«Откуда столько религиозной ненависти? Загадка нетерпимости в истории христианской Европы» — доклад Сержа Брюнэ

Евгения Воробьева написала репортаж о докладе Сержа Брюне в «Дискуссионном Средневековье»

17 января 2019 года состоялся очередной семинар цикла Дискуссионное Средневековье, посвященный вопросу «Откуда столько религиозной ненависти? Загадка нетерпимости в истории христианской Европы» (Pourquoi tant de haine religieuse? L’énigme de l’intolérance dans l’histoire de l’Europe chrétienne). Дискуссия была открыта выступлением давнего партнера Лаборатории, профессора Сержа Брюнэ (университет Монпелье III Поль Валери, Франция), который «в свободном стиле» рассказал о своём опыте изучения модальностей религиозной нетерпимости и терпимости в христианской культуре Франции XVI – XVII вв.

Серж Брюнэ – ведущий специалист по истории французских религиозных войн и истории христианской культуры Франции и Испании в XV – XVIII вв., член организации Institut universitaire de France, постоянный партнер Лаборатории медиевистических исследований (с момента ее открытия в 2012 году), автор большого числа книг и десятков исследовательских статей по истории Франции и Испании в XVI – XVIII вв.

Планировалось построить дискуссию вокруг следующих вопросов:

- почему опыт Московской Руси и православной культуры Украины и Белоруссии XVI - XVII так отличаются от опыта Франции?

- были ли «эсхатологические страхи» главным фактором религиозной нетерпимости во время французских религиозных войн? А знаком ли «эсхатологический страх» Московской Руси и Украине с Белоруссией того же времени?

- какие из расхожих представлений о генезисе религиозной нетерпимости в «эпоху конфессий» оказываются под сомнением в результате компаративистского взгляда на проблему?

Кроме того, на исследовательском горизонте были следующие вопросы:

- как в данное исследовательское поле вписывается опыт Византии и православной части Балкан?

- как религиозное насилие раннего Нового времени в опыте Запада и России коррелировало с насилием социальным, политическим и правовым?

- как религиозная и внерелигиозная нетерпимость «эпохи конфессий» повлияла на культуру Запада и России в Новое время?

 

Семинар начался с вступительных пояснений Михаил Владимирович Дмитриева, который обратил внимание на то, что с феноменом религиозных войн и Варфоломеевской ночью многие знакомы с детства и зачастую благодаря «Хроникам царствования Карла IX» Проспера Мериме. При этом М.В. Дмитриев отметил контраст между происходящим в ту эпоху во Франции с положением дел в Речи Посполитой, на территориях нынешних Украины и Беларуси, а также в Московском Царстве – где в это время можно говорить о вполне мирном сосуществовании разных конфессий. Именно рассмотрение различий между Востоком и Западом, присущим им моделям религиозного плюрализма были положены в основу проекта, осуществлявшегося в течение нескольких лет в рамках Лаборатории медиевистических исследований в ВШЭ. Рабочей гипотезой проекта стало предположение, что различия могут являться культурно обусловленными – например, религиозная нетерпимость могла стать следствием  конфессиональных особенностей раннемодерной католической и протестантской западной культуры.

М.В. Дмитриев обозначил круг острых и актуальных вопросов, которые могут возбудить не только исследовательское любопытство, но и жаркую дискуссию:

• Были ли эсхатологические страхи одним из основных факторов насилия во времена религиозных войн?
• Один из самых дебатируемых вопросов с 1980-х гг. — почему в период с конца 1570-х годов, начиная с Варфоломеевской ночи, и вплоть до Нантского эдикта наблюдалась невиданная доселе вспышка религиозной ненависти?
• Известен ли феномен эсхатологического страха на территориях Украины, Беларуси и Московской Руси того времени?
• И если на территориях Украины и Беларуси он не был зафиксирован, то в Московском царстве пароксизмы  религиозной  паники в ожидании апокалипсиса наблюдались, но, как кажется, эсхатологические ожидания  не порождали взрывов  религиозного насилия…
• И как религиозное насилие на Востоке и на Западе Европы коррелировало с насилием социальным, правовым и политическим?

 

В конце своего вступления М.В. Дмитриев обратился и к наследию Мишеля Фуко. Именно М. Фуко поставил вопрос о связи модернизации с насилием и напомнил академическому миру о том, что слишком много насилия было вложено в формирования Европы Нового времени. И, например, ярким примером является положение женщины – вопреки стереотипам женщины чувствовали себя гораздо свободнее в Средние века, чем в ранее Новое время, когда (среди прочего) они стали жертвами охоты на ведьм.

