Эволюция патриотического сознания в Московской Руси в эпоху формирования раннемодерного государства (вторая половина XV-начало XVII вв.)
18 апреля в ГИИМе состоялся доклад Михаила Крома.
18 апреля 2017 года в рамках проекта «От nationes Средних веков к нациям Нового времени» состоялся доклад российского историка Михаила Марковича Крома (Европейский университет в Санкт-Петербурге) «Эволюция патриотического сознания в Московской Руси в эпоху формирования раннемодерного государства (вторая половина XV -начало XVII вв.)»
Доклад собрал большую аудиторию и вызвал оживленную дискуссию. Вскоре будет опубликован отчет о докладе и дискуссии.
Доклад М.М. Крома "Эволюция патриотического сознания в Московской Руси в эпоху формирования раннемодерного государства (вторая половина XV - начало XVII века)" продолжил традицию научных семинаров в рамках исследовательской программы ГИИМ "От nationes Средневековья к нациям Нового времени на западе и востоке Европы" , в которой активно участвует и ЛМИ ВШЭ.
Название доклада скрестило в себе две важные проблемы – патриотическое сознание и рождение государства. Эволюция патриотического сознания может рассматриваться как часть определенного типа модерного или раннемодерного государства. По признанию докладчика, прежде он полагал, что государственный патриотизм заявил о себе только во время Смуты; теперь его корни следует искать в эпоху становления централизованного государства Ивана III. В этом плане доклад М.М. Крома продолжает его научно-популярную лекцию на Арзамасе».
Точкой опоры для М.М. Крома стала знаменитая книга американского историка Джозефа Стрейера «Средневековые традиции современного государства», выдержавшая уже несколько изданий (1970, 2005, 2016)[1] . В ней Страйер выделяет четыре критерия «государства».
Во-первых, государство должно быть устойчивым в пространстве и во времени (Московское государство устойчивее Киевской Руси) . Во-вторых, в политическом аспекте власть обладает суверенитетом. В-третьих, центральным критерием является наличие безличных и относительно постоянных институций (деперсонификация власти, принцип делегирования). И, наконец, в-четвертых, историк обращает внимание не только на процессы, идущие не только сверху (этатизм), но и снизу (идея государственности в сердцах людей): лояльность местного, локального или религиозного сообщества переносится на анонимное и безличное государство.
М.М. Кром обратил внимание на свидетельства локального патриотизма. Так, в 1-й Псковской летописи под декабрем 1448 г. приводится рассказ о приезде в город новгородского епископа Евфимия (Псков и Новгород составляли единую церковную провинцию). Епископ служит литургию в главном псковском Троицком соборе, читает синодик и обличает врагов вечевых республик; поется «многая лета» тем, кто сложил голову за Новгород и Псков и многие лета тем, кто живет рядом с новгородской Святой Софией и псковской Святой Троицей: « злыя прокляша, которые хотят дому святой Софии и дому святой Троици и Великому Новгороду и Пскову зла, тем пеша вечную память, также и инем добрым людем, которые положиша главы своя и кровь свою прольяша за домы Божия и за православное христианство, такоже и тем пеша вечную память, а живущим окрест святей Софии в Великом Новгороде, также и окрест святые Троицы во Пскове, а тем пеша многа лета»[2] . Как замечает докладчик, в литургии приняли участие не только князья, посадники, но и все "добра хотящие", то есть «патриоты» в локальном значении этого слова (редкий случай, когда псковичи и новгородцы упоминаются заодно).
Был ли это только локальный патриотизм, вызванный ситуативными причинами? Политически Новгород и Псков города, наиболее далеко расположенные от Москвы, которая в это время переживала тяжелую феодальную войну. Но значит ли это, что в это время не были распространены чувства общерусской солидарности?
