Сосуществовать в нетерпимости? Почему религиозное насилие восторжествовало в XVII в. во Франции, Центральной Европе, в Речи Посполитой?

Публикуем репортаж Андрея Шпирта о круглом столе, посвященном факторам, приведшим к победе религиозной нетерпимости над веротерпимостью в большей части европейских стран в XVII в.

30 ноября 2020 года в онлайн-режиме состоялся круглый стол «Сосуществовать в нетерпимости? Почему религиозное насилие восторжествовало в XVII в. во Франции, Центральной Европе, в Речи Посполитой?». Новая виртуальная встреча продолжила тематику предыдущих семинаров по истории религиозного насилия и сосуществования в средние века и Новое время, ее организовали Лаборатория медиевистических исследований, Центр франко-российских исследований в Москве и Центр украинистики и белорусистики исторического факультета МГУ. В этот раз «патроном» встречи был и научно-образовательный центр полонистики ФГН ВШЭ. Задачей круглого стола стал обмен мнениями о том, как современные исследования отвечают на вопрос о факторах, приведших к победе религиозной нетерпимости над веротерпимостью в большей части европейских стран в XVII в. Онлайн-режим позволил собрать более 30 участников.

Название круглого стола отсылало к сборнику статей, вышедшего в 1998 г. под редакцией М. Гранжана и Б. Русселя в Женеве (Coexister dans l’intolérance. L’édit de Nantes (1598) / études rassemblées par M. Grandjean et B. Roussel. Genève: Labor et Fides, 1998). Его авторы показывали, что Нантский эдикт 1598 г. следует рассматривать как попытку гражданского примирения католиков и протестантов под сильной властью монарха, но не как выражение религиозной веротерпимости или взаимопонимание католиков и гугенотов.
Л.А. Пименовой (МГУ) «От Нантского эдикта 1598 г. к эдикту в  Фонтенбло в 1685 г.» также  отметила анахроничность понятия «толерантности», которое не упоминалось ни в тексте Нантского эдикта, ни и в других источниках той эпохи. Речь шла о временной уступке протестантам или вынужденной терпимости к «ереси». Несмотря на то, что эдикт даровал протестантам религиозные и гражданские права, их неравноправие можно увидеть на уровне языка документа: святая католическая церковь и «так называемая реформатская церковь». Таким образом, между Нантом и Фонтенбло обнаруживается определенная смысловая преемственность. Французских протестантов называли мятежниками и врагами государства, обвиняли в сношении с англичанами и голландцами, в них видели религиозных фанатиков и угрозу государственному единству. Гонения на гугенотов считались проявлением добродетели и преданности делу католической Церкви.
Эдикт в Фонтенбло встретил общественную поддержку; его восхваляли не только представители католического духовенства, но и выдающиеся французские писатели эпохи: драматург Жан Расин, моралист Жан де Лабрюйер, философ и историк Роже де Бюсси-Рабютен, просветитель Антуан Арно («Великий Арно») и др.

Как отмечает Л.А. Пименова, положение протестантов и отношение к ним государства и церкви требует рассмотрения не только во внутреннем, но и в внешнеполитическом контексте – отношений с Испанией, Англией, Голландией. В кругу Ришелье появляются идеи, которые государственные интересы ставили выше религиозных и разрешали заключать договора и союзы с еретиками. Государство преследовало не только гугенотов, но и радикальных католиков. В заключении Л.А. Пименова остановилось на акте о веротерпимости 1787 г., вернувшим гражданские и религиозные права протестантам и иудеям, но продиктованном уже новыми идеями Просвещения: отделение церкви от государства, религия как частное дело человека и др. Кроме того на появление и развитие идей веротерпимости  во Франции повлияли симпатии к янсенистам, преследуемых иезуитами и Церковью.

Позиция Л.А. Пименовой нашла поддержку у других участников круглого стола. А.Ю. Прокопьев (СПбГУ) обратил внимание на то, что Аугсбургский мир 1555 г. также нельзя считать выражением религиозной веротерпимости, но восстановлением земского мира или имперской властной вертикали. С другой стороны, Т.И. Хижая (ВлГУ) сослалась на Тордский эдикт 1568 г., уравнявший права католиков, лютеран, кальвинистов и антитринитариев в Трансильвании. Хотя акт не призвал религиозные права отдельной личности, он имел исключительное значение в истории европейской веротерпимости XVI-XVII в.  Наследник Яноша II Сигизмунда Габор Бетлен пригласил в Трансильванию иезуитов, анабаптистов, а также евреев. В стране также долгое время (до 1630-х гг.) существовали группы иудаизантов-субботников.

О том, что насилие являлось неотъемлемой частью сосуществования говорил А.М. Шпирт (МГУ). В своем докладе «Католики, православные, униаты и иудеи в Великом княжестве Литовском в 1660-е гг.: сосуществование в нетерпимости» он обратился к судебной тяжбе между брестским униатским капитулом и еврейской общиной вокруг церковного участка в 1669-1671 гг. В это время евреи составляли значительную часть городского населения и жили практически во всех городских районах, в том числе на церковных землях. Установление или перераспределение границ между двумя общинами в пространственной, социальной, правовой и религиозной сферах нередко приводило к физическому насилию и разрешалось путем переговоров и компромиссов.

А.О. Крылов (ПСТГУ) в докладе «Как католическая терпимость и нетерпимость повлияли на возникновение модерного православного интеллектуализма XVI–ХVII вв.» остановился на феномене греческого  Ренессанса, оказавшего влияние как на культуру итальянского Возрождения (Альдо Мануций, Чезаре Кремонини, Паоло Сарпи), так и на украинско-белорусское («рутенское») православие Речи Посполитой. Хотя докладчик в целом обошел проблему религиозной веротерпимости и насилия, но показал тесные и глубокие интеллектуальные контакты и влияния между православными греками (Захария Каллергис, Михаил-Максим Триволис, Гавриил Севир, Мелетий Пигас, Кирилл Лукарис), протестантами и католиками в Италии, Германии и Речи Посполитой.

В докладе «Почему религиозная нетерпимость восторжествовала в Речи Посполитой в середине XVII в.?» М.В. Дмитриев (МГУ-ВШЭ) продолжил тему предполагаемых корреляций между религиозно-богословской мыслью и переменами в политической и культурной жизни Речи Посполитой второй половины XVII в. По его мнению, произошедший в это время  существенный перелом в отношении антитринитариев, протестантов и некатоликов вообще был обусловлен не столько социальными и военными потрясениями, экономическим упадком, сколько и развитием и углублением посттридентского «католического фундаментализма». Речь идёт и об укоренённых в ментальности элит устойчивых ещё средневековых, восходящих к Августину и «августинизму» экзегетических конструкциях (были приведены соответствующие примеры); и об укоренении в культуре более широких слоёв населения (по мере христианизации и катехизации общества) особого и враждебного к иноверию типа религиозного мышления и деятельности (это хорошо видно из опыта польской культуры и польской католической политики в отношении антитринитариев, кальвинистов, лютеран, православных, евреев в середине и второй половине  XVII в.). Ирония истории состоит, по мнению М.В. Дмитриева, в том, что во второй половине XVII в. именно в торжестве религиозной нетерпимости   выразилась приобщённость Польши к европейской идентичности, которую  Беллармин и Боссюэ выражали в большей степени, чем Бейль и Локк.

 

А.М. Шпирт (МГУ).