинения в создании мозаичных икон с ликами святых на мраморных полах церквей в «Стязании с латиною» митрополита Георгия). 

Особое внимание в антилатинских сочинениях уделяется матримониальным запретам и осуждению практики «параллельных» браков, существовавшей на Западе. Интересно, что в некоторых древнерусских текстах при упоминании таких союзов появляется новая, необычная фраза об обычае, когда мужчина, женившийся на женщине, после смерти жены заключает брак с ее сестрой. Эта загадочная формулировка оказалась связана со старым спором, начатым еще в ранней церкви, но в ней также отразилась и некая знакомая древнерусским авторам проблема, которая к тому времени была уже забыта византийскими писателями, на которых они ориентировались.

Развивая тему перекрестных браков во второй половине доклада, Мария Леонидовна Лавренченко предложила возможное объяснение, почему в XII веке запрет на близкородственные отношения вновь стал актуальным для древнерусских авторов. Опираясь на данные генеалогии, она указала, что на Руси запрет на «параллельные» и близкородственные союзы последовательно соблюдался и в домонгольское время известно всего несколько случаев подобных союзов, в то время как в западной Европе такие браки не были редкостью. Но и среди русских князей, и среди западных правителей, заключение таких браков было связано прежде всего с политическими и династическими причинами. Так, вполне вероятно, что на Руси была известна история о браках двух сестер короля Иерусалима Балдуина IV с двумя сыновьями Вильгельма V Старого; впрочем, более сильное влияние на интерес книжников к проблеме перекрестных браков, скорее всего, оказали отношение династий Рюриковичей и Пястов, которые несколько раз заключали подобные союзы. Подводя итог, Мария Леонидовна отметила, что подобные перекрестные браки чаще всего заключались для того, чтобы закреплять политические союзы между конфликтующими правителями, если они оба были заинтересованы в прекращении затянувшегося противостояния. 

Иероним Граля (Варшавский университет)

Следующий доклад под названием «Тень Царьграда: существовал ли византийский контекст русско-польских отношений в XII–XIV вв.?» представил профессор Варшавского университета Иероним Граля. Уже в самом начале своего выступления докладчик подчеркнул, что эта тема долгое время не привлекала внимания исследователей и даже сейчас в научной литературе к ней обращаются крайне редко — считается, что в источниках XII–XIV веков содержится слишком мало сведений об отношениях между византийскими императорами и польскими королями в этот период. И в результате в истории византийско-польских отношений образовался огромный пробел между двумя знаковыми датами: 1018 годом, когда Болеслав I отправил посольство к императору Василию II, и 1371 годом, когда Казимир III Великий послал обращение к вселенскому патриарху. 

Но могло ли быть так, что на протяжении этих 330 лет между василевсами и польскими королями не было никаких контактов, и Византия никак не влияла на политику правителей из рода Пястов? Едва ли, уверен профессор Граля, ведь византийские императоры и польские короли были связаны друг с другом сразу через две другие династии — династии Рюриковичей и Арпадов. На протяжении многих десятилетий польские войска были официальными союзниками венгерского правителя и вместе с ними противостояли византийским императорам в нескольких военных кампаниях. Так, в рукописи из библиотеки Марчиана в Венеции (Codex Marcianus Graecus 524, первая половина ΧΙΙΙ — первая половина ΧΙV века) содержится поэтическое описание триумфа императора Мануила I Комнина после победы над Иштваном III в 1154–1155 годах. Cреди побежденных василевсом правителей встречается и упоминание польского короля и его войск. Столетием позже, в 1276 году, отряды Болеслава V Стыдливого в составе венгерского войска участвовали в борьбе за сербский престол на стороне Стефана Драгутина. 

Однако самым важным сюжетом профессор Граля считает восстановление Галицкой митрополии в 1371 году. Докладчик отметил, что в весьма обширной литературе, посвященной этому событию, ничего не говорится о родственных связях Казимира III, хотя, будучи сыном Ядвиги Болеславовны и Владислава Локетека, он был праправнуком императора Никейской империи Феодора I Ласкариса, а его прабабушка приходилась родственницей Иоанну Комнину Ватацу. Так, через своих предков и родственников Казимир был связан с несколькими династиями византийских аристократов и императоров, что во многом объясняет нам, почему вселенский патриарх вел с ним переговоры и считал его партнером в защите православного населения галицких земель. 

Завершая свой доклад, профессор Граля вновь отметил, что обращение к генеалогическому материалу позволило расширить представление о византийском контексте политики польских королей, а также по-другому взглянуть на отношения отдельных представителей династии Пястов с ромейскими василевсами. 

Станислав Мереминский (ШАГИ ИОН РАНХиГС, Москва)

Станислав Григорьевич Мереминский в своем докладе «Король Артур у границ «Руссии»: взгляд из Лондона начала XIII века на Балтику и северо-восточную Европу» обратился к малоизвестному в отечественной историографии тексту — интерполированной редакции «Законов короля Эдуарда Исповедника», входящей в сборник «Лондонского собрания» XIII века. 

В XVI веке некоторые английские путешественники, оказывавшиеся в русских землях в поисках путей в Китай, были уверены, что следуют маршрутом короля Артура и находятся на территориях, которые Артур в древности присоединил к владениям Британской державы. В 1578 году известный английский алхимик и коллекционер рукописей Джон Ди представил Елизавете Ι трактат под названием «Границы Британской империи», в котором утверждал, что английская королева может претендовать на все берега и острова северной части Атлантического океана вплоть до северных границ владений «герцога Московии». 

Одним из источников, на которые опирался Джон Ди в своих географических изысканиях, были опубликованные в 1568 году «Законы короля Эдуарда Исповедника», текст которых входит в состав так называемого «Лондонского собрания» — компиляции текстов, созданной между 1215 и 1217 годами. Самый ранний список этого сборника датируется XIII веком и дошел до нас в двух частях одной рукописи: одна из них сейчас хранится в Манчестере, другая — в Лондоне. Кроме текстов законов английских королей, в манускрипте можно встретить и географические и историографические заметки, генеалогические записи, описание Англии, переведенное со старофранцузского, а также перечень шерифов Лондона. Станислав Григорьевич отметил, что автор этой компиляции, несомненно, жил в Лондоне, был человеком образованным и хорошо знавшим французский, а кроме того, по всей видимости, принадлежал к лагерю противников короля Иоанна Безземельного. 

Рукопись украшена цветными инициалами, а на некоторых из них есть и золотые вставки. Это, по мнению докладчика, указывает на то, что изначально манускрипт был создан для официальной королевской церемонии. Но по назначению он так и не был использован — оставшись в частной библиотеке, он превратился в «рабочую» рукопись, на полях которой стали появляться многочисленные записи и пометки. В одной из таких пометок мы встречаем перечисление завоеваний короля Артура, в том числе и в бассейне Балтийского моря. В длинном списке земель упомянут целый ряд областей и островов до пределов «Руссии». Неясно, откуда в XIII веке автор пометки мог взять такой длинный список названий — и скорее всего это перечисление происходит не из письменных источников, а из устных сообщений торгового или политического характера, известных жителю такого крупного международного центра как Лондон. 