Поставив вопросы, М.М. Кром обратился к начальной части «Хождения за три моря» Афанасия Никитина, памятнику, в котором патриотическая тема до последнего времени практически не изучалась: «Поидох от Спаса святаго златоверхаго и сь его милостию, от государя своего от великаго князя Михаила Борисовича Тверскаго, и от владыкы Генадия Тверскаго, и Бориса Захарьича». Как отмечает докладчик, расставляя акценты в порядке иерархии, Афанасий чтит тверские святыни, политическую и светскую власть (тверского князя, епископа и воеводу). Вместе с тем у тверского путешественника присутствует и представление о некоей русской стране, о которой он пишет кириллицей на смеси тюркско-персидского языка: « Бог да сохранит! Боже, сохрани ее! Господи, храни ее! На этом свете нет страны, подобной ей, хотя эмиры Русской земли несправедливы. Да устроится Русская земля и да будет в ней справедливость!». Таким образом, как показывает Кром, в тексте Афанасия Никитина присутствуютдва уровня патриотического сознания. В условиях феодальной раздробленности люди выражают преданность местным святыням - Псковской Троице, Новгородской Софии, Тверскому Спасу, локальной власти, однако это не исключает присутствия более широкого горизонта, мысли о стране в целом, о русской земле, у которой пока нет границ и очевидной политической привязки. «Русская земля» в то время весьма аморфное понятие, употреблявшееся на протяжении нескольких веков, но в дальнейшем ей предстояла эволюция и замена на государственное начало. В этом отношении текст Никита один из последних, где «русская земля» имеет прежнее негосударственное выражение.
Другой комплекс источников связан со временем стояния на реке Угре, важной вехой в становлении патриотического сознания.
Здесь важное место занимает Ростовская повесть (или Повесть о стоянии на Угре) из Типографской летописи. Она датируется 80-ми годами 15 в., то есть близка ко времени описываемых событий. Отмечается также ее стилистическая и смысловая близость с Посланием на Угру ростовского архиепископа Вассиана Рыло.
Здесь докладчика привлекает внимание знаменитый призыв «к храбрым и мужественным сынам русским» не пощадить своих глав, спасая и сохраняя свое "отечество", "Русскую землю" (то есть государство) от неверных (поганных), чтобы не увидеть разграбления домов, убиения детей и поругания над женами так, как прежде пострадали от турок «иные великие и славные земли». По замечанию М. Крома, если убрать из призыва упоминание о турецких завоеваниях, такой текст мог бы появиться и раньше. «Отечество», «русская земля», наследие предков – все это должно было мобилизовать соотечественников на борьбу с грозным врагом. Этот источник отражает общерусский патриотизм. И поэтому важно отметить, что Ростовская повесть была создана не в Москве, но при ростовской кафедре, что, по мнению докладчика, говорит о том о «не начальственном патриотизме». Более того в Повести действия Ивана III осуждаются. Вассиан подталкивает государя к активным действиям, отбросить всякие колебания, в другом источнике ростовский архиепископ называет московского князя «бегуном». Еще менее почтительно изображается София Палеолог; ее негативный образ также присутствует и в Ростовской повести.
В Повести перечисляются страны, завоеванные турками – мотив, который, по мнению Крома, имеет светские коннотации, восхваляется воинское мужество, а также весьма негативно оценивается поведение светских властей. Так, например, население стран, завоеванных турками, не проявили мужества и погибли; отечество, землю и государство загубили и теперь скитаются по чужим странам, воистину несчастные и бездомные, и много плача и достойные слез, укоряемые, поношаемые и оплевываемые. Как отмечает докладчик, речь в данном случае может идти о Софии Палеолог и ее греческом окружении. Из ряда отрывочных упоминаний мы знаем, что византийскую принцессу встретили весьма недоброжелательно (Позднее при Василии III Иван Беклемишев говорил о Софии, как пришедшей на Русь не для добра).
Также обращает на себя внимание плеоназм – «отечество», «земля» и государство/господарство[3] .
Под «отечеством», возможно, понимается наследие предков, страна предков, в свою очередь термин «господарство», как отмечает Кром, впервые упоминается в завещании митрополита Фотия 1431 г., а затем в послании митрополита Ионы, то есть относится к митрополичьей кафедре. Тогда это слово имело сразу несколько значений - почетное обращение, величание (обращение к великому князю), а также политическая единица, суверенная независимая держава.
При этом в светских источниках и летописях такого значения мы не видим. Базовое понятие «государства», утвердившееся в летописных источниках 15 века, обозначало власть и достоинство государя. Так, например, в рассказе Московского летописного свода конца 15 века, повествующем о переговорах Ивана 3 с новгородцами, под «государством» понимается безграничная власть или воля великого московского князя. Это понятие не подразумевает какой-либо отдельной от личности правителя территории, политической единицы; держава непосредственно связана с личностью правителя, государя/господаря.
