«Теоретическое» обоснование убийства в Блуа (1588 г.). К вопросу о насилии в отношении пэров Франции и духовных лиц в годы французских религиозных войн
Резюме доклада Анны Владимировны Шаповаловой на семинаре «Загадка христианской легитимации религиозного насилия в раннее Новое время»
26 марта 2018 года состоялся семинар «Загадка христианской легитимации религиозного насилия в раннее Новое время» (L’énigme de la justification chrétienne de la violence religieuse au début de l’époque moderne). Организаторами семинара выступили Centre d'études franco-russe de Moscou и Лаборатория медиевистических исследований.
Задача семинара состояла в том, чтобы попытаться, опираясь на накопленные к настоящему времени научные данные, понять, какие факторы могут объяснить парадокс христианской легитимации религиозного насилия в Европе раннего Нового времени. Отправной точной станет опыт французских религиозных войн (1562-1598 гг.), но проблема христианского насилия в эпоху конфессий будет рассмотрена в компаративистском контексте (Англия, Испания, Империя, Речь Посполитая, Московская Русь).
Семинар открылся докладом Елены Владимировны Шаповаловой (к.и.н., РГГУ) на тему «"Теоретическое" обоснование убийства в Блуа (1588 г.). К вопросу о насилии в отношении пэров Франции и духовных лиц в годы французских религиозных войн». Пространное резюме доклада помещено ниже.
Среди вопросов, которые стояли в центре дискуссии:
- какую роль собственно христианские (богословские и иные) представления играли в оправдании и «подстегивании» религиозного насилия в Европе XVI – XVII вв.?
- какую роль в генезисе религиозного насилия играло то или иное прочтение Библии?
- как объяснить, что подъем религиозного насилия пришелся на эпоху гуманизма, Ренессанса и Реформации?
- насколько сравнительный подход (особенно – сравнение опыта «латинского» и византийско-православного христианства) помогает объяснить пароксизмы религиозного насилия в раннее Новое время?
Работа над проблематикой христианского обоснования религиозного насилия на Востоке и Западе Европы в рамках совместного семинара ЦФРИ и ЛМИ будет продолжена.
Е.В. Шаповалова,
к.и.н., доцент РГГУ
«Теоретическое» обоснование убийства в Блуа (1588 г.). К вопросу о насилии в отношении пэров Франции и духовных лиц в годы французских религиозных войн
Убийство в Блуа братьев Гизов в декабре 1588 г. задумывалось королем как переломный момент в гражданском противостоянии. Однако в реальности это событие вызвало очередные волнения в королевстве, прежде всего, в Париже, усилив политическое напряжение.
Прежде всего, следует сказать о реакции сторонников Гизов, нашедшей отражение в многочисленных сочинениях лигёров, чье искреннее возмущение сконцентрировалось на недопустимости насилия над столь высокопоставленными персонами. Рассматривая основные пункты предъявленных королю обвинений, первым из них отметим привилегии Генеральных Штатов. При этом недопустимость посягательства на свободу и тем более жизнь депутатов в течение заседания ассамблеи представлялась в двух аспектах: как попрание вольностей Штатов как таковых и как недостойное поведение «христианнейшего» монарха, чья «добрая воля» «придала смелость говорить открыто» (Registres des deliberation du bureau de la ville de Paris. T. 9. P., 1902) (В качестве примера здесь и далее приводятся хорошо известные тексты, и хотя список сочинений, затрагивающий указанную проблематику, как со стороны противников короля, так и его сторонников, гораздо больше, все они являются вполне репрезентативными). Более того, наделяя антагониста и протагониста максимально противоположными качествами, авторы подобных текстов нередко подчеркивали коварство и вероломство Генриха III, ставшего клятвопреступником (Registres des deliberation du bureau de la ville de Paris. T. 9. P., 1902). Как, например, Ж. Буше, включивший эпизод с «искренним беспокойством» герцога де Гиза и уверениями короля, что он «ценит его как никого другого в королевстве» (Boucher J. La vie et faits notables de Henry de Valois... Paris, Chez Didier Millot, 1589). Читателю дают понять, что в тот момент решение об устранении политического соперника Генрихом III уже было принято, что возвращает нас к вопросу о недостойном поведении монарха, не соответствующем высокому титулу.