В конце доклада Станислав Григорьевич отметил, что описания завоеваний короля Артура из описанного им сборника XIII века перешли в другие, более поздние тексты и оказывали значительное влияние на географические представления англичан о северо-восточной Европе вплоть до тюдоровской эпохи.

Александр Лаврентьев (НИУ ВШЭ, Москва)

Доклад Александра Владимировича Лаврентьева «Купечество восточнобалтийских городов в политических планах царя Бориса Годунова» был посвящен рассмотрению сюжетов, связанных с торговыми контактами Руси с Балтийским регионом. Торговля, по выражению исследователя, представляет из себя внешнеполитическое средство «мягкой силы», обычно несвойственное Руси. По мнению исследователя, важную роль в налаживании торговых отношений сыграл первый избранный царь — Борис Федорович Годунов.

В 1599 г. посольский приказ разослал в ливонские города грамоты для местного патрициата. В этих грамотах декларировались торговые привилегии купечеству Прибалтки, Швеции и Польши. По личному повелению царя, для иностранных купцов предоставлялось право на беспошлинную торговлю на территории Руси, а также на повольную торговлю (розничная торговля). Исследователь отмечает, что сами грамоты не сохранились, однако они представлены в пересказанной форме в описи Посольского приказа 1626 г. Александр Владимирович подробно остановился на рассмотрении вопроса, как доставлялись подобные грамоты.

В том же 1599 г. Посольский приказ снарядил экспедицию в Псков, в состав которой вошли царский ювелир немецкого происхождения Клаус Севостьянов, любчанин Андрей Меллер и пскович Юрий Иголкин. В Пскове они составили личное письмо рижскому купцу Индрику Флегелю, который затем был вызван ими на переговоры. Когда Флегель приехал во Псков, то получил от них грамоту русских властей бургомустру Риги — Клаусу Экку. Тем не менее, исследователь отметил, что «операцию» нельзя назвать успешной, потому что Флегель был схвачен. В результате проведенного расследования и суда, Флегель был оправдан, так как одним из ключевых аргументов в защиты был частный характер письма, но на этом следы данной экспедиции не обрываются.

В 1600 г. купец из Ростока Христиан Вин приехал в Псков через Ригу. Он предоставил местному воеводе грамоту, которая была адресована Андрею Меллеру и Клаусу Севостьянову. Александр Владимирович отмечает, что нам ничего неизвестно про ее содержание, однако, примечательным является то, что не забыты имена людей, а значит их экспедиция все же добилась определенных результатов.

Другой параллельный сюжет, затронутый исследователем, посвящен военнопленным Ливонской войны. В январе 1599 г. был издан царский указ, в котором описывалось, что до воцарения Бориса Годунова, ругодивские и юрьевские немцы, жившие в Москве и в Нижнем Новгороде, пребывали в тесноте и нужде, а торгов и промыслов у них не имелось.

Правительство Годунова жалует 15 немцев «гостиным именем», что представляет собой беспрецедентное явление, учитывая, что в этот период в статусе гостя на Руси пребывало всего около 40 человек. Более того, 5 из 15 немцев велено называть «лучшие торговые люди». Всех их было велено привести к присяге, освободить от податей, а также для них был выделен стартовый капитал в размере 4900 рублей для торговли в Новгороде, Пскове, Ивангороде и других государствах. Каждому из них была дана именная жалованная грамота (двех из которых сохранились — Андрею Паперзаку и Андрею Витту).

Таким образом, усилием правительства Бориса Годунова Была создана группа из немцев-торговцев для налаживания связей с купечеством и городами в Восточной Прибалтике. По мнению исследователя, подобная акция выходила далеко за рамки исключительно торговых взаимоотношений с регионом, а, вероятно, имела серьезные внешнеполитические цели. Внешнеполитический характер акции подтверждается и тем обстоятельством, что указанные мероприятия проводились Посольским приказом.

Андрей Доронин (ГИИМ, Москва) 

В своем докладе «Московия в интеллектуальном дискурсе Центральной Европы на рубеже XV — XVI вв» Андрей Владимирович Доронин представил обзор интеллектуального дискурса немецких интеллектуалов рубежа XV-XVI вв. Уже в середине XV в. Папа Пий II говорил о едином христианском пространстве Европы. На рубеже XV-XVI вв. кристаллизируется новая общеевропейская система координат, в которой на роль центра стала претендовать Священная Римская империя.

Андрей Владимирович отмечает, что до конца XV в. в интеллектуальном дискурсе не было попыток идентификации библейских народов с народами, которые появились на территории Европы во времена Великого переселения народов. Не существовало никаких коннотаций между мифами этих народов и историей Ветхого Завета. Все человечество представлялось как единая семья во Христе, но существовали разные модели легитимации этой семьи (от падения Трои, от Рима, от Сотворения мира, от собственного племени).

В своем докладе Андрей Владимирович остановился на рассмотрении локализации Московии немецкими интеллектуалами. Исследователь отмечает, что в этот период знания интеллектуалов о Московии практически не пополнялись новыми сведениями. Зачастую в качестве сведений о Московии приводились выдержки из античных авторов про сарматов и скифов, упоминалось обилие меха и серебра, а нравы народа считались дикими. Одной из ключевых причин, по мнению автора, являлась периферийность Московии в политической жизни Европы. С другой стороны, в поле зрения немецких интеллектуалов всегда была Русь и русские, проживавшие на территории Речи Посполитой или Великого княжества Литовского.

Андрей Владимирович предложил категоризацию рассматриваемых им интеллектуальных дискурсов на несколько видов: опосредованный с фрагментарными сведениями; монастырский, в котором обычно лишь повторяются старые сведения; ренессансный, который можно подразделить на историко-географический, национальный, сводный-культурный, контр-реформационный, lectionis historiarum.

Отдельно докладчик отметил фальсификацию античных сочинений («Auctores vetustissimi» 1498 г.) доминиканского монаха Джованни Нанни, в которой была предпринята попытка синхронизации всеобщей истории. Джованни Нанни определил «первопредков» для всех народов в Европе. Так, сама Европа берет начало от Иафета. Среди «первопредков» встречаются и персонажи не из Ветхого Завета. Латинизация имени Мосоха (сын Иафета) позволила предложить Москоса в качестве прародителя для московитов; русам же полагался Рифат. Таким образом, в данной интерпретации московиты представлялись как старшие над русами. Так как Мосох является старшим братом отца Рифата — Гомера.

Первое же суммарное упоминание Московии, по мнению докладчика, было представлено в «Нюрнбергской хронике» («Liber Chronicarum»1493 г.) Хартмана Шеделя. Данная светская хроника, построенная по традиции разделения истории на 7 дней творения, была составлена Хартманом Шеделем совместно с другими учеными гуманистами. Так, Московии в ней уделен лишь маленький абзац, упоминающий греческую ересь как у боргарских росов. Русь же отделена от Московии и представлена Новгородом, так же упомянуты Польша, Литва, Татария, Скифия за Рифейскими горами.

