14 — 15 октября 2016 года состоялась международная конференция «Влияния и обмены в "большой Европе" XII столетия: знания, люди и образы», организованная Лабораторией медиевистических исследований и Германским историческим институтом в Москве
Во Владимире состоялась международная конференция «Влияния и обмены в "большой Европе" XII столетия: знания, люди и образы», в которой приняли участие специалисты из России, Германии, Италии и Австрии.
14 — 15 октября 2016 года во Владимире состоялась международная конференция «Влияния и обмены в "большой Европе" XII столетия: знания, люди и образы», организованная Лабораторией медиевистических исследований и Германским историческим институтом в Москве (Фонд им. Макса Вебера).
Тема, легшая в основу конференции и продолжившая исследование в рамках проекта «Общее и особенное в динамике культурного и политического развития на Востоке и Западе Европы в X — XVII вв.», объединила историков и искусствоведов из Германии, Австрии, Италии и России. На протяжении двух дней участники представляли свои исследования, активно обсуждали их с коллегами и делились впечатлениями от увиденных ими памятников Владимиро-Суздальской Руси.
Репортажи о конференции
I. Накануне. 13 октября
Прежде чем приступить к обсуждению влияний и обменов между Восточными и Западными регионами «большой Европы», докладчиков пригласили воочию увидеть памятники Владимиро-Суздальствой земли, созданные в XII в., поскольку гипотеза о постройке именно этих памятников итальянскими мастерами была положена в основу конференции.
С утра и до захода солнца историки и искусствоведы успели рассмотреть княжеский дворец в Боголюбово, в том числе винтовую лестницу, по которой Андрей Боголюбский бежал, пытаясь спастись, и церковь Рождества Богородицы, характерные элементы на аутентичных базах колонн которой заставили иностранных гостей впервые задуматься о том, что, возможно, и вправду до этих земель в XII в. добрались итальянцы.
Особое впечатление на специалистов произвела церковь Покрова на Нерли, вокруг которой разгорелся самый настоящий полевой семинар с обсуждением мельчайших деталей пластики и архитектурных особенностей.
В Дмитриевском и Успенском соборах во Владимире гости были покорены фресками XII в., тогда как Золотые ворота не произвели на них никакого впечатления.
Во второй половине дня мы добрались до Борисоглебской церкви в Кидекше, формы которой более характерны для древнерусской архитектуры. Этот памятник был показан участникам обсуждения в качестве примера работы более ранней строительной артели, нежели та, которая строила в Боголюбове и Владимире. Следы деятельности этой более ранней артели видны, в частности, в Спасо-Преображенском соборе Переславля Залесского.
Ближе к закату историкам и искусствоведам показали архитектуру Рождественского собора в Суздале и его знаменитые золотые врата XIII в. Набравшись впечатлений и вдохновения для последующего обсуждения, докладчики отправились настраиваться на обсуждение, а в некоторых случаях даже вносить правки в доклады.
Мария Александрова
II. Первый день. 14 октября
Первый день конференции открыл доклад Герхарда Лубиха (Бохум, Рурский ун-т), посвященный вопросу создания графической базы данных для визуализации исторических процессов. Взяв за основу конфликты, получившие свое развитие в «большой Европе» XII в., историк продемонстрировал необходимость пересмотра подходов к изучению истории и предложил рассмотреть возможность создания «кластера» с различными механизмами взаимодействия, которые будут отражать, главным образом, историю коммуникаций – политические, личные, брачные и другие отношения. Такой метод позволит, по словам Г. Лубиха, предоставить историку инструмент, с помощью которого он сможет конструировать сети во времени и пространстве и прослеживать механизмы взаимодействия источников и людей, их создающих. Вниманию участников была представлена компьютерная программа, позволяющая графически выражать разного рода связи между людьми и регионами, однако серьезный недостаток этой программы, помимо устаревшего ПО, состоит еще и в том, что новую информацию в такую базу данных может добавлять лишь профессиональный программист. Это делает ее мало интересной для практикующих исследователей.