Для лучшего понимания специфики современного насилия, таким образом, может быть полезен опыт изучения практик насилия в ранее Новое время. Это предпосылка лежит в основе книги Филиппа Бюка «Священная война, мученичество, террор, насилие и Запад» (Buc Ph. Holy War, Martyrdom, and Terror: Christianity, Violence, and the West. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 2015), в которой автор утверждает, что большую роль в развязывании недавней Иракской войны сыграли  ментальные конструкции политической культуры, восходящие к пришедшим из Средних веков концептам святости, мученичества и священной войны.

 

На этой ноте слово взял Серж Брюнэ, начав с того, что полный насилия период с 1559 года[1] и вплоть до окончания Тридцателетней войны в 1648 году оставил глубокий след в истории Европы и невольно приходит в голову в связи с современностью. Можно ли считать нынешние события повторением ситуации в XVI-XVII вв., как интерпретировать происходящее? Все это, как отметил Серж Брюнэ, заставляет проявлять все больше внимания к прошлому.

Так, периоду религиозных войн часто ставится в заслугу разделение религии и политики, а их конец часто называют началом современной цивилизации. Результатом автономизации политического рационализма стало преодоление религиозных разногласий. Однако, как кажется, несмотря на секуляризацию и тогда и сейчас, религиозное и политическое остается крепко связанными, а французское выражение “manteau de religion” (религия как средство прикрытия политических мотивов) применимо как к религиозным войнам, так и к современным военно-политическим предприятиям (например, идеологическое прикрытие интересов нефтяных промышленников при развязывании войны в Ираке).

Как подчеркнул Серж Брюнэ, смирение является главной добродетелью историка, а потому дело исторической науки не давать уроков и не делать предписаний, но задавать вопросы прошлому. При этом, вопросы прошлому всегда имеют тенденцию так или иначе относиться и к современности, которая предопределяет наш взгляд на прошлое.

Это замечание невольно привело к размышлениям о том, как марксизм повлиял на историческую науку в России; как присущая ему вера в светлое утопическое будущее формировало способы видения прошлого. Современное же поколение историков, несмотря на свою молодость и позитивное видение будущего, разделяет беспокойство о том, что ждет нас впереди. И это, безусловно, влияет на то, как пишется история. В этом отношении внимание к себе привлекает нынешняя популярность uchronie, или т.н. альтернативной истории. Все чаще можно отметить тенденцию к использованию сослагательного наклонения в истории: «А что было бы…, если…?», тяготение к вопросам о потерянной альтернативе. в рамках исторической науки о таком и подумать нельзя было.

При работе над религиозным насилием XVI-XVII вв. Серж Брюнэ выделяет три вида источников: письменные, изобразительные (гравюры, изображения, картины) и les témoignages de destruction (фр. «свидетельства уничтожения»). В качестве примера исследователем был приведен случай двух средневековых французских городов, у которых ему довелось преподавать. После избытка католических построек, церквей в Тулузе, столь же древний Монпелье производил вид опустошения: найти там запечатленное в камне наследие католической культуры – задача почти невыполнимая. Хотя до религиозных войн в городе насчитывалось более шестидесяти таких сооружений. Другой пример подобных «отсутствующих» источников связан с иконоборчеством: так, в Испании прежние мечети становились христианскими храмами и их больше нет на картах Севильи или Кордовы. А ведь это свидетельство насилия по отношению к нехристианским святыням. Таким образом, историкам, что бы они ни делали, необходимо уметь удивляться – и не только тому, что у них перед глазами, но и отсутствию чего-либо в поле их зрения.

Серж Брюнэ поделился, что Франции часто говорят, что histoire ne bégaie pas – «история не заикается», или как бы сказали в России: история не повторяется. Он подчеркнул, что несмотря совпадающие, перекликающиеся между собой элементы, говорить о систематичной репродукции исторических явлений не приходится. И если история и имеет значение для современности, то оно заключается именно в критическом взгляде на прошлое, в поиске не только сходств, но и различий между настоящим и прошедшими эпохами — именно в этом актуальность истории для современников. Все это важно понимать, по словам Сержа Брюнэ, при изучении периода религиозных войн.