На картах второй половины XV — начала XVI вв. (Карта Фра Маура (1459); карты Мартина (1507;1516)). Обычно Московия и Русь разделены. Тем не менее, локализация на картах была чрезвычайно вариативна, что в том числе зависело от используемых источников для составления карты.

Например, на карте Мартина Вальдземюллера 1507 г. («Universalis Cosmographia»), базирующейся на географии Птолемея, были представлены Сарматия Европейская и Сарматия Азиатская с гиперборейскими скифами, гиппофагами, амазонками. На карте же 1516 г. (« Carta Marina Navigatoria ») Московия подписана как «regalis» и отделена от Руси В центре — Москва, Кремль правитель с троном и гербом. На карте впервые представлены другие города Руси: Углич, Ростов, Переславль, Белозерск, Владимир, Галич, Калуга, Каргополь. В легенде карты есть упоминание, что здесь живут христиане, но греческой секты, имеющие свое письмо.

Таким образом, на рубеже XV-XVI вв. широкая сеть гуманистов имела обширные связи, но практически не обладала сведениями о Московии, хотя и имела некоторые представление о Руси и русских в Великом княжестве Литовском и Рече Посполитой. Основная внешнеполитическая угроза для общей Европы в лице Османской империи была решена без участия Московии, а потому она опять затем уходит на периферию политического мира Европы в реформационное время.

Юлия Звездина (ПСТГУ; Музеи Московского Кремля) 

В своем докладе Юлия Николаевна Звездина предложила обсудить проблему, хорошо известную отечественным историкам (причем не только искусства) — рельефы владимирских храмов и их происхождение. Как справедливо заметила Юлия Николаевна, вариантов решения этой проблемы в исследовательской литературе было предложено уже множество, при том что в письменные источники дают по этому поводу весьма обтекаемые свидетельства: в первую очередь — это неоднозначное упоминание Татищевым некоего архитектора, присланного Андрею Боголюбскому от Фридриха Барбароссы, а также — статья Лаврентьевской летописи, в которой говорится о том, что бог привел князю Андрею «из всех земель все мастеры". В отсутствие уверенных письменных свидетельств исследователям волей-неволей приходится прибегать к стилистическому анализу, и если в целом романское происхождение рельефов владимирских храмов достаточно очевидно, то с их привязкой к более конкретному региону трудностей уже гораздо больше: их прообразы обнаруживали и в Шпейере, и в Милане, и в Модене, и в Павии, и в Перигё, и в других местах. Поэтому Юлия Николаевна попробовала проследить генеалогию отдельных сюжетов декора Успенского собора, церкви Покрова на Нерли и Георгиевского собора в Юрьев-Польском, используя при этом не только образцы романской архитектуры, но и иллюминированные манускрипты.

Итак, что касается рельефных масок на фасадах Успенского собора и Покровской церкви, то наиболее близкие аналоги им докладчица находит в округе Пуатье (презентацию доклада с изображениями можно найти на Youtube-канале Лаборатории). Что же касается масок на Георгиевском соборе, а также знаменитого слона оттуда же, то их плоскостность Юлия Николаевна предлагает интерпретировать как знак того, что они были изготовлены по некоему графическому образцу. В качестве примера подобного образца был предложен слон из французского «Бестиария любви» (XIII–XIV вв.), действительно имеющий ряд схожих со своим древнерусским собратом черт. Впрочем, докладчица допускает и наличие пластического прообраза слона из Юрьев-Польского — регионом его происхождения она тоже склонна считать Пуатье.

Анатолий Турилов (Инслав РАН, Москва)

Анатолий Аркадьевич Турилов в очередной раз поделился с участниками коллоквиума загадочным сюжетом. Его доклад был посвящен редкому новгородскому тексту: «Сказанию о принесении руки Алексия человека Божьего". Исследователю удалось обнаружить только два списка этого памятника и упоминание третьего. Краткое его содержание таково: некий новгородский купец Богобоязнев оказывается в Риме и решает посетить мощи Алексия. На месте ему приходит мысль похитить частицу мощей и, улучив момент, он забирает с собой руку святого и уходит. Он отплывает из Рима в Новгород, однако в море корабль останавливается и сдвигается с места только после того, как руку выбрасывают за борт. Вернувшись же домой, купец видит чудесное знамение: у его дома забил ключ, а в воде плавает та самая рука. Архиепископ при участии городских властей устраивает крестный ход, а впоследствии на этом месте строят церковь.

Замечательная особенность этого текста заключается в том, что в нем нет практически никакой конкретики: про Рим не сообщается практически ничего, не говорится, что в нем живут католики и, собственно, римский папа; с Новгородом дело обстоит немногим лучше: в нем есть только архиепископ без имени и так же неназванные «городские власти". По этой причине датировать текст очень трудно: определенно можно сказать только, что составлен он был до образования Новгородской митрополии (1589 г.). В некоторой степени датировку облегчают стилистические особенности «Сказания": оно перенасыщенно «плетением словес» и занимало бы гораздо меньший объем, если бы не риторические обороты, — это, по мнению докладчика, вероятнее всего, тоже указывает на XVI в. Текст такого стиля мог быть написан и в XVII в. при Алексее Михайловиче (названном в честь Алексия), однако Анатолий Аркадьевич считает это маловероятным. Алексий был весьма популярным святым в Новгородско-Псковском регионе: в качестве примера докладчик указал на деятельность новгородского епископа XIV в. Алексия, при участии которого активно переписывался редкий за пределами региона Канон Алексию, составленный Климентом Охридским. При всем при этом архиепископ Алексий о «Сказании", по-видимому, не знал — также, как и Никон в его бытность новгородским митрополитом.

В летописях перенесение мощей Алексия тоже никак не упоминается. Что же касается материальных свидетельств, то в Новгороде было две церкви с посвящением Алексию. В Церкви Успения на Торгу был посвященный ему придел, однако едва ли в этом месте могла стоять купеческая усадьба. Другая церковь с Алексеевским приделом находилась на Софийской стороне. Примечательно, что в описи Софийского собора 1749 г. упоминается рака с мощами Алексия, однако в ней не уточняется, что именно в ней находится. Сама рака не сохранилась и, вероятно, была конфискована и переплавлена в XVIII в.

Анатолий Аркадьевич подчеркнул, что сам по себе мотив чудесного перенесения реликвии из воды не нов для новгородской литературы (он встречается, к примеру, в «Хождении» Стефана Новгородца сер. XIV в.), однако в остальном «Сказание о принесении руки Алексия человека Божьего» продолжает оставаться загадочным текстом.