После оживленного обсуждения методологических проблем исторической науки, которые, впрочем, поднимались в течение всей конференции, участники вновь вернулись к сюжетам XII столетия: Александр Назаренко (Москва, ИВИ РАН / ИРИ РАН) обратился к русско-византийскому церковному конфликту 1147 г., возникшему в результате самовольной отлучки митрополита Михаила из Киева в Константинополь. Задавшись вопросом о том, что могло послужить каноническим извинением такому поступку, исследователь предположил, что причиной этому могли стать контакты между киевским князем и Римом. Действительно, изучив письмо епископа Матвея Краковского Бернарду Клервоскому, из которого ясно, что «схизматики», то есть русские, не соглашаются с восточной церковью не только в таинствах, но и в канонических браках, А.В. Назаренко пришел к выводу, что именно «непристойные браки», о которых пишет краковский предстоятель, скорее всего, стали основанием, по которому митрополит Михаил навсегда покинул Киев и подверг интердикту Софийский собор.
Штефан Буркхардт (Гейдельберг, Ун-т им. Рупрехта и Карла), продолживший тему взаимоотношений в XII в., уделил внимание связям между Империей и Средиземноморьем, Севером и Югом. Прежде всего, автор обратил внимание на то, что с приходом династии Штауфенов духовная связь между этими регионами усилилась вместе с личными связями. Методологически выразив это через «материальность», историк ввел несколько «аффордансов», при взаимодействии с которыми попытался реконструировать биографии объектов, функционирующих внутри Империи. Так, например, Ш. Буркхардт попытался проследить за видоизменением и отражением на монетах, печатях и мозаиках лора как одного из символов императорской власти и паллия – как отражения власти церковной. Части аудитории была несколько разочарована тем, что красивому представлению методологии своего исследования докладчик уделил больше внимания, чем разбору «позитивистской» конкретики и анализу позиций, уже высказывавшихся в литературе по поводу истории возникновения и практкик применения лора и паллия.
Историк архитектуры Бруно Кляйн (Дрезден, Техн. ун-т) выступил с докладом, темой которого стали мобильные артели в Европе XII в. Разработка истории стилей, по мнению Б. Кляйна, является едва ли не единственным способом ответить на волнующие не одно поколение историков вопросы о рецепции итальянского искусства, миграциях артелей в Средние века и коммуникации строителей в «большой Европе». На примере артели мастера Николая, сооружавшей церкви в Пьяченце, Кремоне, Вероне и, что самое интересное, успевшей поработать в Кёнигслутере, автор показал: такое количество строек в разных местах подтверждает гипотезу о том, что в рассматриваемый нами период приобретают значение организаторские способности мастеров, а работа артелей налаживается за пределами одной области.
Андрей Виноградов (Москва, ВШЭ) продолжил своим выступлением наблюдения за развитием художественных образов и обратился к теме изображения Христа на мозаиках, родившихся из «духа кризиса» в XII в.. Изучив решения церковных синодов 1117, 1156–1157, 1166 и 1199 гг., на которых обсуждались вопросы о природе Христа, приношении евхаристической жертвы, сущности Троицы и тленности тела Христова, историк на примере нескольких церквей (преимущественно, в Македонии, Сербии, Болгарии, Грузии) проследил за изменением иконографии образов, ставших как бы визуальным решением сложных богословских вопросов.
Валентино Паче (Ун-т Удине) на примере ряда произведений из Амальфи, Венеции, Триеста и Капуи также указал на явные параллели между художественной культурой Запада и византийским искусством. Особое внимание историк искусства уделил бронзовым воротам в Амальфи, которые, скорее всего, были привезены из Константинополя в виде сборных модулей и оказали влияние на развитие византийской иконографии в других итальянских городах. Критикуя само понятие «византийского искусства» и предпочитая ему «восточно-христианское», В.Паче говорил о «транспериферии» Империи, т.е. землях, входивших в ареал константинопольского художественного влияния, но все же развивавших собственные художественные, религиозные и общекультурные задачи. Продолжая размышления о взаимоотношениях центра и периферии в XII в., В. Паче сопоставил образы из собора Сант-Анджело-ин-Формис с изображениями в монастыре Иоанна Богослова на о. Патмос и нашел схожие стилистические и иконографические мотивы, которые позволяют предположить, что над росписью стен храма в Капуе работали художники, подражавшие греческой манере.