Отдельно лигёрами проговаривалась недопустимость насилия над пэрами Франции и духовными лицами – последнее оговаривалось отдельно, и речь шла, конечно же, об убийстве кардинала Людовика де Гиза. Здесь принципиально важным являлся внешнеполитический контекст. Прежде всего, отношения Франции с Римским престолом и вопрос об отлучении монарха. В данном случае риторика сторонников Гизов становилась еще более эмоциональной, прибегая к приему «подражания Христу», с которым сравнивался погибший кардинал. При этом отдельно подчеркивалось, что даже те, «кто обагрил руки кровью герцога» не могли решиться на убийство прелата, из-за чего королю пришлось искать других исполнителей – настолько приказ был «странным» и «ненормальным» (Le martire des deux freres contenant au vray toutes les particularitez plus notables des massacres & assassinats commis [contre le] Cardinal de Guyse et le Duc de Guyse, s.l., s.n., 1589). Цинизм, с которым сторонники Генриха III расправились с младшим из Гизов, подчеркивается путем их сравнения с римскими воинами, облачившими приговоренного в «багряницу Христа» «в знак уважения» (Le martire des deux freres contenant au vray toutes les particularitez plus notables des massacres & assassinats commis [contre le] Cardinal de Guyse et le Duc de Guyse, s.l., s.n., 1589), и рассказом о том, как исполняя буквально приказ короля «не оскорбить одеяние прелата», они раздевают кардинала, дабы соблюсти приличия – «как евреи поступили с Господом» (Аssassinat des duc et cardinal de Guise, aux Etats de Blois (1588). Relation manuscrite de Jehan Patte, bourgeois d'Amiens) // Bulletin de la Société de l'histoire de France. Vol. 1. No. 2. 1834. Р. 77-86). Что касается недопустимости насилия против пэров Франции, то, кроме того, что оно обосновывалось противоречием «закону божьему и человеческому», «гуманности» и являлось ударом по «главным опорам католической церкви», «истинным защитникам религии» и «персонам сакральным и неприкосновенным», сам факт подобного насилия с точки зрения лигеров давал право на насилие ответное. «Ужасное убийство», «принесение королевства в жертву еретику» делало альянсы против короны естественным следствием (Registres des deliberation du bureau de la ville de Paris. T. 9. P., 1902). Примечательно, что подобная «священная война» против еретиков (Boucher J. Replique à l'Antigaverston, ou Responce faicte à l'histoire de Gaverston, par le Duc d'Espernon, 1588) делала необходимым поиск и внутренних врагов, объяснявших или даже оправдывавших убийство в Блуа политической необходимостью, виной самих Гизов, а также иначе проявлявших лояльность монарху. С этой целью уже 24 декабря 1588 г. в Париже началось выявление «подозрительных лиц», сопровождавшееся арестом имущества (Registres des deliberation du bureau de la ville de Paris. T. 9. P., 1902). При этом об уровне подозрительности и настороженности в среде парижских лигеров в этот период красноречиво свидетельствует история с аббатством Сен-Жермен де Пре, монахов которого автор сочинения «Мученичество брата Жака Клемана» (Pinselet Ch. Le martyre de frere Jacques Clement de l'ordre S. Dominique. A Troyes, par Jean Moreau, 1589) Шарль Пенсле на страницах текста обвинил в симпатиях гугенотам и открытом предательстве, что вызвало вполне естественное негодование в аббатстве (Histoire de l’abbaye royale de Saint Germain des Prez. P., 1724). А представители «умеренной» позиции или «политики» для лигеров превращаются в «еретиков», едва ли не худших, чем гугеноты.
В то же время противоположная сторона, стремясь погасить, насколько это было возможно в сложившейся ситуации, возмущение, вызванное убийством в Блуа, сосредоточилась на том, чтобы придать произошедшему вид исполнения приговора в рамках королевского права. И первым из «пунктов обвинения» стало обоснование необходимости насилия в отношении «разжигателей» войны и смуты. При этом форма аргументов могла быть и более общей, как в речи Луи Сервена, противопоставившего «истинному союзу» ложные, заключенные по наитию «неправедности, носящей лоскутные, разделенные тиранические одеяния» (Recueil des poincts principaux de la harangue faicte à l'ouverture du Parlement..., par M. L. Servain... Tours, 1589), и вполне конкретной, сосредоточенной не на абстрактных рассуждениях о государе в роли «души» королевства, гарантирующей мир и противопоставленной «телу», толкающему к войне, а непосредственно на роли герцога де Гиза в смуте (Relation de la mort de Messieurs les duc et cardinal de Guise, par le sieur Miron, medecin du roy Henri III // Archivescurieuses de l'histoire de France depuis Louis XI jusqu'à Louis XVIII. S.I. T.12. Paris, 1836. P. 111-138). Отмечалось, что сам приезд Гиза был обусловлен тем обстоятельством, что он возглавлял уже существующий заговор против короля, и, таким образом, казнь герцога становилась необходимой превентивной мерой. Тот факт, что события развивались на фоне заседания ассамблеи, сторонников Генриха III не смущал. Утверждая, что королю стоило бы еще в Париже «выбросить герцога в окно», медик Мирон, например, явно отстаивал право своего государя казнить бунтовщика на глазах у подданных, совершенно открыто и не считаясь с привилегиями Штатов или личными привилегиями Гизов, поскольку король стоит над всем. Тот же аргумент с «дефенестрацией», идея которой применительно к герцогу де Гизу как смутьяну якобы восходила к самому понтифику, использовал и кардинал де Жуайез, убеждая папу Сикста V в законности поступка Генриха III (Lettre du cardinal de Joyeuse au roy Henry III // Archivescurieuses de l'histoire de France depuis Louis XI jusqu'à Louis XVIII. S.I. T.12. Paris, 1836. Р. 157-187).