Андрей Гамлицкий (НИИ теории и истории изобразительных искусств Российской Академии художеств, Москва)

Факт использования гравированных образцов в русском искусстве неоспорим, однако не до конца ясно, когда же именно западные образцы проникли в Россию. По мнению Андрея Викторовича, изображения в Травнике Строгановых-Шелониных (1620-е гг.) скопированы с «Книги о дистилляции» Иеронима Бруншвига (1521 г.). Из ранних свидетельств также имеется фреска «Видение Небесного Иерусалима Иоанну Богослову» в паперти Успенского собора Кирилло-Белозерского монастыря, исполненная по гравюре из Библии Пискатора.

Гравюры, широко распространившиеся в России, также получили популярность практически по всему миру. Например, очевидное сходство имеется между «Грехопадением» в северной галерее церкви Илии Пророка (нач. XVIII в.) и такой же фреской в церкви монастыря Сан-Франциско на Эквадоре (XVII в.). Кроме этого, совершенно очевидно, что фреска «Встреча Авраама и Мелхиседека» (ок. 1680 г.) в Воскресенском соборе Тутаева и «Сдача Бреды» (1634-1635 гг.) Диего Родригеса де Сильва-и-Веласкеса имеют один образец — гравюру «Встреча Авраама с Мельхиседеком» (ок. 1585) Адриана Колларта.

В начале XVII века в Китай приезжала миссия иезуитов с целью обратить китайцев в христианство. Некоторых успехов они все же добиваются: некоторые члены императорской семьи приняли христианство, а ряд трактатов был иллюстрирован под руководством иезуитов. Явным примером здесь выступает «Успение Богоматери» в Пояснениях о воплощении Господина небес (1637 г.), скопированное с гравюры «Погребение Богоматери» из Евангелия Наталиса.

Русские художники часто объединяли в своей работе сюжеты нескольких западноевропейских гравюр. Так, фреска Гурия Никитина и Силы Савина «Елисей и злые дети» (1680 г.) в церкви Илии Пророка в Ярославле имеет заимствования сразу с двух гравюр: «Елисей и злые дети» (пер. пол. XVIII в.) и «Пейзаж с застрявшей повозкой» Схелтле Болсверта (ок. 1620 г.).

 Подводя итоги, Андрей Викторович отмечает: то, что происходило в России, не было уникальным процессом — это процесс, связанный с европейским, процесс «циркулирующей графики», когда печатная графика циркулировала из страны в страну и попадала в самые отдаленные уголки мира. Автор также подчеркивает, что использование западных образцов в России начинается несколько раньше, чем считалось. Продемонстрированные памятники явно доказывают, что процесс обращения к западным образцам начинается как минимум в 1650 году, а не в 1670-х — 1680-х годах. Кроме этого, анализ сохранившихся экземпляров западноевропейских книг указывает, что они принадлежали людям, принадлежавших к царской семье или же принадлежали высочайшим иерархам церкви, что наталкивает на мысль о том, что использование западноевропейских образцов в России было санкционировано высшими чинами. 

Марат Астахов (БРЭ, Москва)

«Богоматерь Испанская» — икона, написанная в 1683-1686 годах по заказу митрополита Суздальского и Юрьевского Илариона. До революции она была расположена в местном ряду иконостаса Покровского монастыря. С 1950-х годов икона хранится во Владимиро-Суздальском заповеднике. Российскими специалистами икона изучена мало, несмотря на необычный сюжет. За рубежом данное произведение неизвестно вовсе. Большой вклад в изучение иконы внесла М.А. Быкова, составившая подробное описание иконы с датировкой и именами иконописцев, а также опубликовавшая текст с картуши иконы. Кроме этого, ей удалось выявить ряд документов и предметов, связанных с иконой (старые фотографии, описи, снятые после 1917 г. украшения). Она также предприняла попытку выявить первоисточник текста с картуши: поскольку текст написан на церковнославянском языке без латинизмов и полонизмов, можно предположить, что он был заимствован из русского перевода сборника, подобного «Великому Зерцалу», «Звезде Пресветлой» и «Небу Новому», уже переведенным на момент создания памятника. Тем не менее, литературный источник пока еще не установлен.

Автор доклада утверждает, что на западное происхождение текста явно указывает наличие в тексте топонима «Кантабрия Гишпанская», схожесть сюжета с упомянутыми выше сборниками «Великим Зерцалом», «Звездой Пресветлой» и т.п., повествующих о чудесах Богородицы и святых. Эти сборники восходят к польским сочинениям начала XVII века., которые, в свою очередь, являются переводами ряда латинских средневековых сборников. На западное происхождение также указывает личность одного из иконописцев, Ивана Петрова Рефусицкого, выходца из Речи Посполитой.

Как указывает автор, латинским первоисточником текста с иконы «Богоматерь Испанская» является сочинение итальянского писателя Агостино Манно «Selectae historiae rerum memorabilium in Ecclesia dei gestarum», написанное в 1612 году. Его работа получила широкое распространение, была переведена на итальянский и французский языке, и, в частности, дошла до Вильны. Текст Манно был переработан Войцехом Тылковским, написавший краткий рассказ, схожий со славянским оригиналом. Автор доклада предполагает, что это мог быть промежуточный вариант текста, который в 1670-е годы попал на Русь.

У легенды, описанной в картуши, есть ряд средневековых первоисточников: легенды о Святом Лике из Лукки, легенды о святой Вильгефортис, легенда о жонглере Богоматери, чудо о спасении дочерей нищего от бесчестия из жития святого Николая, псалмы Давидовы. Автор считает, что первые три легенды были скомпилированы итальянскими и испанскими монахами, а затем, через Францию, Германию и Польшу достигли Руси и выразились в суздальской иконе «Богоматерь Испанская».

II день. 30 марта 2021 г.

Андрей Кореневский (ЮФГУ, Ростов-на-Дону)