Харальд Вольтер-фон дем Кнезебек (Бонн, Рейнский ун-т им. Фридриха-Вильгельма) посвятил свое выступление т.н. «книгам образцов», т.е. разного рода рисункам, циркулировавшим между Востоком и Западом и служившим моделями для художников, резчиков, архитекторов. В поле зрения исследователя оказались как известные в истории искусства документы, вроде «Вольфенбюттельской книги образцов» и «Альбом Виллара де Онкура», так и отдельные листы и фрагменты, незаконченные миниатюры, разного рода указания и маргинальные подсказки, позволяющие так или иначе реконструировать творческий процесс в XII в. Именно такое реконструирование самого процесса создания памятников — как малого формата (рукописи, иконы), так и монументального масштаба (храмы и их убранство) может приблизить нас к ответам на сложные вопросы истории искусства.
Выступление Александра Преображенского (Москва, МГУ), завершившее первый день конференции, затронуло вопросы, связанные с механизмами взаимодействия византийского и древнерусского искусства. Докладчик продемонстрировал, как соотносятся между собой романские архитектурные элементы и греческая живопись в храмах Владимира, Суздаля и Переславля-Залесского, но помимо параллелей и различий в монументальных формах докладчик постарался показать, что контакты между Востоком и Западом различимы и в литургических предметах, например, в т.н. «иерусалимах», использовавшихся с разными функциями и на Руси, и на Западе.
Наталья Тарасова, Олег Воскобойников
III. Второй день. 15 октября
Паоло Санвито (Неаполь, ун-т им. Фридриха II) в докладе, посвященном общехристианскому контексту владимиро-суздальского зодчества, представил целый калейдоскоп памятников всего христианского мира X-XII вв. Пафос его доклада состоял в том, чтобы показать, что не разъясненное по сей день происхождение владимиро-суздальского комплекса следует искать не в итало-германском контексте Фридриха I Барбароссы, но как бы везде. По его мнению, работа ломбардских и эмильянских резчиков по камню типологически не схожа с работой владимиро-суздальских мастеров. На подробное изложение собственной концепции автору, видимо, не хватило времени.
Следующая докладчица, Сара Кюн (Венский ун-т и Нантский Центр углубленных исследований), сконцентрировала свое внимание не на архитектуре, а на резьбе, обратив при этом внимание слушателей на то, что Суздальская земля соседствовала с мусульманской Волжской Булгарией. Оживленный волжский связывал Суздаль и с другими странами Востока. Данное наблюдение позволило докладчице выстроить как иконографические, так и стилистические параллели владимирским архитектурным рельефам прежде всего в мусульманском искусстве, привлекая памятники из разных регионов — от Кавказа до современного Афганистана. Сам по себе этот подход представляется оправданным, поскольку в XII в. действительно функционировали торговые связи общеевразийского масштаба. Помимо этого, как резонно отметила докладчица, некоторые мотивы, вроде «Вознесения Александра Македонского» или царя, попирающего льва (присутствующие на фасадах Дмитриевского собора), легко переступали религиозные и иные границы, обретая право на существование и выразительность в новых географических условиях и культурных обстоятельствах. Тем не менее, аналогичный набор сходных композиций может быть представлен и на западно материале, поэтому все восточные львы и все восточные Александры-Искандеры, прошедшие перед нашими взорами за полчаса с лишним, без дальнейших исследований все же вряд ли однозначно объясняют происхождение владимиро-суздальского комплекса.
Наталья Тарасова, Олег Воскобойников
Владимир Седов (Москва, ИА РАН / МГУ) ближе всех подошел к ответу на вопрос, кто же построил соборы во Владимире и Боголюбове. В отличие от предыдущих докладчиков, он сосредоточил свое внимание не на пластике, а на архитектурных формах и показал, что Владимиро-Суздальские соборы XII в. имеют общие уникальные архитектурные детали с соборами Модены и Феррары. Методологически доклад Вл. Седова был созвучен докладу Б. Кляйна, поскольку оба историка архитектуры убеждены в том, что о создателях архитектурных памятников лучше всего нам могут рассказать сами памятники, и что на скудные текстовые источники особых надежд возлагать не стоит.
Федор Успенский (Москва, Инслав РАН, ВШЭ) в своем историко-филологическом докладе говорил о том, что изменилось в русских землях к XII в. и что привело к переменам в брачной политике Рюриковичей. Автор предложил объяснение, почему до XII в. в летописях нет упоминаний интернациональных браков, хотя они известны по европейским источникам, а также отсутствуют термины свойствá (обозначения родственников по браку, а не по крови), при том что и то, и другое появляется в летописях в XII в. Одной из важных причин было разрастание династии Рюриковичей к XII в., позволившее заключать внутридинастические браки. С другой стороны, Рюриковичи обнаружили, что с новой внешней угрозой – половцами – можно справляться, помимо прочего, при помощи династических браков. Летописцы замечали только тех княжеских свойственников, благодаря которым Рюриковичи получали военную помощь – а такие появились именно в XII в.
