Неофициальная медиевистика и советский “Культурный поворот” : репортаж сотрудников Лаборатории

10 февраля 2015 года в Высшей школе экономики состоялся круглый стол «Неофициальная медиевистика и советский “Культурный поворот”», совместно проведенный Институтом гуманитарных историко-теоретических исследований им. А.В. Полетаева, Факультетом истории НИУ ВШЭ и Лабораторией медиевистических исследований. Публикуем отчет сотрудников Лаборатории Лады Ковальчук, Алисы Лапшиной и Светланы Яцык об этом мероприятии

10 февраля 2015 года в Высшей школе экономики состоялся круглый стол «Неофициальная медиевистика и советский “Культурный поворот”», совместно проведенный Институтом гуманитарных историко-теоретических исследований им. А.В. Полетаева, Факультетом истории НИУ ВШЭ и Лабораторией медиевистических исследований. Обсуждение задумывалось не в «мемуарном» ключе, но как попытка проанализировать интеллектуальные поиски советских медиевистов в контексте разного рода процессов в гуманитарном знании 1960-х – 1980-х годов. Полемика открылась предварительным словом И.М. Савельевой. Предлагалось оценить перспективы предложенного советскими историками толкования понятия «культура» в западной науке, равно как и уделить внимание исторической памяти академического сообщества – цеха советских медиевистов. В этой связи актуальным оказывалось взвесить аспекты «истории» и «памяти» корпорации.

О.Ю. Бессмертная (ИВКА РГГУ, НИУ ВШЭ) предложила сместить фокус с рассуждений о самой дихотомии «официальная» / «неофициальная» наука на рассмотрение способов обращения советских медиевистов к культуре в широком смысле и именно сквозь призму анализа интеллектуального вклада неофициальной медиевистики в процессы, особенно ярко обозначивашие в гуманитарном знании в 60-х годах, выявить специфику разлома советской официальной науки и весь спектр разнообразных форм «противостояния официозу». Истоки формирования нового представления об истории культуры было предложено усматривать уже в первом издании «Категорий средневековой культуры» (1972 г.) А.Я. Гуревича,  где социальное и культурное предстают как единая всеохватывающая знаковая система, а сама средневековая культура выводится за рамки единственно философского и эстетического содержания. Такой поворот к изучению ментальности в ее структуралистском понимании,по-видимому, естественным образом был стремлением противопоставить культурный детерминизм классовому подходу и марксизму в целом. Существенно, что впоследствии внимание историков к культурной проблематике и те формулировки, которые зачастую по-разному описывали культуру Средних веков и Ренессанса, общей чертой имели недвусмысленное идеологическое противостояние официальной мысли, культурный поворот таким образом свидетельствовал о диалоге равных. Вместе с тем «культура» в своей всеобъемлющей целостности могла ограничиваться не только эпохами, но и этническим различием, что фиксирует, например, теория этноса и историческая антропология.

М.А. Бойцов (ЛМИ ВШЭ), говоря о «Категориях средневековой культуры», представил взгляд на необычное историко-социальное явление – небывалую популярность работы Гуревича среди поклонников, весьма далеких от медиевистики и исторической науки в целом. Интерес советских интеллигентов к средневековой культуре отчасти справедливо связывать с последствиями оттепели, что подтверждается жесткой риторикой введения и заключения работы, однако это интуитивное предположение в полной мере не поясняет восторг, вызванный конкретной книгой. Уже в первом издании Гуревич, фактически забывая Маркса, неприкрыто цитирует Я. Буркхардта, запрещенного О. Шпенглера, отчетливо проговаривает  понятия «идеальный тип» и «культурный фонд», что равным образом с легкостью разгадывалось знатоками, но едва ли могло быть правильно истолковано цензорами. Эти ассоциативные ряды и аллюзии на творчество забытых медиевистов, безусловно, определяли Гуревича первой фигурой в скрытой оппозиции советской ортодоксальности. Такая идеологическая привлекательность вместе с литературным мастерством автора, загадочным и романтическим образом западноевропейского средневековья оказывала сильное впечатление на советского читателя, привыкшего мыслить традиционными категориями базиса и надстройки при условии заметного преимущества первого. Речь идет о твердых позициях экономического детерминизма, исключающего сколько-нибудь должное внимание к надстройке, в рамках которой по большей мере и мыслили себя советские интеллигенты. Культура в "Категориях", сформулированная целостностно и надклассово, в известной мере даровала необходимый портрет надстройки, то есть ту сферу общества, где важнейшая роль принадлежит интеллигенции, раннее располагавшей скромными признаками прослойки. 