Андрей Викторович Кореневский представил свои новые наблюдения над «Повестью о новгородском белом клобуке», попытавшись объяснить отраженные в ее тексте римские реалии с опорой на знаменитый фресковый цикл в монастыре Санти-Кватри-Коронати в Риме. Соглашаясь с большинством исследователей по вопросу о датировке текста «Повести…» (вторая пол. XVI века), Андрей Викторович посчитал при этом целесообразным развести сам текст и сюжет, лежащий в его основе. Связано это с тем, что в пространной редакции «Повести…», помимо самой легенды, есть своеобразное «введение» — посыльная грамота некоего Дмитрия Грека, в которой тот говорит о своем знакомстве с историй белого клобука в Риме, и «написание» Архиепископа Геннадия, в котором он устанавливает чин «шествования на осляти» для чествования белого клобука. При этом, как заметил Андрей Викторович, этот чин никак не упомянут в самой «Повести…», что, по мнению докладчика, говорит о непонимании автором текста пространной редакции реалий, отраженных в сюжете (возможно, бытовавшем в устной традиции). Сам сюжет, по мнению Андрея Викторович, разумнее датировать концом XV в., поскольку его появление в окружении архиепископа Геннадия выглядит гораздо более органично. Как известно, источником сюжета «Повести…» послужили западные источники, в первую очередь — Donatio Constantini, где упоминается белый клобук и прототип «шествования на осляти». Однако, по мнению докладчика, эти упоминания занимают маргинальное положение в структуре текста Donatio Constantini, что косвенно подтверждается греческим и сербским переводами этого текста, в которых отсутствуют интересующие докладчика детали. Поэтому Андрей Викторович предложил рассматривать цикл фресок Санти-Кватри-Коронати в Риме как непосредственный источник сюжета «Повести…», поскольку фресковый цикл акцентирует внимание зрителя именно на интересующих докладчика деталях — белом клобуке и шествии папы и императора. В подтверждение своей гипотезы докладчик привел свидетельство о посольстве Дмитрия и Мануила Ралевых в Рим, снаряженном Иваном III в 1488 г., предложив отождествить Дмитрия с автором посыльной грамоты Дмитрия Грека, содержащейся в пространной редакции «Повести…», а также свидетельство о посольстве Юрия Траханиота к императору Фридриху III в 1489 г., от которого сохранился «Наказ», свидетельствующий о том, что при московском дворе в 1489 г. уже знали о сюжете, легшем в основу «Повести о новгородском белом клобуке». По мнению докладчика, Дмитрий Ралев не мог пройти мимо Санти-Кватри-Коронати в Риме, поскольку путь любого паломника, прибывающего в вечный город, лежал через этот монастырь, где он и мог почерпнуть все необходимые для конструирования известного сюжета элементы. 

Александр Филюшкин (СПбГУ, Санкт-Петербург)

Александр Ильич Филюшкин представил доклад на тему «Модели «трансфера святых»: Ливония и Северо-Западная Русь». В нем было предпринято эскизное сравнение моделей формирования и использования культов святых, в частности святых правителей, в Ливонии и на Руси в средние века. Докладчик предложил сфокусировать внимание на одной из многочисленных функций культа святых в средневековом обществе, а именно на организации его социальных связей, как вертикальных, так и горизонтальных. Поскольку в балтийский регион направлялись миссии как с запада, так и с востока, по мнению докладчика, было бы уместно сравнить роль культа святых в интеграции местных сообществ и продвижения христианской веры в этих двух регионах. Ливония в этом отношении представляет собой уникальный пример, поскольку вплоть до XVI в. здесь не было своих канонизированных святых, несмотря на элементы почитания местных епископов и миссионеров, инициированные снизу. Это обстоятельство докладчик связал с тем, что элиты Ливонии происходили из германского региона или Скандинавии, а потому перед ними не стояло задачи развития выраженной локальной идентичности; напротив, они воспринимали Ливонию как часть германского мира, восточную окраину Империи, и потому здесь происходил именно трансфер центрально- и североевропейских святых в регион. У Ливонии не возникло своей собственной локальной идентичности, выстроенной вокруг святого епископа или правителя, как это часто бывало в Западной Европе. На Руси же, по мнению докладчика, историки сталкиваются с другой картиной. Здесь, как и в центральной Европе, в XII-XIII вв. культы святых правителей служили делу утверждения новых династий и правящих элит. Русские регионы, в отличие от Ливонии, уделяли большое внимание вопросам своей «самости», а потому продуцировали местные культы, причем зачастую — княжеские. 

Константин Ерусалимский (РГГУ, Москва)

В докладе Константина Юрьевича Ерусалимского «Ренессансный город Suuest: где пролегала граница между Московией и Русью?» был вновь затронут вопрос о ренессансной топографии и месте Московского государства в ней. Как подчеркнул сам докладчик, при разговоре о Московии и других номенклатурных элементах западноевропейских карт XV-XVI в. речь идет о неких ментальных фактах, далеко не всегда соотносящихся с «реальностью» в ее дипломатическом и политическом измерениях. Картографы рубежа XV-XVI вв. обращали внимание на крупные общности античного типа, и понятие «Московии» чаще всего не выступало в роли политического маркера. Скорее это была номенклатурная единица без четко очерченных границ наряду с Тартарией или Подолией. На некоторых картах (например, Португальская морская карта 1504 г.) Московии просто нет. Нередко Московия отождествлялась с Белой Русью, что хорошо известно и по письменным западноевропейским источникам того времени, в которых Иван III именуется «белым царем». Однако ситуация меняется ближе к середине XVI столетия. На карте Оласа Магнуса 1540 г. Московия отделена от Белой Руси, и условная «граница» между ними проходит по Десне. Интересно, что на многих картах этого и чуть более позднего времени в этом пограничном регионе картографы упорно располагали наряду с Черниговом, Стародубом и Новгород-Северским некий город Suuest, который не удается соотнести ни с каким крупным региональным центром и который, весьма вероятно, являлся плодом воспроизводимости ренессансной картографической традиции. Для составителей карт Suuest был неким важным центром этого пограничного региона, который необходимо обозначать. В 1560-е годы Московия постепенно занимает место, ранее отводившееся Белой Руси, что наиболее рельефно заметно при сравнении двух редакций знаменитой карты Europa regina Йоханнеса Путча. Если ее ранние редакции к северу от Сарматии располагают Alba Russia, то более поздние (1580-е гг.) — Московию. Впрочем, на протяжении XVI столетия «Московия» далеко не всеми картографами воспринималась как некая топографическая целостность — многие из них долго не могли вообразить, что Новгород, Ярославль, Рязань и другие крупные центры теперь уступают в статусе Москве. «Московия» превращается в устойчивую картографическую реалию лишь в конце XVI столетия и задерживается на европейских картах вплоть до конца XVIII в., когда будут происходить разделы Польши. 

Алексей Мартынюк (Республиканский институт высшей школы, Минск)

Алексей Викторович Мартынюк в своем докладе разбирает прецедент путешествия князя Федора Юрьевича, наследника Смоленского престола. Во время жизни князя Смоленск был окружен Великим княжеством Литовским и Московским княжеством, боровшихся за обладание территорией. В связи с этим Федор и его отец Юрий Святославович утратили наследственное Смоленское княжество в 1404 г. после захвата Смоленска литовским князем Витовом. После этих событий князья отправились в Москву, а затем в Новгород, откуда Федор совершил путешествие по части Европы. Значение личности этого князя в широкой перспективе заключается в том, что он стал «первым русским эмигрантом», а также информатором о русских делах в Европе.

В 1412-1413 гг. произошел «заочный» диалог с Витовтом, упрекавшим новгородцев в укрытии его врага. Как следствие, в феврале 1413 г. Федор «отъезжает в немцы».

Автор доклада рассматривает проблему письма великого магистра Генриха фон Плауна, в котором тот рекомендует королю Богемии «герцога Василия из Руси»: можно ли отождествлять «герцога Василия» и князя Федора? Есть несколько вариантов разрешения этой проблемы: трактовка ее как примера светской христианской двуименности или же как пример особенностей культурного фактора. Однако этот вопрос, несомненно, требует дальнейшего исследования.

