Янош Бак (25.04.1929 - 18.06.2020)
18 июня 2020 г. скончался Янош Бак
На этой фотографии Янош смотрит на нас строго, чуть ли не с осуждением. Людям, встретившим его впервые, он мог показаться суровым. Более того, Яноша бывало даже пугались: вспылив, он зычно возмущался и щедро бросался громами с молниями — хотя и недолго. Однако все, кто дружил с ним не первый год, знали что он человек добрейший. Всегда мудр, всегда элегантен, всегда готов помочь — вот то, что неизменно отмечали в Яноше. Друзей было у него не счесть: он умел их выбирать, очаровывать и сводить друг с другом. Едва ли не с любым крупным медиевистом на свете можно было обменяться парой добрых слов о Яноше. Целое ученое общество Majestas продержалось два десятилетия кряду едва ли не всецело на его дружеских связях и его энергичном энтузиазме. Собиравшихся обществом членских взносов не достало бы, наверное, и на пару лет...
Биографии Яноша хватило бы на четверых, пятерых, а то и восьмерых. Детство в интеллигентной будапештской семье, не особенно богатой, но способной содержать гувернантку-немку. Страстное увлечение скаутским движением. Бомбоубежища и подростковая жизнь по поддельным документам где придется — на самом краю венгерского Холокоста. Танки на площадях и уличные бои. Энтузиазм, если не одержимость, юного борца за коммунизм и одновременно чтение средневековых латинских грамот в университете. Сталинизм, Имре Надь, революция, снова уличные бои и снова танки на площадях. Кадара за казни друзей он так никогда и не простит. Нелегальный переход по лесной тропе австрийской границы — спасибо скаутским навыкам.
Учеба в Гёттингене — притом у самого Перси Эрнста Шрамма — специалисты оценят. Янош говорил с гордостью, что был его последним учеником. Мало кто знает, что на самом верху любимой гёттингенцами колокольни церкви св. Якоба есть фахверковый домик, сдаваемый студентам — Янош там жил, готовя немецкую диссертацию. Каждый выход из квартирки и особенно возвращение в нее — вознесенную на семьдесят метров над мостовой — отличная зарядка. К немалому удивлению Шрамма, Янош продолжал работать над диссертацией, нанявшись матросом-радистом на корабль, ходивший из Гамбурга в Чикаго. Для этого он окончил Морскую школу. После защиты — скромные академические должности в Гёттингене, Кембридже, Марбурге. Получил двухлетнюю стипендию в Ванкуверском университете, но задержался там на четверть века.
К 65-ти годам ванкуверскому профессору можно было выходить на заслуженную пенсию и наслаждаться покоем в домике на берегу океана. А вот Янош в 1993 году начал свою очередную новую жизнь — не то четвертую, не то шестую по счету — теперь профессора Центрально-Европейского университета, только создававшегося тогда в Будапеште — городе, въезд в который политическому эмигранту и противнику режима еще совсем недавно был закрыт — не год, не два, а несколько десятилетий кряду. Благодаря своим бесчисленным связям и всепобеждающему обаянию Янош почти мгновенно вырастил международный департамент средневековых исследований — сегодня один из серьезнейших европейских центров медиевистики. К российским профессорам, студентам и аспирантам в департаменте относились и относятся гостеприимно — многим молодым исследователям родом из бывшего СССР именно CEU открыл международную карьеру. Вот и для нашей Лаборатории медиевисты CEU были и остаются привилегированными партнерами.
В отличие от западных коллег, Янош был знаком с реальным социализмом не по голливудским фильмам или пропагандистским страшилкам. Счет и к социализму, и к СССР у него был серьезный и вполне конкретный, а не теоретический, но он никогда не предъявлял его кому попало, прекрасно понимая душу homo sovieticus и со слегка ироничным сочувствием относясь к обладателям этой общей души и к ее мытарствам. Своим пониманием и мудрой беззлобностью он сильно отличался от множества бывших братьев и сестер по общему лагерю, да и былых соотечественников, при первой возможности дававших понять об их неизмеримом нравственном и интеллектуальном превосходстве над серостью советской жизни и всеми теми, кто в ней копошился некогда и продолжает копошиться сейчас. Человек мог всего неделю назад после долгих и унизительных хлопот обзавестись, наконец, вожделенным новым паспортом, но при этом из кожи лезть, чтобы показать «оставшимся» свою органическую непринадлежность к убогой советской действительности — притом прямо-таки еще с самого мгновения отделения от плаценты.
Помню гротескный случай в том же Будапеште. Подарил я простодушно одной прибалтийской аспирантке оттиски моих первых тогда статей в западных журналах и сборниках — почти точно по теме ее диссертации. Мне и в голову не могло прийти, что тем самым поставил ее в неловкое положение. Поскольку статьи были не на русском языке и в солидных изданиях, вовсе проигнорировать она их не считала возможным. Но, видимо, нечто непреодолимо препятствовало тому, чтобы сослаться на выходца из рядов «оккупантов» — наверное, героический дух сопротивления и чувство цивилизационно-нравственного превосходства. Свою дилемму молодая коллега разрешила находчиво. После уважительных персональных ссылок на труды солидных европейско-американских ученых безукоризненной цивилизационно-нравственной принадлежности последовала сноска: а еще статьи по близкой мне тематике временами публиковались в таких-то и таких-то журналах и таких-то и таких-то сборниках. Упоминания имени «оккупанта»-предшественника удалось-таки тем самым избежать!