Дмитрий Добровольский (Москва, ВШЭ) рассматривал представления древнерусских книжников домонгольского периода о догматике и литургике западной церкви. Заверив слушателей в том, что пропасть, отделяющая религиозную жизнь православного Востока и католического Запада вследствие церковного раскола 1054 г., действительно появилась только после XIII в., историк сосредоточился на том, как все же воспринималась на Руси религиозная «инаковость» католиков в близлежащих Польше, Чехии и Венгрии в «долгом» XII в. Докладчик пришел к выводу, что уже в XII в. были сформулированы ключевые богословские различия, которые, возможно, не были глубокими по своей сути, но которые всячески подчеркивались в полемической литературе. Адресована же она была прежде всего князьям, видимо, проявлявшим склонность к некритичным контактам с католиками.
В докладе Петра Стефановича (Москва, ВШЭ) подверглась анализу денежная система Руси в XII в. на фоне бурного экономического подъема и в условиях т.н. «безмонетного» периода, когда на Руси не было собственной чеканки. Возносясь над устаревшим спором «металлистов» (сторонников идеи о том, что в XII в. платежными средствами были по большей части монеты) и «меховистов» (которые считали, что в XII в. расплачивались шкурками), докладчик показал сложную денежную систему этого периода. В частности, он классифицировал типы гривен, использовавшиеся на Руси, за которыми скрывались как металлические палочки (серебряные или золотые), так и шкурки животных, включая драные шкурки, которые не имели никакой ценности и стоимости, но несли на себе княжескую печать, т.е. использовались, как безэквивалентное платежное средство – иными словами как своег рода ассигнации.
Завершало конференцию выступление Павла Лукина (Москва, ИРИ РАН) о влияниях и контактах между Новгородом, Западнопоморским княжеством и Скандинавией в Балтийском регионе в XI-XII веках. Докладчик показал свидетельства активных торговых контактов Новгорода с такими городами названных регионов, как Волин, Щецин, привел лингвистические и археологические свидетельства активных экономических контактов между рассматриваемыми регионами, с одной стороны, и процитировал свидетельства того, что теория переселения новгородцев из региона балтов необоснованна, с другой стороны.
Мария Александрова
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Конференция, что следует уже из названия, задумывалась как попытка объединить усилия историков и искусствоведов разных специальностей, чтобы по-новому взглянуть на «долгий двенадцатый век», легко захватывающий по нескольку десятилетий от соседних столетий. Такой же «большой», включающей в себя весь христианский Восток, предстала перед нами и Европа. Вместе с тем, была у организаторов еще одна тайная мысль: попытаться на месте, то есть у великих памятников Кидекши, Владимира, Суздаля и Боголюбова, вместе с иностранными коллегами, профессионалами в истории западного искусства XII в., разобраться в сложнейшем вопросе о характере и происхождении лучших русских памятников домонгольского времени. Но, если Владимир Седов предложил конкретный собственный взгляд на эту проблему, западные коллеги, естественно, высказывая свои взгляды в формате мало к чему обязывающих предположений, все же не решились на конкретные гипотезы. Таким образом, этот «тайный» замысел вряд ли можно считать осуществленным. Тем не менее, наша рефлексия, наш возможно, незавершенный и незавершимый спор обогатились огромным количеством визуального, текстового, фактологического материала. За этот дар мы искренне благодарны и нашим соорганизаторам, и всем участникам незабываемой владимирской встречи.
Олег Воскобойников
Разумеется, конференция не была заострена исключительно на владимирских памятниках — они прежде всего стали наглядным и осязаемым поводом поставить вопрос о широте и интенсивности культурных обменов в предмонгольском столетии. Практически все доклады в той или иной мере обогатили наши представления о контексте, в котором стало возможным возведение белокаменных храмов столь высокого технологического и художественного качества на берегах Клязьмы. Для дальнейшего продолжения дискуссии именно по поводу истоков владимиро-суздальского зодчества наиболее существенными представляются три выступления, «сухой остаток которых» мы воспроизводим ниже (на слух) в тезисной форме.