Во владениях Ордена Федор оказался одновременно с путешественником Жильбером де Ланнуа, который впоследствии совершил путешествие в Новгород. В связи с этим совпадением поднимается еще один вопрос: возможно ли, что их встреча действительно состоялась, в связи с чем и произошло дальнейшее путешествие де Ланнуа?

Еще один важный этап путешествия князя — попойка в Гёрлице. На этом этапе можно отметить интересный момент саморепрезентации князя Федора, представившегося родственником Витовта. Далее Федор оказался на коронации в Ахене, сведения о чем содержатся в иностранных источниках. По предположению Алексея Мартынюка, на коронации он мог символически восприниматься как правитель обширного герцогства Руси.

Одна из проблем, связанных с изучением путешествия князя Федора — это поиск сведений о нем в иностранных источниках, которых обнаруживается не столь много (автор приводит в пример письмо графа Фридриха фон Мёрс великому магистру Ордену, а также «Хронику» Ульриха Рихенталя, которая, к тому же, становится примером «ментальной географии», дискуссия о которой велась в связи с другими докладами конференции).

Изучение сюжета о путешествии князя Федора позволяет осветить ряд важных сюжетов. Во-первых, судьба князя Федора достаточно небанальная, особенно учитывая тот факт, что его можно считать первым русским эмигрантом, оказавшимся в Европе по политическим причинам за полтора века до Андрея Курбского. Во-вторых, изучение его путешествия позволяет больше узнать о взаимодействии миров и культур. В-третьих, это исследование указывает на некоторые каналы проникновения информации о Руси на Латинский Запад. Кроме того, с историей путешествия князя Федора связан ряд частных проблем: антропонимика (христианская двуименность), источниковедение (делопроизводство Ордена и его значение для истории Руси), персональные контакты между людьми и так далее.

В ходе дискуссии после доклада были подняты вопросы перевода титулатуры, уточнения пути князя, понятия «Русь» в латинских источниках и ее границ, а также более подробно рассмотрен вопрос христианской двуименности (так, Ян Длугош в одном из источников и вовсе назвал князя Федора Георгием, вероятно, вследствие путаницы).

Сергей Полехов (ШАГИ ИОН РАНХиГС, Москва)

В своем докладе Сергей Полехов рассматривает проблематику документов, составлявшихся на нескольких языках. Хронологические рамки исследования XIV — первая половина XVI вв. 

В рассматриваемый период достаточно распространена была практика составления заверенных нотариальных копий документов, чтобы оригиналы сохранялись в течение более длительного времени. Публичные нотарии, при заверении грамот, описывали не только грамоты, но и их печати. В нотариально заверенной копии Торуньского договора печать русского князя нотарий описать не смог: именно эта цитата стала частью заголовка доклада. Подобные грамоты позволяют узнать об отношении Латинского мира к русскоязычной письменности. Один из способов решения проблемы при заключении договоров между Русью и Латинским Западом — двуязычные грамоты, аналогии которым обнаруживаются и в других частях славянского мира (например, в Боснии). 

Существование двуязычных грамот может иногда позволить уточнить датировку того или иного документа, как в случае с посланием в Любек из Новгорода (1371 г.). Этот документ долго не могли точно датировать, однако обращение к двуязычному подлиннику позволило разрешить эту проблему, так как в немецком тексте, в отличие от русского, указаны более точные даты. Подобное же происходит с договорами между Новгородом и Тевтонским орденом от 1448 г. (эта дата указана лишь в немецком тексте). Хотя подобные документы предписывалось переводить слово в слово, на деле их переводили от формулы к формуле, из-за чего и появлялись подобные различия. 

В Великом княжестве Литовском таких примеров переводных грамот обнаруживается не столь много. Это можно связать с существованием в Великокняжеской канцелярии русско-латинско-немецкого отделения, сразу определявшего язык текста для разных адресатов (однако, не всегда это выходило удачно). 

Перелом в практике составления двуязычных документов совпадает с падением самостоятельности Новгорода и изменениями, произошедшими в международной позиции Пскова, начиная с 1481 г. Инициатива создания этих более поздних договоров (конца XV — начала XVI вв.) уже всецело исходила от русской стороны. В целом, власти Московского государства еще некоторое время стремятся сохранить двуязычие составленных договоров, примером чего выступают послания: например, послание датскому королю Христиану III от бояр Ивана Грозного, написанное в 1558 г., однако в этом случае русский текст уже куда более ясный и подробный, чем немецкий. 

Таким образом, сравнение двуязычных договоров, часто дословно не совпадающих, позволяет извлечь новую информацию, в том числе, позволяющую точнее датировать тексты. 

В ходе дискуссии после доклада были освещены проблемы перевода подобных документов (в частности, неправильное понимание терминологии) и сопоставления разноязычных версий, процедуры их составления, восприятия русского языка на Латинском Западе.

Татьяна Матасова (МГУ, Москва)

Тему бытования оригиналов и переводов русских документов в Западной Европе продолжила Татьяна Александровна Матасова. В своем докладе «Новые свидетельства о московских посольствах в Италию в конце XV в. и проблемы их интерпретации» Татьяна Александровна обратилась к важному для истории межгосударственных отношений и истории культуры вопросу о том, как воспринимали в Европе государевы грамоты, привозимые ко дворам западных правителей московскими посланниками (oratori).

Доклад был посвящен двум ранее не опубликованным источникам из коллекции Миланского государственного архива: списку грамоты Ивана III 1493 года, адресованной герцогу Джан Галеаццо Сфорца, и латинскому переводу этой грамоты. Оба текста сохранились в Герцогских регистрах Сфорца, но до недавнего времени не привлекали внимания исследователей. Т.А. Матасова задалась вопросом: почему канцеляристы герцога решили включить эту грамоту на неизвестном им языке (пусть и сопроводив ее латинским переводом) в официальное собрание документов? Какое место оба документа занимают в политическом интеллектуальном пространстве Северной Италии?

Докладчица обратила внимание на особое место, которое грамота занимает в кодексе: это единственный документ на иностранном языке, содержащийся в данном томе Регистров. Т.А. Матасова предположила, что древнерусский текст грамоты мог переписать в Регистры Мануил Ангелов, грек на русской службе, который возглавлял посольство 1493 года в Венецию и Милан. В почерке, которым написан список грамоты, можно обнаружить ярко выраженные греческие особенности. Греческое написание многих букв, отличающееся от традиционного московского полуустава, выдает переписчика, для которого язык явно не был родным.

Включение оригинального текста грамоты в состав Регистров, безусловно, демонстрирует познавательный интерес к России, который уже возник в Милане в это время и отмечался многими исследователями. Тем не менее Т.А. Матасова предполагает, что существовали и другие причины такого внимания к русским документам.