М.Л. Андреев (ИВГИ РГГУ – ИГИТИ) рассказал о полемике А.Я. Гуревича и Л.М. Баткина, центральным вопросом которой явился феномен личности, ее истоки и допустимость данного понятия применительно к  средневековью. В противовес Гуревичу Баткин полагал, что личность, частью подготовленная Ренессансом, несомненно, появляется только в эпоху романтизма, и становится основой культуры именно посредством своей отдельность. В таком понимании личность не может следовать готовым формам сознания, порожденным каким-либо установленным абсолютом, определяющим сущность традиционалистских обществ.  Гуревич оправдывает средневекового индивида посредством допущения, что отдельность личности утверждается при помощи особых микрогрупп, через которые индивид усваивает определенный набор господствующих ценностей. В своем стремлении акцентировать ценностные статусы Гуревич следует за подходом антропологов и этнографов,  Баткин же средоточием культуры называет мир великих текстов и смыслов, высокую культуру, не равную самой себе, а стремящуюся за собственные пределы и границы эпохи.  Поскольку произведения великих авторов не только не отдалены от духовных исканий современников, но, напротив, являются их ярчайшими выразителями и продолжением, Гуревич, в духе Карсавина, предпочитает говорить о «культурном фонде» эпохи, допуская и существование некоего «среднего человека», чей облик историк постигает на основе самого разнообразного исследовательского материала.

Б.Е. Степанов (ИГИТИ), говоря о культурном повороте в историографии 1960-х, осветил ряд сюжетов, относящихся к истории корпорации советских медиевистов. Начало культурного поворота докладчик относит к временам, предшествующим выходу в свет первого издания «Категорий средневековой культуры», называя в числе пионерских проектов на заданную тематику журнал «Вестник истории», который, пускай и в несколько официозном духе, так или иначе затрагивал понятие «культура». Что до фигуры Гуревича, согласно докладчику, через свои публикации он оказался вписан в самый разный круг исторических и историософских проектов, например, историческую психологию или дискуссию об историческом источнике и исторической субъективности (в сборнике «Источниковедение»). Это важно, поскольку увлечение сравнительным литературоведением, семиотикой, филологией и стало естественной реакцией на методологический кризис, постоянно возникавший при попытках изучать «индивида в истории». Культурный поворот знаменует собой логическое продолжение широкой рефлексии об историзме, равно как и связан и с формированием интеллектуальных целостностей (например, «Средневековье как эпоха») и абстрактных конструкций  в духе «человек в истории», призванных воссоздать целостный культурный фон эпохи, органичное общество. Обращению к личности, к сознанию человека и  прошлого естественным образом требовали поиска решения данной исторической задачи, что было ознаменовано «поворотом к культуре». В этом смысле справедлива оценка альманаха «Казус» как реализации исследовательского проекта, заданного еще «Категориями» Гуревича, что само по себе очень близко к новому «культурному повороту».

В.В. Рыжковский (Джорджтаунский университет, США) стремился трактовать культурный поворот событиями, приведшими в конечном итоге к краху всеобъясняющей системы в советстком пространстве. Докладчик предложил рассмотреть советскую идеологию (определяемую, по-видимому, особыми догматическими позициями и официозом) во множественной перспективе, то есть как мировозрение, культуру, дискурс и науку. Традиционное представление о несовместимости идеологии и научного подхода как такового оспаривалось через постулирование идеологического (культурного и социального, при этом) поля конца 30-х годов, позволявшего советским историкам (вспоминались имена прежде всего Б.Ф. Поршнева, Данилова, Е.А. Косминского, А.И. Неусыхина, А. И. Данилова, Н.А. Сидоровой) по-разному «представлять советский коммунистический проект за рубежом» в дискуссии с буржуазными историками. В этот период советские ученые предлагали новые интерпретации экономических сюжетов средневековья, исходя из того, что было позволено макрсисткой парадигмой. В этом же русле, кстати, написана диссертация Гуревича об английских крестьянах в донормандский период. Новый существенный виток интеллектуальных сил был дан возникшим в 50-е конфликтом между Поршневым и советскими медиевистами, опровергавшими его классовый подход к оценке средневековых явлений господства и подчинения. Впоследствии, полагает Рыжковский, во многом как реакция на упадок методологических построений марксизма и возникает необходимость новых способов легитимации старых понятий феодализма. Далее, марксистские опыты Гуревича 60-х годов оказываются забытыми, а на смену приходят новые традиции, новая память о прошлом, что и обусловило популярность культурного направления.