Современная молодежь выросла в среде социальных сетей и медиа, коммуникации — быстрой и вездесущей, которая безусловно оказывает влияние на формирование социальных движений, позволяет быструю мобилизацию значительных масс. Однако можно в похожих выражениях говорить и о событиях XVI веке. Значительным элементом в вопросе распространения протестантизма, католичества и эсхатологических страхов носили печатные образы, картинки, книжки – хоть и немногие умели читать. Книги в ту эпоху играли ту же роль, какой ныне наделен интернет. В итоге, для лучшего понимания механизмов распространения религиозного насилия, необходимо понимать через какие медиумы оно происходило.

Именно это понимание легло в основу важной работы Дени Крузе о религиозных войнах (Crouzet D. Les guerriers de Dieux. La violence au temps des troubles de religion (vers 1525 – vers 1610). Editions Champ Vallon, 1990). В ходе анализа литературы и памфлетов того времени он демонстрирует выраженное эпохой чувство беспокойства и уверенности в близости конца света. Печатное дело в XVI веке обеспечивало сравнительно быстрое распространение информации, и вместе с печатной продукцией, говорившей о мрачных перспективах, распространялся и эсхатологический страх, который приводил к насилию.

По интерпретации Дени Крузе, прежде физического насилия, которое началось в 1559 году и продолжалось вплоть до 1648 года, распространилось violence mentale, «ментальное насилие». Страх, беспокойство, эсхатологическая тревога начались еще в 1520-е годы – во времена Франциска I, во времена Ренессанса. Именно они подготовили почву для физического насилия.

Для наглядности Серж Брюнэ привел пример знаменитого Мишеля Нострадамуса. Маг и волшебник, эрудит, он предсказывал будущее, был приближенным королевской семьи. Его эзотерические сочинения, содержащие пророчества и довольно жестокие прогнозы, широко издавались и имели немалое влияние на настроения в обществе. По мнению Д. Крузе, распространение подобной литературы и приводило к эсхатологическому страху: многие пророчества касались вопросов разрешения военных конфликтов, убийств и катастроф, более того – случалось так, что они сбывались.

Например, религиозные войны были во многом обусловлены слабостью королевской власти во Франции: Генрих II, который мог бы обуздать протестантизм во Франции по примеру Филиппа II в Испании, умер на рыцарском турнире в 1559 году. При этом описание, содержащееся в одном из пророчеств Нострадамуса, вполне точно совпало с реальностью[2]. Многие были этим впечатлены и устрашены.

Как отметил Серж Брюнэ, такие случаи сильно влияли на настроения людей той эпохи, на их мировосприятие. Помимо печатной продукции было еще и устное слово, были собиравшие толпы проповедники – многие из них несли весть о конце света. Все вместе приводило к эсхатологическому страху и религиозному насилию.

Образованные люди XVI века, разбирающиеся в вопросах религии, тоже вполне принимали идею конца времен — даже рациональный Кальвин проявлял к этому вопросу интерес. В соответствии с устоявшимся мнением, предшествующий приходу Христа период должен был стать временем невиданных насилия, разрушений и бедствий. При этом, Серж Брюнэ особо подчеркнул, что Варфоломеевская ночь стала апогеем эсхатологического страха – angoisse eschatologique des derniers temps, а не его началом.

Важно понимать, что при таком восприятии происходящего, люди, которые становились жертвами насилия, не виделись людьми в полном смысле. Столкновения воспринимались участниками как борьба добра против зла, против козней дьявола. Это обуславливало дегуманизацию противника, а само насилие представало в виде Божьего промысла, очищения мира от нечисти. Так или иначе, важно понимать, что религиозно-воображаемое неизменно переплеталось с материальным, политическим.

Изображения насилия, которые дошли до нас, при этом имеют и политический подтекст — зачастую это католическая или протестантская пропаганда. Это обуславливает критическое отношение к запечатленных на них сценам экстремального насилия. Однако зачастую это вполне реальные практики того времени – например, sauteries de Montbrison, когда католиков бросали с башни на пики стоявших внизу протестантов. Более того, во время религиозных войн насилие имело и сугубо практическое значение — награбленные, добытые насильственным путем деньги становились средством продолжения войны; разграбление имущества также являлось предметом изображения в гравюрах. На эти деньги теми же протестантами нанимались военные отряды.

Это, по мнению Сержа Брюнэ, неизбежно ставит и вопрос о том, что же понимать под протестантским иконоборчеством. Так в нем можно выделить в том числе и педагогическое, дидактическое начало. В качестве подтверждения такой точки зрения Серж Брюнж привел в пример письмо Теодора Беза — преемника Кальвина в Женеве – Жанне д’Альбрэ. В нем он писал о том, что все, что осталось от католицизма подлежит уничтожению, но avec l’ordre — уничтожению систематичному и упорядоченному.