Известны три копии латинского перевода грамоты Ивана III. Помимо текста в Герцогских регистрах, существует список на отдельном листе, который хранится в Миланском архиве, а также список, переданный во Флоренцию Пьеро Гвиччардини в составе донесения из Милана о русском посольстве. Текстологический анализ показывает, что миланский список на отдельном листе представляет собой «чистовик» перевода, с которого были сделаны два других списка. 

Т.А. Матасова обратила внимание на то, что такое большое количество сохранившихся списков демонстрирует значительный интерес к русскому посольству. Докладчица связывает этот интерес с острым противоборством Флоренции и Милана в 1493 году, которое проявлялось в том числе в виде соревнования в роскоши между Пьеро ди Лоренцо и Лодовико Моро. Лодовико Моро принимал русское посольство и подчеркивал важность московских посланников и дружбы с московским государем, ведь эта дружба была залогом того, что при миланском дворе всегда будут северные богатства и диковины, такие как моржовый клык, меха и т. д. Эти экзотические предметы роскоши позволяли подчеркнуть могущество двора Лодовико Моро и служили репрезентации его власти. Так, Франческо Гвиччардини в своей «Истории Флоренции» описывал огорчение Лодовико в ситуациях, когда флорентийский двор оказывался пышнее, чем миланский, и называл состязание в роскоши между Пьеро ди Лоренцо и Лодовико Моро одной из причин гибели Италии. В 1493 году, когда это противостояние было особенно острым, Пьетро Гвиччардини, представитель Флоренции в Милане, внимательно следил за тем, что происходило при дворе Сфорца, в том числе и за русским посольством, и передавал свои донесения флорентийским властям.

Таким образом, приходит к выводу Татьяна Александровна, во Флоренции из перевода русской грамоты черпали свидетельства не только о русском колорите и культурных особенностях, но и об отношениях и связях между Лодовико Моро и «русским королем".

В завершение Т.А. Матасова обратила внимание на перспективность комплексного исследования русских текстов в Италии, их переводов и распространения.

Михаил Бойцов (НИУ ВШЭ, Москва) 

Доклад Михаила Анатольевича Бойцова был связан с письмом из Венского архива, адресованным канцлеру императора Максимилиана I Циприану Зернтайну. В тексте письма указаны как место и дата его написания — городок Цирль, 14 ноября (1515 года), так и его автор — посол великого государя Василия Афанасий Федорович Курицын. Прежде всего Михаил Анатольевич обратил внимание на то, что до обнаружения этого документа самым ранним известным свидетельством об Афанасии Курицыне была запись 1517 года, в которой он впервые упоминается как вкладчик в Троице-Сергиев монастырь. О его поездке в Европу и дипломатической деятельности до 1522 года исследователям до сих пор не было известно.

Большой интерес представляет упоминание в тексте письма спутников Афанасия Курицына, в том числе Николаса, сына Георга Шнитценпаумера. Михаил Анатольевич связывает письмо с событиями 1514 года и договором между московским князем Василием III и императором Максимилианом I. Георг Шнитценпаумер, отец упомянутого в письме Николаса и посланник Максимилиана, прибыл в Москву 2 февраля 1514 года. До наших дней дошла посольская инструкция, в которой Шнитценпаумеру было поручено убедить Василия III отправить своих послов в Данию на переговоры о создании коалиции против короля Польского. Император Максимилиан не планировал на самом деле воевать с Сигизмундом, его целью было вынудить короля заключить соглашение на выгодных императору условиях. Тем не менее Георг Шнитценпаумер не последовал данным ему указаниям и предложил Василию III заключить прямой договор с Максимилианом, а также составил проект договорной грамоты. Посол дал обязательства, что император составит со своей стороны грамоту, дословно соответствующую этому черновику, выполнит все, что в ней написано, и нападет на Сигизмунда.

Причины таких уступок и нарушения инструкций неясны. Осложняет исследования также и то, что посольские тетради за эти годы, в которых могли содержаться подробности, утрачены. Как предположил Михаил Анатольевич, возможным объяснением могло бы стать некое событие, потребовавшее срочного возвращения Георга Шнитценпаумера на родину даже в ущерб его посольской миссии. При этом, как следует из письма Афанасия Курицына, которому был посвящен доклад, Георг Шнитценпаумер оставил в Москве сына Николаса, который вернулся домой больше чем через год. Возникает вопрос: не было ли связи между уступчивостью Шнитценпаумера и тем, что во власти московского княза оказался сын посла?

Михаил Анатольевич также обратил внимание на документ 1516 года, связанный с подготовкой к встрече Пантелеймона фон Турна, еще одного посланника Максимилиана. В этом документе предлагалось выяснить у русского посла Заболоцкого, каков статус фон Турна. Авторы документа предлагали три варианта обращения с высоким гостем: как с Георгом Шнитценпаумером; как с Якобом Ослером и Морицем Бургшталлером, посланниками не столь высокого ранга; как с сыном Георга Шнитценпаумера Николасом. Михаил Анатольевич делает отсюда вывод, что Николас прибыл в Москву не вместе с отцом, а отдельно, при этом ему устраивали почетную, хоть и не очень пышную встречу. При этом самостоятельного посольства с Николасом Шнитценпаумером не связано.

По-видимому, в соответствии с предложенной в документе 1516 года трехуровневой градацией определялся и ранг ответных послов, направляемых к Максимилиану. Михаил Анатольевич предполагает, что юного Шнитценпаумера на обратном пути должны были сопровождать люди сходного статуса и возраста, в том числе молодой Афанасий Курицын.

Кристиан Раффеншпергер (Виттенбергский университет) 

Блок компаративистских исследований конференции открыл доклад профессора Виттенбергского университета Кристиана Раффеншпергера. Данный доклад является лишь малой частью более глобального проекта, посвященного проблеме власти в средневековой Европе. В рамках выступления было представлено несколько примеров сопоставления совместного или общего правления в разных регионах Европы.

Во многих учебниках и трудах до сих пор обнаруживается подход, при котором исключительно король является единственным деятелем исторического процесса: он принимает ключевые решения, ведет войны и т.д. В то же время существует несколько работ, которые рассматривают, однако, только роль женщин в совокупности как коллективной силы при дворе того или иного правителя или в качестве сестер, жен, матерей правителя. Кроме того, многие исследования средневековья сосредоточены вокруг популярных королей, таких как Генрих II, Фридрих Барбаросса, которые правили в централизованной политической манере, что также поддерживает данные представления. На самом деле единоличная власть была лишь одним из множества методов правления, подход к управлению был куда более гибок даже в англо-нормандской Западной Европе.