Понятие «государство» наполняется новыми значениями во время становления институтов сословно-представительной монархии, бюрократизации власти и освобождении от ряда функций первого лица. Так, в Судебнике 1550 г. появляется категория «здешнего человека», противопоставленного «чужеземцу»; люди определяются через государство, они его атрибут и принадлежность, а власть, достоинство и личность монарха не упоминаются. Таким образом, как считает Кром, понятие «государства» постепенно освобождается от своей неразрывной связи с монархом, происходит деперсонификация и объективизация власти.
Наряду с государством появляется понятие «царства», особенно в Стоглаве. «Царствующий град Москва и все грады», «вся земля российская» - все это вносит в понятие «государства» ярко выраженный территориальный аспект.
Пространственное понимание «государства» также находит свое отражение в художественной или авторской литературе, например, в «Повести о прихождении Стефана Батория на град Псков» иконописца Василия. «В та же времена на его государство прииде к нему, государю, весть от полуношныя страны Росийского его царство».
Наконец, в эпоху Смуты мы обнаруживаем ярко выраженный государственный патриотизм. В конце 15 века государство не связано с подданными, это личный атрибут власти великого князя, затем оно эволюционирует в сторону территориальной власти, чтобы в начале 17 века стать основой для самоопределения простого населения, выстраивавшегося вокруг безличной власти.
Так, например, в Новой повести о преславном Российском царстве» (1611) говорится о славе защитников Смоленска: «каково мужество показали и какову славу и похвалу учинили во все наше Росийское государство!» Без сомнения здесь также важны и религиозные мотивы, защита православной веры от притязаний со стороны супостатов-католиков:
«Да и самого того короля, лютого врага, супостата нашего, поразили и его пособников (таких же безбожников, как и он, которые с ними там, под градом, стоят и город тот, как злые волки, похитить хотят, и которые у нас здесь, в великом нашем граде, живут, и на сердцах наших стоят, и, как лютые львы, всегда поглотить нас хотят». На московском престоле в это время никого нет, однако это не мешает защитникам Смоленска говорить о России и своей верности государству.
Упоминаются в «Повести» и знакомые нам уже по 15 веку «патриоты» - «доброхотящие»: «Буди же вам всем доброхотящим Российскому царству милость божия и помощь и пречистыя Богородицы и великих чюдотворцов, иже у нас в Троице преимянитых и всех святых». Если в источнике 15 века «доброхотящие» были носителями местного патриотического сознания, то теперь речь идет о патриотах Российского государства. Заключая и предупреждая о неизбежном упрощении, М. Кром определил пройденную за век эволюцию как путь к этнизации патриотизма и к становлению государства, как основного маркера в самоопределении себя и чужих
Вопросы и замечания к докладу касались особенностей патриотического дискурса в раннее новое время, сравнения российского опыта с общеевропейскими контекстами, а также соотношения этнополитического и религиозного в патриотическом сознании.
А.И. Липкин поставил вопрос о центре и периферии, представлении о границах, как важнейшем маркере нового этнополитического сознания. Централизованное государство Нового времени приходит на смену расколотого суверенитета мелких феодальных княжеств с их размытыми правовыми системами и нечеткими географическими и политическими границами. Также ссылаясь на Чарльза Тилли, он отметил, что формирование национального государства в раннее Новое время сопровождается появлением феномена больших или глобальных войн, пришедших на смену прежних феодальных междоусобиц или баронских войн.
Вопрос Е.Б. Емченко был связан с ролью Стоглава и других церковных соборов, занявшихся канонизацией русских святых, в эволюции патриотического сознания. Канонизация святых, сакрализация страны и ее столицы (Москва - святой и благочестивый город) не могли не повлиять на формирование нового типа патриотического дискурса. Иван Грозный начинал править, в том числе благодаря новым святым, уже не греческих, но русских.
Е. Д. Неверов спросил об этимологии понятия "доброхотящий" .