А.В. Свешников в своем докладе обратился к проблематизации самого понятия «неофициальность», говоря о советской дисседентской историографии после 60-х годов. Новая диссидентская версия история была представлена в объемном сборнике «Память» (1976-1981), изначально задуманного оппозиционно по отношению к советсткой исторической науке. Примечательно, что коллектив авторов «Памяти» зачастую представляли люди, сознательно, в силу различных соображений отказавшиеся от профессиональной исторической карьеры. Такой радикальный отход от академизма стал своего рода модусом «неофициального поведения» диссидентской историографии. Сопоставляя ее идейные расхождения и сходства с опытом советских неофициальных медиевистов, докладчик указывает на то обстоятельство, что авторы «Памяти» решительно и категорично оспаривают основные позиции не только официальной отечественной медиевистики, но и творчество ее (советских же) антагонистов. Методы и модели изучения культуры в произведениях диссидентов разрабатывались отчасти в духе Баткина, то есть  посредством активного обращения к великим текстам.

Доклад А.Н. Дмитриева (ИГИТИ), выполненный в духе истории идей, представил особенности того интеллектуального фона, на котором произростали одновременно  культурный поворот и серьезное перевоплощение традиционной формационной схемы мысли. Постоттепельный науки о человеке могут быть охарактеризованы как отход от официоза в силу самой изменчивости исторического материализма и советсткой идеологии, при этом схожие явления докладчик отмечает для самых разных форм трансляции гуманитарного знания (журнал «Вопросы философии», работы представителей Института социологии). Существенной в этих процессах оказывается фигура М.А. Барга, который в 60-е годы предложил сместить фокус с поиска общего экономического закона на определение типологии феодализма. Строго говоря, здесь перед нами попытка совместить структурализм и формационный подход с целью заменить исторических материализм старого образца новыми типологическими схемами и исследовательскими абстракциями. Отчасти смежный взгляд в своих «марксистских» статьях представлял Гуревич, постулируя важность межличностных связей в обществе и особой иерархии, а не проблемы собственности. Культура становится ключем к понимаю общественного устройства прошлого. Это, безусловно, ставит его в один ряд с антропологами и историками культуры. В конечном счете обращение к культуре становилось все более неизбежным, однако сам поворот не был чем-то стихийным, но, напротив, появился во многом в силу последовательного переосмысления и изменения советсткого марксизма в трудах тех авторов, которые несколько позже и в иных условиях от него решительно открестились.

П.Ю. Уваров (ИВИ РАН, ЛМИ) отметил важность постановки вопроса о том, насколько продукты неофицильной советской медиевистики были самобытны или же являлись скорее рецепцией схожих западных явлений. Важно, что условное понятие «неофициальные историки» говорит прежде всего о представителях все-таки советской науки, особенно в понимании зарубежных коллег, а само обращение к культуре было явлением общим и более широким. Не всегда справедливо полагать, что культурное направление формировалось в западной науке вне каких-либо идейных препятствий, как то было в советском интеллектуальном пространстве. Так, занятия религиозной историей во Франции в 60-е годы было инициативой весьма рискованной в силу неактуальности такого рода проблематики, об этом ярко свидетельствует, к примеру, академическая «факультативная» деятельность Мишеля де Серто и группы его учеников по крайней мере на первых порах. Занятие новым прироритетным направлением культуры, безусловно, нарушало общие правила, но было деятельностью не совсем подпольной. Требуя большой изобретательности от исследователей, культурный поворот так или иначе совершался на страницах реферативных журналов, издававшихся под грифом вполне официальнх институций; схожее проникновение культурного направления отражает история «Випперовских чтений» и итоговых публикаций, равно как и увлечения историков (преимущественно востоковедов) математическими методами, избавлявшими от внимания советской идеологии.