Яношу я так и не рассказал об этом комичном эпизоде: он сначала метнул бы пару гремящих молний, затем мы обсудили бы с сочувствием травму, нанесенную советской властью душе прибалтийской диссертантки, но ведь дело бы этим не ограничилось. Он при первой же возможности прочел бы ныне уважаемой коллеге выразительную лекцию про академические нормы. Вышло бы, что я ему на нее нажаловался… Янош терпеть не мог любые разновидности национализма, что великодержавного, что провинциально-местечкового: он не только чувствовал себя гражданином мира, но и действительно им являлся — доказательством чему и вехи его биографии, и паспорта, удостоверявшие его гражданства.
О своей любви к Венгрии Янош предпочитал не распространяться, скрываясь за формулировками, вроде «ни один венгр не может чувствовать себя хорошо в отрыве от Венгрии; венгры в этом плане больше всего похожи на русских». Зато поиронизировать над историческими мифами, призванными со школьной скамьи будоражить сознание всякого истинного мадьяра, он считал своим долгом — пожалуй что патриотическим. Янош крайне скептически относился к давнему духоподъемному тезису о Венгрии как якобы родине древнейшей конституции, вскрывал смыслы крайне вредной, на его взгляд, живописной панорамы Фести Арпада «Обретение родины», разбирал композицию Монумента Тысячелетия…
Особым вниманием у него, ученика Шрамма (изобретшего некогда само слово Herrschaftszeichen — «знаки власти» для обозначения бескрайнего исследовательского поля), пользовалась, конечно, венгерская священная корона св. Иштвана. Видел же он в ней выдающийся средневековый памятник, ключ к представлениям людей прошлого о сути власти, но отнюдь не «символ непрерывной мадьярской государственности», которым «должна гордиться венгерская нация». Как и многие медиевисты, Янош не испытывал ликования, когда его собственное общество подталкивали сделать шаг назад — в сторону не то подлинного, не то воображаемого Средневековья, — например, добавив только что приблизительно процитированную строку в преамбулу новой венгерской конституции. Что же касается тех политических сил, которые добились в 2011 году принятия этой конституции и правят Венгрией по сей день (между прочим, перенеся средневековую корону из музея в политико-сакрализованное пространство под куполом Парламента), дипломатичнее будет не вспоминать здесь о характеристиках, которые Янош им давал, — вполне парламентских, но недвусмысленных.
В России Янош бывал часто и с удовольствием заводил здесь друзей. К самому главному из них — Арону Гуревичу — он испытывал глубокий пиетет, хотя и далеко не во всем готов был с ним соглашаться - ни в науке, ни в жизни. Здесь он любил знакомиться с подающими надежды медиевистами и читать лекции нашим студентам. Даже сломать ногу Янош ухитрился почему-то в Ярославле и потом с благодарностью вспоминал о ярославской городской больнице и тамошних врачах и медсестрах...
Мы встречались с Яношем время от времени в разных городах и странах. Последний раз в сентябре 2015 года в Будапеште. Он всегда умел быть гостеприимным хозяином и, жалуясь на то, что, к сожалению, нынче слишком занят, чтобы развлечь гостя как следует, уделял тому бездну времени. В те два дня мы разговаривали и в гостинице, и в перерывах конференции (не в CEU, а в Будапештском университете — на «чужой» для Яноша территории), и в каком-то ресторане. Ходил он с некоторыми затруднениями, опираясь на элегантную трость. Третий день оказался у меня спланирован очень жестко: днем подробный осмотр Вишеградского замка, без которого медиевисту жизни нет, а уже вечером — самолет в Москву, на который тоже никак нельзя опоздать. Вишеград — на северо-западе от Будапешта, а аэропорт — на юго-востоке. «Не беспокойся — успокоили организаторы, — Янош сказал, что заедет и сам тебя отвезет». Действительно, он специально приехал из Будапешта, чтобы подобрать меня в условленном месте у подножья замка. Дальнейшее произвело на меня неизгладимое впечатление. Хотя до отлета оставалось еще немало времени, Янош гнал свою крошечную машину со страшной, как мне показалось, скоростью. Узкая лесная дорога петляла по невысоким горам едва ли не как на Кавказе, но рука Яноша была тверда на поворотах, и только тормозил он перед встречными машинами резковато. Скорости его реакции можно было только позавидовать. Одновременно он делился захватывающими историями из своей жизни, а памяти его можно было позавидовать еще больше, чем реакции на виражах.
Рассказчиком Янош всегда был мастерским. Если же вспомнить, к каким историческим событиям он был так или иначе причастен и с какими людьми на своем веку водил знакомства, кто-то обязательно должен был записывать его воспоминания как ценнейший исторический источник для oral history. Должен здесь покаяться: припоминаю лишь его слова, когда мы уже спустились с гор — на ровной дороге. Речь шла о том, как после войны молодые коммунисты, среди которых был и Янош, не без успеха старались перехитрить столь же молодых социал-демократов… В этой страстной манере езды, в этом ярком, ироничном и размеренном — в отличие от езды — повествовании был весь Янош. В тот год весной ему исполнилось 86. На мое поздравление с предыдущим круглым юбилеем он написал чуть ли не извиняясь: «Вообще-то я делал ровным счетом всё, чтобы не достичь восьмидесятилетия: никаким спортом не занимался, выкуривал в день по пачке и т. д., и т. п., но вот как-то до сих пор дотянул...» Янош прекрасно «дотянул» и до следующего круглого юбилея, когда его друзья, скинувшись, в качестве подарка основали стипендию его имени для молодых медиевистов. Будет ему теперь хорошей памятью…
М.А. Бойцов