П.С. Стефанович указал, что различие между средними веками и ранним новым временем проходит через трансформацию малых сообществ в крупные, замену локальных лояльностей интеллектуальной и эмоциональной причастностью к большим сообществам. В связи с этим должно было меняться представление о «русской земле». Ссылаясь на исследование В.А. Кучкина «Формирование государственной территории Северо-Западной Руси», Стефанович предположил, что жители этого региона всегда знали и осознавали себя через «русскую землю» и этот контекст присутствовал в умах и в эмоциях людей и в 11 и в 15 веках . «Русская земля» у Афанасия Никитина и в Житии тверского князя Михаила – это не локальная общность, но нечто большее.
Следом за П.С. Стефановичем А.В. Доронин также обратился к особенностям русского патриотического сознания 16-17 веков. Если прежде основой идентичности была государственность и религия, то можно ли в московском патриотизме обнаружить некие новые этнокультурные коннотации? Стало ли «московское» обозначать уже не только нечто государственное, но и то, что идет в сторону модерного и национального?
Другие вопросы и замечания А. В. Доронина касались уточнения используемых в докладе понятий. Что М.М. Кром имел в виду под «эволюцией»? Означала ли она переход от локального патриотизма к общерусскому? Замещает, подавляет ли московский патриотизм прежние локальные привязанности? Идет ли речь о качественной или количественной трансформации? Докладчик говорил о модели раннемодерной русской государственности на общеевропейской шкале. Однако принимая во внимание ничтожные знания в России 15-16 века о Западе, правомерно ли вписывать русский опыт в общеевропейский контекст? Не следует ли называть Московское государство, как это делает Булат Рахимзянов, постордынским образованием?
По мнению О.Б. Неменского, приведенные докладчиком цитаты не достаточны для вывода о деполитизации или деперсонификации понятия государства в русских источниках 16-начала 17 века. Структура собственности, которая замыкается на государе, в эпоху Смуты может мыслиться сама по себе, но это не значит, что она может пониматься без государя. По замечанию О.Б. Неменского, русскому государству еще очень далеко до statum Н. Маккиавели. И различие между русским «государством» и западным state заметно до настоящего времени.
К.Ю. Ерусалимский предложил сопоставить древнерусские понятия об отечестве и патриотизме с их предполагаемыми западноевропейскими или латинскими аналогами. Так, например, «доброхотство» можно было перевести как valentia , но отечество – это не patria , но patrimonium . Он также обратил внимание на неожиданное понимание «патриота» в эпоху Просвещения, в словаре С. Джонсона, как человека, который сопротивляется нечестной власти; патриот - это оппозиционер, который с оружием в руках отстаивает не совсем принятые законные идеалы. Возможно, корни этого восприятия идут в эпоху средневековье, в ius resistendi и могли ли они найти какое-либо отражение в русских источниках?
Другой вопрос К.Ю. Ерусалимского был связан с ролью церкви в стимулировании патриотических настроений. Он отметил, что из церковного лексикона кроме понятий господарства/государства заимствуются понятия «народа» и «измены», которые в 16 веке из узких церемониальных и религиозных смыслов начинают использоваться в более широких контекстах.
Ссылаясь на Э. Смита, К.Ю. Ерусалимский также напомнил, что национальный дискурс часто создает культ героев, воплощающих в себе коллективные представления о национальном, подлинном, настоящем. Существовали ли такие герои в Московской Руси?
М.В. Дмитриев также обратился к вопросу о религиозных основаниях московского патриотизма. Даже в эпоху Смуты русский патриотизм был сосредоточен на церкви и православии конфронтации православия и иноверия, а объектом патриотической любви является не государство и не Россия как таковые, но православие и православная церковь, напомнив, что цитированной докладчиком «Новой повести о преславном царстве» есть мотив Руси как Нового Израиля; католики упомянуты как "убители и кровопролители неповинных новоизраительских кровей".