Тимур Шаипов (МГУ, Москва)

Доклад Тимура Константиновича Шаипова был посвящен сравнительному анализу агиографических образов двух подвижников, ставших эталонами святости в разных культурах: преподобного Сергия Радонежского и святого Франциска Ассизского. Данная тема не нова и прослеживается в работах ученых уже с рубежа XIX-XX вв. Источниковая база исследования, однако, была шире чем у предыдущих авторов. Тимур Константинович анализировал две легенды, написанные Фомой Челанским, «Большую легенда Святого Бонавентуры”, «Цветочки Святого Франциска”, легенду о трех спутниках, а также (в контексте образа Сергия Радонежского) агиографические произведения, написанные Епифанием Премудрым, редакции созданные Пахомием Логофетом. Типологические сравнения образов святых докладчик произвел по выделенным им категориям нищеты, труда и аскезы, чудотворения. Оба подвижника руководствовались идеалами Евангелия, а главной ценностью была для них евангельская нищета. В сопряженной с ней практикой милостыни, однако, заметны различия. Святой Франциск видел в прошении милостыни подобие мистического богослужения, Сергий, напротив, запрещал монахам своей обители обращаться за ней. Подобное отличие, по мнению Тимура Константиновича, проистекает из разной трактовки евангельской свободы духа.

В житиях преподобный Сергий чрезвычайно трудолюбив. Труду, как одной из центральных монашеских благодетелей, посвящена вся его жизнь. Наряду с каждодневным трудом, основной аскезой преподобного Сергия выступал пост. Напротив, для Франциска его работа как каменщика — лишь этап его подвижнического пути. Аскезам же, несмотря на его призывы к умеренности, посвящено много подробных описаний в текстах. Стоит также отметить, что в выступлении докладчик произвел разбор чудотворения — особой черты христианской святости. Тимур Константинович выделил «базовые» и «уникальные» чудеса для каждого святого.

Согласно докладчику, Пахомий Логофет, автор большинства источников из корпуса, посвященному Сергию, подчеркивает аристократическое боярское происхождение святого, делая основными героями произведений знатных людей, что позволяет нам говорить о «сословной благодати”. Напротив, деятельность Франциска и его братии тесно связана с представителями разных сословий.

Завершая свой сравнительный анализ, Тимур Константинович делает следующие выводы. В житиях путь святых представлен по-разному — и сущностно, и стилистически, что отражает отличия породивших их культур. Франциск скорее созерцатель красоты сотворенного мира, протестующий против своей эпохи купцов и схоластов, в то время как Сергий — святой- труженик, преображающий мир вокруг себя. Кроме того, Франциск и его последователи делали упор в том числе и на визуальную святость, делавшую упор на сходство с Христом (стигматы) и бывшую у всех на виду. Духовная эстетика Сергия, напротив, подчеркнуто уединенная. Сергий, предопределенный к святости, представляет собой менее исключительный пример пути стяжания. Однако отличия, которые обнаруживает докладчик, не делают святость Сергия и Франциска антагонистическими, так как оба образа опираются на базовые элементы общей христианской традиции.

Павел Лукин (ИРИ РАН, Москва)

Свой доклад Павел Владимирович Лукин начал с обозначения проблем республиканской идентичности в эпоху до Нового времени. В первую очередь, исследователь подобной проблематики сталкивается с отсутствием выработанных в эпоху Просвещения систем политических понятий и языка. Во-вторых, необходимо определить каким образом республиканская идентичность могла обосновывать свою независимость и право на существование, не используя при этом характерный для монархии провиденциализм.

 Как отмечает Павел Владимирович, в историографии, как правило, обращают внимание на широту полномочий народного собрания как на главный показатель наличия или отсутствия республиканского строя. На самом деле, главным политическим институтом республик Раннего Нового времени являлось политическое сообщество полноправных людей, которое не было тождественно народному собранию. Подобные сообщества находили выражение для своей идентичности в определенных формулах, сравнительному анализу которых и посвятил основную часть своего доклада исследователь. Первым объектом изучения выступила Венецианская республика. В середине XII в. в Венеции появляется специальное понятие, которое отражало новую социальную реальность — коммуна. В 1152 г. дож Доменико Морозини присягнул всему объединенному народу Венеции, причем в тексте клятвы для его обозначения использовалась именно понятие коммуна. Для решения второй проблемы — обоснования представления о первоначальной свободе — появляется легенда об избрании первого дожа Павликия (который скорее всего был экзархом Равенны).

Далее, исследователь рассматривает схожие проблемы применительно к Новгородской республике, полемизируя со сторонниками отсталости ее строя. По-мнению исследователя, республиканские понятия, отражавшие политическое сообщество, — не что иное, как формулы «весь новгород» или «все новгородцы», которые встречаются в источниках, датируемых XII-XIII вв. Кроме того, подобное обозначение находит аналогии и в венецианских республиканских терминах, будучи семантически схожим с латинским прилагательным totus или tota, используемом для обозначения политического народа. В XIV в. распространяется появившийся за пределами Новгорода эпитет «великий», что приводит к трансформации формулы в «весь Великий Новгород», а к концу XV в «Весь Господин Господарь Великий Новгород». С изначальной вольностью дело обстояло несколько хуже. Ключевая идея нашла отражение в формуле «вся воля новгородская», предполагавшая принятие тех или иных решений по инициативе или с согласия политического сообщества города. Осада Новгорода 1170 г стала спусковым крючком для развития этого процесса. Формулировку данной концепции можно найти, например, в словах летописца НПЛ в записях за 1196 г. Свобода становится неотъемлемым правом новгородцев, однако остается при этом пожалованной князьями. Это способствовало признанию легитимности новгородской вольности как дарованной Рюриковичами. Начиная с этого момента, в письменных источниках приводятся ссылки на некоего князя Ярослава или на уставы «старых князей», принявших подобный политический строй. Дихотомия представления о свободе сохранялась до конца существования Новгородской республики и сыграла важную роль как аргумент для легитимации своих действий Иваном III.

Незадолго до присоединения к Москве в Новгороде появились и новые тенденции республиканской идентичности, выходившие за рамки представлений о даровании вольности князьями. В сочинениях Альберта Кранца и в новгородско-гандзейской переписке есть формулы, проводящие параллель между действиями политического сообщества Новгорода и Богом: «кто может что-либо сделать кроме Бога и Великого Новгорода?» Как отмечает докладчик, это, вероятно, ответ на представления о связи Бога и Великого князя. В «Слове о знамении», которое датируется XV в., указывается, что новгородцы по поручению Бога свою область держат, а князя — по своей воле. Таким образом, в XV в., мы видим попытку создать новую «легенду», в которой свобода уже никак бы не зависела от воли и санкции Рюриковичей. В это же время зарождается и известная легенда о Гостомысле (которая чем-то напоминает венецианские представления о Павликии). Павел Владимирович, таким образом, предполагает, что Новгородская республика имела все шансы повторить путь Венеции, полностью отказавшись от какой-либо идентификацией с князьями, но суровая историческая судьба не отвела достаточно времени для этого.

Репортаж подготовили стажёры-исследователи Лаборатории медиевистических исследований: Герман Бароян, Егор Гвоздев, Денис Голованенко, Дарья Лихачева, Ольга Макридина, Дарья Серегина, Александра Шуринова, Арсений Щелоков

Оформление плаката и верстка программы: Андрей Кравченко