I. Бруно Кляйн (Дрезден). Доклад «Итальянские художники в Европе: соображения о типах и структурах мобильных артелей в XII в.»
1. На протяжении XI и XII вв. итальянская архитектура (вместе со связанной с ней скульптурой) получила распространение во многих регионах Европы — от Каталонии до (тогда датского) Лунда. Строго говоря, неизвестно, являлись ли ее носителями именно итальянцы, и даже в тех редких случаях, когда современники называли строителей «ломбардцами», нет полной уверенности в том, что это обозначение имеет точный этнический или региональный смысл. В любом случае, понятно, что массового исхода итальянских мастеров не было, а если ломбардские артели действительно отправлялись работать за Альпы, то их всякий раз для этого специально приглашали.
2. Едва ли не единственный сохранившийся контракт найма «ломбардца» рисует строительную артель из четырех или пяти квалифицированных мастеров и некоторого количества их помощников. Основу таких групп составляли, возможно, родственники.
3. Однако артель, созданная «мастером Николаем» (подписывавшим свои архитектурные произведения этим именем на протяжении второй четверти XII в.), была устроена намного сложнее. Он руководил стройками одновременно в нескольких отдаленных друг от друга местах, что представляет его в большей мере блестящим организатором, нежели архитектором или скульптором. Видимо, он приводил с собой на «объект» небольшую группу мастеров, которые потом обрастали местными помощниками и давали начало новой школе. Его «строительная фирма» тем самым как бы «ветвилась».
4. Стройплощадки «мастера Николая» концентрировались в одном большом регионе — Северной Италии (Пьяченца, Феррара, Верона, Кремона). Однако имелось и важное исключение — Кёнигслутер на севере Германии. Причина этого исключения заключалась, очевидно в том, что заказ исходил от императора. Заключая контракт, обе стороны рассчитывали, видимо, на приращение собственного престижа.
5. Возникновение новых видов организации строительной деятельности тесно связано с расцветом североитальянских коммун, т. е. рождением новых социальных и политических институтов в свободных городах.
II. Владимир Седов (Москва). Доклад «Взаимодействие романских и русских мастеров во Владимиро-Суздальской архитектуре XII в.»
1. Романские и даже специально североитальянские элементы обнаруживаются в работе даже той ранней артели, что возводила храмы в Переславле-Залесском и Кидекше. Параллелей с памятниками Кракова и окружающих его областей недостаточно для того, чтобы связать происхождение артели с Малой Польшей.
2. Напротив, прослеживаются ясные аналогии с памятниками Чернигова и Смоленска (которые, в свою очередь, также демонстрируют влияние романской архитектуры).
3. Можно считать установленным (в частности, благодаря последним раскопкам в Боголюбово), что мастера, работавшие на князя Андрея Боголюбского, происходили из Северной Италии. Одна архитектурная деталь, использовавшаяся ими, имеет аналогии в соборах Модены и Феррары, причем в них одних. Тем самым, можно исходить из того, что строители, прибывшие в Суздальскую землю в середине XII в., осваивали свое мастерство изначально в Эмилии.
4. Западные мастера возводили стены и декорировали храмы, однако концепцию здания создавал русский архитектор, хорошо знавший, как следует организовывать литургическое пространство восточной церкви. Именно он задавал план, пропорции храма, высоту хор, характер сводов и проч. Как показал неудачный опыт Аристотеля Фиорованти, даже спустя триста лет западные мастера все еще были не в состоянии воспроизвести особенности русского храма. Поэтому возможность того, что в XII в. на Клязьме они могли бы самостоятельно создать столь точные имитации восточноевропейской церковной архитектуры, практически исключена. Другое дело, что «баланс» участия обеих сторон мог меняться от памятника к памятнику. Так, мы видим, что при возведении храма Покрова на Нерли западные каменщики смогли больше, чем обычно, повлиять на общую концепцию здания, заметно «потеснив» русского архитектора.
III. Михаил Бойцов (Москва). Выступление в заключительной дискуссии
1. Сообщение В.Н. Татищева о присылке во Владимир архитекторов императором Фридрихом I маргинально для его повествования, отчего непонятно, зачем ему потребовалось бы выдумывать эту деталь. Татищев указывает, откуда у него такие сведения — это не Иоакимова летопись или Раскольничья, или же иные сомнительные его источники, а письмо (грамота) императора Генриха VI (1190 — 1197). Адресатом являлся, надо полагать, Всеволод Большое Гнездо. Судя по транслитерации имени Барбароссы (Фридерик), в основе — латинский текст, а не только его немецкий пересказ. Однако в стандартном справочнике Regesta Imperii (1972 — 1979) такой грамоты не значится. Вопрос в том, могло ли от его тщательных составителей укрыться некое немецкое издание XVII — нач. XVIII в., доступное некогда Татищеву? Или же в том, не ошибся ли Татищев в своем пересказе? Или все-таки придумал несуществующую грамоту?