Реагируя на вопросы, М.М. Кром отмечает свою симпатию к немецкой школе «истории понятий». Следом за Р. Козеллеком, он выделяет два методологических подхода к историческим источникам. Первый - семасиологический – предполагает поиск известного значения, словесной формы, другой - гносеологический – анализ смыслов и понятий. Если исходить из первого подхода, русское «государство» и европейское statе радикально отличны. Ричард Пайпс и Олег Хорохорин исходили из этимологической позиции: statе – это порядок, автономное сообщество, государство - это хозяин и его рабы; это два мира, между которыми нет ничего общего. На Руси не было античных корней, поэтому не было слова «патриотизм», но было много других ныне забытых конструкций. При первом подходе нас ждет пустыня, «великое молчание Московии» - как об этом писал Э. Кинан; дикость и запустение. Как считает Кром, нам не стоит цепляться за словесную оболочку. Смысловое наполнение сильно меняется в определенном политическом значении.
История понятий не равняется истории слов, слова наполняются новыми смыслами. Прежде М. Кром полагал, что общегосударственный патриотизм приходит на смену локальных идентичностей и лояльностей и о нем можно говорить только, начиная со Смуты. Теперь же развитие дискурсов напоминает ему итальянскую кантилену; ее слова рождаются, исчезают, обретают новые и теряют прежние смыслы.
Как считает Кром, мы никогда не сможем точно сказать, когда то или иное слово вошло в лексикон и обрело свой устойчивый смысл. Сами авторы не чувствуют изменение дискурслв. Только историк может уловить новые смыслы в изменяющем континууме, увидеть то или иное явление в полный рост. Отечество и патримония, отечество как вотчина - это все этимология, которая уходит от смыслового ядра. Термин государство/господарство действительно восходит к церковным источникам, митрополичьей кафедре; светская власть уловила из него только достоинство и величие государя. В 1489 г. один из русских дворян при княжеском дворе называет себя холопом - это вотчинный дискурс. Не крестьяне, но знать называет себя холопами, так как есть господарь, хозяин вотчины и есть слуги – его холопы. Одновременно этот же дискурс дает основу для разработки доктрины суверенитета. Иван III заявлял германскому послу, что на земле, данной ему от предков, он не хочет подчинения. Почти о том же самом говорит Иван Грозный в разговоре с Поссевино. На протяжении всего 16 и 17 века процесс создания новых смыслов продолжался. При Алексее Михайловиче мы уже слышим о прилагательном - «государственный».
Отвечая на вопрос о границах русской земли, М.М. Кром еще раз обратил внимание на специфику этого понятия. «Русская земля» не имеет границ, хотя проблема религиозной и политической расколотости, безусловно, присутствовала. Иностранцы отмечали (этно?)культурное единство Литовской и Московской Руси, вместе с тем Русь была политически и религиозно расколота (церковный раскол при Ионе, самостоятельность Киевской митрополии). Феодальная эпоха не предусматривала единого государства и четких политических границ, но только зоны влияния, юрисдикции и т.д. (выплата дани Новгорода и Твери Литве, феодальная чересполосица). Все это постепенно исчезает по мере укрепления централизованного государства в 15-16 веках.
С точкой зрения Ч. Тилли о больших войнах, пришедших на смену локальным конфликтам и ставшими главной причиной появления государств нового типа, Кром не согласился, сославшись на мнение Д. Стрейера о том, что вначале были заложены основы монархий, которые только затем развязали глобальные войны.
Культ мучеников и героев имеет очень большее значение для развития патриотического сознания Московской Руси. По наблюдению Крома, героями могут выступать как византийские, так и русские образцы – это Жития Михаила Тверского, Димитрия Солунского. В последнем случае в источнике выражается идея положить душу за малую родину и тем самым спасти многие души. Еще в большем размере эти мотивы присутствуют во время Смуты, особенно в «Новой повести» – герои Смоленска достойны вечной славы.
Касаясь роли православия и религиозной традиции, Кром отметил неоценимый вклад Церкви в создание понятий и смыслов. Вместе с тем он подчеркивает тесное переплетение религиозных и светских (гражданских и воинских) традиций. Он напомнил об упреках, которые предъявили светским правителям ростовские монахи. Кроме того религиозные параметры идентичности могли меняться. Здесь Кром еще раз обратился к истории русско-литовского противостояния. Люди того времени знали, что в Литве тоже живут православные и конфликт с соседним государством при Иване III подавался как война из-за измены православию. Это объяснение не выглядело убедительным. Политические граница изменили Русь и каждая держава требовала от своих жителей своей лояльности.