 

Заключительной частью конференции стал «круглый стол», озаглавленный в программе «Стоит ли говорить о советском “культурном повороте” avant la lettre и, если стоит, то зачем?». Тем не менее дискуссия кристаллизовалась главным образом не вокруг понятия «культурный поворот», но вокруг другого основного понятия конференции — «неофициальная медиевистика». Также речь шла о самосознании современных историков (их самоидентификации с «неофициальными медиевистами» или дистанцировании от них), о необходимости освоения их наследия молодыми гуманитариями, а также о деятельности и характерах таких фигур как А. Я. Гуревич и Ю. Л. Бессмертный («круглый стол» был приурочен к их 90-летним юбилеям). «Круглый стол» модерировали Ольга Юрьевна Бессмертная и Александр Николаевич Дмитриев. 

Поскольку термин «неофициальная медиевистика» подвергался критике уже во время первых двух секций конференции (было предложено заменить противопоставление «официальной»/ «неофициальной» на «официозную»/«неофициозную», а П. Ю. Уваров в своем докладе вообще предпочел говорить о «феномене Х»), перед началом обсуждения О. Ю. Бессмертная выступила от лица организаторов конференции и определила «неофициальную медиевистику» как «не включенную в мейнстрим», «опальную», иногда институционально притесняемую (в случае, когда ученый терял возможность преподавать или выезжать за рубеж).
 

«Круглый стол» состоял из двух частей: развернутых выступлений (выступили Н. И. Кузнецова, И. С. Филиппов и О. И. Тогоева) и кратких реплик, переходящих в свободную дискуссию.  

Наталия Ивановна Кузнецова (РГГУ) поделилась воспоминаниями об участии в семинаре А. Я. Гуревича и о значимости «неофициальной медиевистики» для ее научного развития. По ее мнению, в рамках интеллектуальной историипри подходе к проблеме «неофициальной медиевистики» недопустим релятивистский подход (против этого на конференции и в дискуссии также выступила О. Ю. Бессмертная), когда «на одном столе» оказываются книги С. С. Аверинцева и А. Я. Гуревича с одной стороны и «официозных» ученых с другой. Н. И. Кузнецова отметила, что в рассматриваемую эпоху существовалообостренное разделение на «своих» и «чужих», «чувство гамбургского счета», и читательские аудитории двух групп исследователей просто не пересекались. В качестве замены термина «неофициальная медиевистика» Наталия Ивановна предложила словосочетание «неподцензурная наука», вспоминая кстатифеномен «катакомбной философии».«Неподцензурные» ученые, по ее мнению,стремились не просто к свободному пространству, но к «правильному», неидеологизированному мышлению. Важнейшей идеей А. Я. Гуревича Н. И. Кузнецова назвала «презумпцию инаковости». Именно  с «неофициальной медиевистикой» произошла смена парадигмы, обновившая мышление социогуманитарной науки, и эту смену можно назвать «культурным поворотом». 

Игорь Святославович Филиппов (МГУ) в своем выступлении дал систематическую характеристику того, что изменилось в отечественной исторической науке в постсталинскую эпоху. Во-первых, это отношение к источнику: как поиск новых источников, в чем преуспели А. Я. Гуревич и Ю. Л. Бессмертный, так и обращение к архивам и рукописям, определившее новый уровень науки. Во-вторых, другое отношение к историографии,появление рецензий в «Вопросах истории» иобзоров высокого уровня, написанных Ю. Л. Бессмертным и другими специалистами на зарубежные исследования. В этой ситуации к зарубежным ученым стали относится как коллегам. В-третьих, появление новых методов, начало использования количественных методов (пионерами в этой области стали Л. М. Брагина и Ю. Л. Бессмертный). Четвертым пунктом Игорь Святославович назвал расширение тематического поля деятельности историка как в географическом плане, так и в предметном: появление скандинавистики (М.Н. Стеблин-Каменский, А. Я. Гуревич), кельтологии (С. В. Шкунаев, А. А. Королев), возрождение испанистики (А. Р. Корсунский) и византиноведения, появление социальной истории (А. Д. Люблинская, А. П. Каждан), истории технологий, экономической истории (истории денежных отношений, кредитования), истории повседневной жизни. В это время начинает преобладать история культуры (к середине 70-е ей было посвящено 70% исследований в медиевистике). И. С. Филиппов особенно подчеркнул недооцененную, по его мнению, роль М. Ю. Бессмертного в обновлении отечественной науки и представил его как ученого широкого охвата (занимавшегося как французской и германской историей, так и историей России), великолепного организатора,при этом человека весьма артистичного, оратора, способного загипнотизировать оппонентов.