Более обстоятельное «теоретическое» обоснование убийства в Блуа как казни дает П. де л’Этуаль, рассуждая над еще одним обвинением в адрес Гизов: «оскорблением величества». Упоминание Катона без какого-либо дополнительного комментария позволяет предположить рассуждение о сомнительности привилегий высокопоставленных вельмож, а идея превенции «в деле преступления оскорбления величества» (в данном случае рассматриваемом как угроза законному монарху и государству в целом) отсылает к Риму и, в частности, Цицерону и др. (L'Estoile P. de. Registre-journal du règne de Henri III // Nouvelle collection des mémoires pour servir à l'histoire de France. 2, Registre-journal de Henri III / publ. d'après le ms. autographe de Lestoile, presqu'entièrement inédit, par MM. Champollion-FigeacetAimé Champollionfils. Р., 1837) Таким образом, опасность для существования государства становится не только оправданием насилия в отношении пэров, без учета каких-либо привилегий, но и превенцией совершенно необходимой, представленной не только как право, но и как долг государя. Примечательно, что лигеры, протестуя против подобного подхода, указывают на несправедливое отношение к «добрым людям, судимым в оскорблении величества» в то время, когда «еретики» или «политики» живут при дворе, совершенно очевидно усматривая именно в их деятельности истинную опасность для королевства (Registres des deliberation du bureau de la ville de Paris. T. 9. P., 1902).
В отношении кардиналов данное преступление следует рассматривать как еще более тяжкое. Так, сторонники короля обосновывали убийство Людовика де Гиза его постоянным стремлением разжигать войну (L'Estoile P. de. Registre-journal du règne de Henri III // Nouvelle collection des mémoires pour servir à l'histoire de France. 2, Registre-journal de Henri III / publ. d'après le ms. autographe de Lestoile, presqu'entièrement inédit, par MM. Champollion-Figeacet Aimé Champollionfils. Р., 1837), что ставило под угрозу благополучие королевства, а также его участием в заговорах против Генриха III, ставивших целью свержение монарха (Relation de la mort de Messieurs les duc et cardinal de Guise, par le sieur Miron, medecin du roy Henri III // Archives curieuses de l'histoire de France depuis Louis XI jusqu'à Louis XVIII. S.I. T.12. Paris, 1836. P. 111-138). Для подтверждения последнего утверждения некоторые известные истории, например, с «ножницами герцогини де Монпансье», распространяются и на кардинала. Так, Мирон приписывает младшему де Гизу желание заточить короля в монастырь и риторику достаточно экспрессивную, чтобы представить его амбициозным вельможей, напрочь лишенным почтения к законной власти. Тот же прием использовался и в отношении герцога де Гиза, в поведении которого подчеркивались самоуверенность и несдержанность в выражениях и поступках.
Эти же аргументы приводились и в полемике с Римским престолом. Притом что папа Сикст V, оговаривая отдельно превращение убийства в казнь посредством правосудия и таким образом подчеркивая, что речь не идет о сведении проблемы к нарушению Генрихом III заповеди «Не убий!», сосредотачивает внимание именно на отсутствии судебной процедуры. Касалось это как посягательства на жизнь герцога де Гиза, так и его брата. Кардинал был «убит без суда, не по закону и без оснований…, как будто бы Святого престола не было вовсе» - в этом явно читается и политический мотив (Proposition, faicte par Nostre Sainct Pere le pape au consistoire tenu à Rome, le vingt-septiesme janvier 1589 sur le sacrilege & assassinat, commis en la personne de defunct illustrissime, & reverendissime cardinal de Guyse, archevesque & duc de Reims, legat nay du sainct Siege, & premier Pair de France. S.l., 1589). Настолько явно, что кардинал де Жуайез, представляющий интересы короля в Риме, настаивает, прежде всего, даже не на приоритете королевского правосудия, а на «советах» самого понтифика, по его словам, утверждавшего, что герцога непременно следует казнить, «как только тот прибудет в Лувр», в случае если у короля возникнут подозрения на его счет. Произнесенная в контексте беспорядков в Париже, данная фраза словно легитимизировала последующие действия Генриха III в отношении Гизов. И хотя убедить Сикста V в закономерности и, главное, законности событий в Блуа явно не удалось, сам по себе этот аргумент достаточно примечателен – идея превенции приписывалась непосредственно Римскому престолу, переводя проблему из области политической прагматики в более широкий контекст.
Безусловно, убийство братьев Гизов в Блуа – это частный случай. Однако он достаточно показателен в контексте обоснования необходимости насилия в условиях гражданского противостояния как такового. Обе стороны, так или иначе, сходятся на том, что опасность для существования государства является достаточным поводом для устранения (в том числе, физического) тех, кто является ее источником. Учитывая, что «политическое» в данный исторический период все еще тесно переплетено с «религиозным», необходимость сохранения королевства всеми возможными способами имела и эсхатологическое измерение. В том числе и последним обстоятельством вероятнее всего объяснялось то рвение, с которым велась борьба не только против явных противников, но и со скрытыми «врагами» в собственных рядах.