Продлить мгновенье: “Исповедь” Августина и талмудический трактат “Брахот”. Лекция Аркадия Ковельмана в "Дискуссионном Средневековье" (репортаж Дениса Голованенко)
Лаборатория Медиевистических Исследований рада сообщить о возобновлении цикла заседаний “Дискуссионного Средневековья” после летнего перерыва. Первая дискуссия в новом учебном году состоялась 10 сентября и была посвящена докладу Аркадия Бенционовича Ковельмана “Продлить мгновенье: “Исповедь” Августина и талмудический трактат “Брахот””
В предваряющем доклад вступлении М.В. Дмитриев указал на распространенное представление о закрытости западноевропейской средневековой культуры и ее враждебности иудаизму. Однако более правильно было бы говорить о наличии в ней сложной связи иудео-христианского и эллинистического наследия, расшифровке которой современным исследователем препятствует не только большая временная дистанция, но и сложность фиксирующих ее текстов.
Продлить мгновенье: “Исповедь” Августина и талмудический трактат “Брахот”. Презентация (PPTX, 58 Кб)
Подобного рода связи и был посвящен доклад А.Б. Ковельмана. Как отметил докладчик, работа с любым текстом подразумевает работу со сцеплениями мыслей, которые способны переходить из текста в текст и из одной эпохи в другую, обзаводясь попутно новыми смыслами и интерпретациями. Попытаться изучить такое сцепление, оторвав одну мысль от другой, значило бы лишить смысла всю конструкцию (здесь уместно вспомнить реплику Л.Н. Толстого об “Анне Карениной”: «Если бы я хотел словами сказать все то, что имел в виду выразить романом, то я должен был бы написать роман — тот самый, который я написал, сначала»). Поэтому докладчик предложил коплексный взгляд на необычную связь, обнаруженную им между “Исповедью” Августина и талмудическим трактатом “Брахот”.
Значительное место в труде епископа Гиппонского отведено рассуждениям о природе времени, к которым, как отметил А.Б. Ковельман, восходят христианские представления о времени в целом. Сам Августин, впрочем, опирался на уже существующие взгляды: Секста Эмпирика – о том, что прошлое и будущее не существуют объективно; Плотина – об осуществлении времени через причастность человеческой души к Душе мира. Однако именно Августину удалось составить стройную временную систему и связать ее с христианской онтологией. В “Исповеди” исследователь может обнаружить стандартную трехчастную схему: прошлое, настоящее и будущее. Эта схема исключительно субъективна: прошлое существует в виде воспоминаний; будущее – в виде догадок, а момент настоящего настолько неуловимо короток, что человек, как правило, не утруждает себя останавливаться на нем. Вместе с тем, трем видам августиновского времени соответствуют три специальных термина: distentio, extentio и intentio. Первые два описывают обыденное существование во времени, человеческая душа “растягивается”, рассеивается между прошлым и будущим. Последний же термин более важен для А.Б. Ковельмана. Intentio, определенное усилие, нужно, по словам Августина, для того, чтобы прекратить это рассеивание и сконцентрироваться на неделимом мгновении настоящего, полюбить его, приобщаясь таким образом красоте и вечности самого Бога. Докладчик обратил внимание на то, как в осуществлении intentio проявляется сопряжение муки и эротизма: «Ты мой извечный Отец, я же низвергся во время, строй которого мне неведом; мысли мои, самая сердцевина души моей раздираются в клочья шумной его пестротой, доколе не сольюсь я с Тобой, очищенный и расплавленный в огне любви Твоей» (Исповедь. XI, 29).
Как видно, Бог для Августина является одновеременно и источником страданий, и предметом трансцендентной любви. А.Б. Ковельман видит в этом пример гетерономной морали (термин, сформулированный И. Кантом в “Критике практического разума”) и проводит аналогию с гл. 1 Книги Иова, где Сатана спрашивает у Бога: “Перестанет ли Иов благословлять тебя, если ты перестанешь благословлять его?” (Иов. 1:8-11). Как известно, Иов не перестал. Подобный пример гетерономной морали содержится также в открывающем Талмуд трактате “Брахот” (“Благословление”). Этот трактат посвящен заповеди чтения Шма – своего рода символа веры, сформулированного во Второзаконии: «Слушай, Израиль: Господь, Бог наш, Господь един есть; и люби Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим, и всею душею твоею и всеми силами твоими» (6:4-5). В соответствии с “Брахотом”, Шма должна произноситься дважды в день; также, по словам докладчика, она она часто читалась в случае мученической кончины. Таким образом, мы вновь сталкиваемся с проявлением гетерономной морали: «Обязан человек благословлять за зло так же, как он благословляет за добро» (Брахот. 9:5). Не менее важно здесь то обстоятельство, что произносить Шма необходимо с кванóй, сосредоточившись (Брахот. 5:1), – то есть, с intentio.
А.Б. Ковельман подчеркнул, что остается не совсем ясным, каким образом оказалось возможным подобное пересечение мыслей. Августин не знал иврита; его знал Ориген, однако у него не прослеживается тема трансцендентной любви. Возможно, идеи иудейского мистицизма могли дойти до Августина через манихеев, среди которых он долгое время находился. Так или иначе, данное сцепление идей оказалось весьма жизнеспособным: в качестве примера докладчик привел intentio Фауста, а также феноменологию XX века.
По окончании доклада продолжительную дискуссию вызвала ремарка А.М. Шпирта об отличии гетерономной морали у язычников и христиан: первые взаимодействуют с богами в соответствии с формулой do ut des, в то время как вторые строят личностные отношения. С таким разделением оказался несогласен М.А. Бойцов, отметивший попытки Октавиана Августа демонстрировать именно личный характер его отношений с Аполлоном. В дискуссию вступил и сам докладчик, приняв сторону А.М. Шпирта.
Л.С. Киселева обратила внимание докладчика на то, что Августин, скорее всего, мог читать Книгу Иова в латинском переводе, так как существуют его цитаты из нее; а М.В. Дмитриев – внимание всей аудитории на работу Якова Голосовкера «Достоевский и Кант» и на факт восприятия идеи гетерономной морали русскими писателями и философами XIX в.
Денис Голованенко