В заключение своего выступления Серж Брюнэ продемонстрировал собравшимся гравюры 1578 года, обличавшие протестантов и выполненные Ричардом Вестеганом (также известный как Ричард Роулендс) по заказу Филиппа II. Это время, когда еще свежо потрясение католиков от казни Марии Стюарт, а «Непобедимая Армада» готовит вторжение в Англию. Насилие, которое изображает Вестеган, очень жестоко и символично: тут и сжигание трупов, и разграбление, и разрушение святынь, и наматывание кишок еще живых католиков на вертел. Отдельное внимания заслуживает практика взрывания порохом женской утробы – практика, имевшая значительную смысловую нагрузку. Таким образом, должно было быть предотвращено появление на свет новых приспешников дьявола, ограничить его способность к воспроизведению. Тот факт, что подобные практики религиозного насилия в самом деле имели место, подтверждается и другими типами источников.

По завершении доклада развернулась бурная дискуссия, в ходе которой гости семинара имели возможность задать вопросы докладчику. Например, была поднята проблема типологии насилия: насколько можно выделить отдельную систему именно религиозного насилия? насколько насилие, эсхатологические страхи Ренессанса и раннего Нового времени отличаются от насилия и страхов периода классического Средневековья? Или, например, в чем заключается отличие эскалации насилия по отношению к этноконфессиональным меньшинствам, например, в Кастилии в конце XIV века и во время религиозных войн в веке XVI? Стоит ли разделять религиозное насилие XVI века и военное насилие во время Итальянских войн или войны Тридцатилетней, если во всех случаях можно выделить одни и те же паттерны, закономерности?

Был также поставлен вопрос и о сакральном элементе в насилии – могло ли насилие восприниматься как способ приблизиться к концу света, «причаститься» сакральному? Серж Брюнэ выразил мнение, что вряд ли можно говорить о насилии времен религиозных войн в подобном ключе: идея жертвы, которая – по Рене Жирару – является основным элементов сакрального насилия, малоприменима к идее борьбы сил добра с силами зла, которая отличала религиозное насилие в XVI веке. Таким образом, у насилия есть разные формы, не равные друг другу: не везде встречается религиозная символика, иногда это может быть просто садизм или военное насилие. Однако отрицать существование специфического религиозного насилия в случаях, когда противник воспринимается воплощением дьявола, довольно трудно – это больше чем просто насилие, оно наделено определенной символикой, связано с эсхатологическим страхом.

Безусловно, источники, которые позволяют подтвердить эсхатологические настроения, отличаются определенной однобокостью и имеют определенную специфику. Например, до нас не дошли записи слов проповедников — только воспоминания о том, что они говорили и как воспринимались их слова. В качестве такого примера Серж Брюнэ привел сохранившиеся в письменном виде свидетельства о проповедях Фомы Иллирийского (Thomas Illyricus) в Лионе, посвященных конце света и собиравших огромные толпы.

Если же вести речь о ментальном насилии времен Ренессанса, то тут как раз, наоборот – на картинах и произведения искусство нет следов эсхатологического страха того периода. И следует проявлять осторожность.

Напоследок Серж Брюнэ заметил, что религиозное насилие не является чертой исключительно религиозных войн во Франции. Например, нечто подобное было и в Германии времен Крестьянских войн: попытки разрушить концу времен не только церковь, но и мир в преддверии пришествия Христа. В этом же отношении можно отметить и милленаристские страхи, пробуждавшиеся по всей Европе и ранее, например, около 1000-го года, а так же такие явления как образ пляски смерти и скульптурные изображения полуразложившихся тел, получившие широкое распространение на излете Средневековья. Именно поэтому нельзя утверждать, что есть причинно-следственная связь между эсхатологическим страхом и развязыванием религиозных войн; однако, как кажется, было бы странно отвергать всякую корреляцию между двумя этими феноменами.

 

Отчет о семинаре подготовила Евгения Воробьева

 

 

---

[1] Во многом благодаря Сержу Брюнэ сейчас принято считать, что начало религиозных войн надо отсчитывать не от 1562 года — от уничтожения протестантов во время «резни в Васси», а все-таки от 1559 года. Именно тогда протестанты стали жестоким образом захватывать власть на юге Франции и совершать акты насилия над католиками.

[2] Quatrain I 35 (texte de la 1ère édition : mai 1555)

 

Le lyon jeune le vieux surmontera,

En champ bellique par singulier duelle,

Dans caige d'or les yeux luy crevera:

Deux classes une, puis mourir, mort cruelle.