Представленная в докладе картина, возможно, выглядит этатистской. Общность создается разными путями, в том числе через святых и их канонизацию. Объединение страны через канонизацию также является одним из аспектов патриотизма, но Крому было важнее подчеркнуть физическое появление страны, идеи государства не только через собирание земель, но и ментально, то, что начинает существовать в эмоциях и в головах людей. Так, Джайлс Флетчер называет Русь «сообществом» -commonwealth; несмотря на деспотизм, различность исторической судьбы Россия для английского купца была тем же самым, что и Англия.
Откликаясь на вопросы П.С. Стефановича, Кром отметил, что образ русской земли всегда присутствовал в древнерусских источниках, как религиозная или конфессиональная общность, но где она кончается, где в ней наше и чужое не совсем неясно. «Русскую землю» можно встретить и в «Слове о погибели земли русской», но у Афанасия Никитина оно намного сложнее. Кром напомнил, что Хождение было привезено в Москву и о тверском купце мы можем прочитать в летописи.
Житие Михаила Тверского было переписано в 17 веке и здесь следует поставить вопрос, кто был его переписчик? Как он мыслил окружающий мир? С кем он связывал себя эмоционально ? Или же он мыслил уже в духе 17 века.
Особенностью новой эпохи стало все большее вовлечение людей в решение важных политических дел. Участие людей в делах государства стало несравненно выше по сравнению с Древней Русью, где все решалось «лучшими людьми». Государство теперь мыслилось конкретнее и осязаемее. Как считает Кром, что в земских соборах нашло свое воплощение идея общего блага. Земские соборы были новыми формами политического участия, особенностью которого стало строительство государства снизу. Формой политического участия также могут считаться петиции, восстания. В общий процесс вовлекается все больше новых пространств, чувство солидарности испытывают жители и Смоленска, и Сибири.
Хотя между Западом и Московской Русью был разный словесный материал, однако вектор, направление и эволюция были сходными. Шведский ригсдаг формируется в то же время, что и русские земские соборы. Поэтому Кром не согласен с тем, когда Москву называют постордынским государством. По его мнению, это односторонний взгляд; для его преодоления следует лишь избавиться от узкого понимания Европы. В новейших публикациях Стамбул теперь называют крупнейшим городом Европы раннего нового времени. Опыт Москвы и Османской империи не противоречит понятию раннемодерности.
М.М. Кром отметил, что в своем докладе он не касался проблемы этичности, однако источники конца 15-начала 16 века начала позволяют делать пометки, особенно если речь идет о пограничных территориях и зонах культурных контактов – Поволжье, территория расселения мордвы.
Татары на русской службе участвуют в обороне Угры под знаменами Ивана III. В этническом плане Московская Русь выглядит весьма пестро и это отмечается в источниках.
Реагируя на вопросы А.В. Доронина о соотношении общерусского и московского, М.М. Кром отметил, что московский патриотизм не вытеснял общерусского. Хотя Москва называется «царствующим градом», идет ее сакрализация, но далеко не все сводится к Москве. Здесь, по мнению докладчика, важно подчеркнуть синонимичность Московского царства Российскому государству. Особенно это заметно в Стоглаве с его частым упоминанием Российского царства; в нем нет «москвоцентризма». И говоря об эволюции патриотизма на рубеже 16-17 века мы действительно говорим о качественном повороте.
А.М. Шпирт, к.и.н., ЦУБ Истфака МГУ
[1] Strayer J.R. On the Medieval Origins of the Modern State. Princeton, 2005.
[2] ПСРЛ. СПб., 1848. Т.4. С. 214. В тексте 6958 г., то есть 1450 г.
[3] Понятия «господаря» и «господарства» в древнерусских источниках было исследовано в работах Андраша Золтана: Золтан А. К предыстории русск. "государь" // Из истории русской культуры. Киевская и Московская Русь / Сост. А.Ф. Литвина, Ф.Б. Успенский. М., 2002. Т.2. Кн. 1. С. 554-590
http://msk-slovar16-17v.slovo-spb.ru/gosudar.pdf
Более подробно в монографии А. Золтана: Interslavica. Исследования по межславянским языковым и культурным контактам. М., 2014.
http://szlavintezet.elte.hu/staff/zoltan/Indrik_2014_Zoltan.pdf