2. Первым экспертом, опознавшим во владимирских строителях итальянцев, был еще в 1475 г. Аристотель Фиорованти (кстати, родом из Болоньи, лежащей на полпути между Моденой и Феррарой).
3. Темы «Фридриха I» и «итальянских зодчих» связываются между собой благодаря итальянским походам Фридриха, начавшимся в 1154 г. В отправке мастеров во Владимир ощущается воля могущественного политического деятеля. Мастер, строивший Боголюбово, обладал талантами, позволявшими рассчитывать на выгодные заказы намного ближе, чем Суздальская земля — никакой экономической заинтересованности отправляться в такую даль у него не было. К тому же возведение там любого «объекта» никак не сулило приращения престижа (как в случае с Кёнигслутером) — скорее наоборот. Поэтому «командировку» во Владимир можно рассматривать скорее как наказание для мастеров, как ссылку, нежели как реализацию их собственных планов.
4. Разумеется, никакого особого «императорского архитектора» (С.В. Заграевский) у Штауфенов никогда не было. Любые зодчие в XII в. вряд ли могли быть сервами, которых император по собственному капризу отправлял бы на край земли. Такой приказ подходит скорее к какой-то исключительной ситуации (как исключителен и сам факт работы итальянской артели так далеко от родных краев). К числу таких гипотетических ситуаций подошла бы капитуляция какого-либо североитальянского города и его символическое унижение императором. Фридрих практиковал демонстративное разрушение стен, общественных зданий или всего непослушного ему города. Известны радикальные штрафные меры Фридриха против Тортоны в 1155 г., Милана в 1158 г., Кремы — в 1160 г. и снова Милана — в 1162 г. Так, разрушение той же Кремы (сопровождавшееся запретом восстанавливать город) могло бы дополняться и отправкой в далекую ссылку местной артели (тем более, если от суздальского князя перед тем и впрямь поступила просьба о строителях). Разумеется, необходимо еще раз перепроверить, действительно ли итальянская артель работала у Андрея Боголюбского уже в 1158 г., как принято считать сегодня. В любом случае, сам факт отправки мастеров должен анализироваться на фоне и в контексте катаклизмов итальянской истории того времени.
5. Историки, настаивающие на наличии дружеских контактов между Андреем Боголюбским (или еще его отцом) и Фридрихом I, ссылаются в качестве главного доказательства на владимирские храмы. В свою очередь, историки, объясняющие появление этих храмов, указывают на предполагаемые дружеские контакты между правителями. Аргументация идет по кругу и потому убедительных оснований не представлено ни для одной, ни для другой позиции.
6. Итальянская артель, оказавшаяся в Суздальской земле, не «ветвилась», как мастерская «мастера Николая», а сохраняла свою идентичность в изоляции на протяжении трех поколений. Предполагать, что она систематически пополнялась вновь прибывавшими итальянцами или другими западными зодчими, нет никаких оснований. Мы можем условно говорить о трех мастерах, возглавлявших ее в разные годы: гениальном «отце» (Боголюбово), старательном «сыне» (второй Успенский собор, Дмитриевский собор во Владимире) и старавшемся не отставать от авторитетных предшественников «внуке» (Георгиевский собор в Юрьеве-Польском). Понятно, что о действительных родственных отношениях между этими гипотетическими тремя фигурами можно только гадать.
7. Модель взаимоотношений между русским «архитектором» и западными «каменщиками», предложенная Вл. Седовым, без объяснения социальных механизмов, в ней реализовавшихся, представляется чересчур абстрактной и сложно реализуемой на практике. Непонятно, как обе стороны могли «встретиться» и как могло складываться взаимодействие между ними. Была ли базовая форма одноглавого крестовокупольного четырёхстолпного трёхапсидного храма действительно настолько сложной, что ее не мог воспроизвести западный мастер самостоятельно - даже после знакомства с образцами таких зданий?