По мнению Игоря Святославовича, довольно трудно провести грань между «официальной медиевистикой» и «неофициальной», а в самих терминах уже заложены позитивная и негативная оценки, при отсутствии четких критериев для отнесения ученого к одной или другой группе. Для него, главный «водораздел проходил не через медиевистику, а вне медиевистики»: почти все, кто шел в медиевистику, стремились к свободе, которой не было в других областях.

Ольга Игоревна Тогоева (ИВИ РАН) отметила, что прошедшая конференция важна не только для старших ученых, непосредственно связанных с «неофициальными медиевистами», но и для «подрастающего поколения».  

Возвращаясь к докладу О. Ю. Бессмертной, О. И. Тогоева, согласилась с высказанной идеей отделять микроанализ от микроистории и микроисторию от казуса. По ее мнению, понятие «микроистория» предполагает именно методологические подходы и принципы исследования, тогда как «казус» можно определить как «явление прошлого», изучение которого возможно за счет микроисторическогоподхода (поэтому ей не нравится термин «казусный подход»). Микроисторические принципы в свою очередь подходят не только для изучения казусов (об этом писал Ю.Л. Бессмертный), но применимы в источниковедении. Здесь Ю. Л. Бессмертныйприближается к тому, что делал Л. М. Баткин: к диалогу с конкретным идивидуальным автором источника, к попытке понять этого человека. О. И. Тогоева также отметила, что, говоря о наследии «неофициальной медиевистики», нельзя не отметить подход Ю. Л. Бессмертного к изучению культуры. Для Ю.Л. Бессмертного культура — это продукт общения между конкретными индивидами, часто не обусловленный социумом. Общее не существует без частного, контекст состоит из осколков и даже небольшое исключение может изменить наши представления о прошлом, поэтому невозможно игнорировать индивидуальное. 

 

После трех развернутых выступлений наступило время открытого обсуждения.

Аркадий Марксович Перлов (РГГУ) высказал сомнение в применимости термина «поворот» к рассматриваемому феномену. Когда говорится о «повороте», подразумевается, чтопарадигмальное изменение произошло с ныне существующим субъектом и определило его дальнейшее развитие. В данном случае, если мы определяем субъект как «неофициальнуюмедиевистику», его нельзя называть «живым» и ныне существующим: с уходом «советского» ушло антисоветское. Аркадий  Марксович также выделил среди выступивших на конференции три тенденции: в воспоминаниях о 70  -х гг. одни стремилась соотнести себя с «неофициальными медиевистами», узнать в них себя, другие говорили о феномене скорее отстраненно, это было «не проблемное» рассмотрение, «антикизация», подход третьих можно было назвать «мемориальным». По мнению докладчика, эти подходы тоже могут быть предметом отдельного рассмотрения. Несколько позже А. А. Котомина тоже разделила доклады на условно «инсайдерские» и отстраненные. 

В рамках свободной дискуссии продолжилось обсуждение адекватности понятия «неофициальная медиевистика». К. А. Левинсон высказался в его защиту. По его мнению, этот термин при определенной его неточности (ведь историки о которых идет речь были институционально интегрированы в ученое сообщество) имеет право на существование как своего рода аналог современного слова «неформал». Оно обозначает не самоназвание,не взгляд власти, но позицию со стороны — со стороны испуганного и/или восхищенного наблюдателя «нонкомформистского поведения». И. С. Филиппов в своей ремарке на это выступление отметил, что такой термин как «неофициальная медиевистика» излишне акцентирует одну сторону выхода из кризиса,при наличии других. Так, когда такой «официальный» медиевист как З. В. Удальцова заняла пост директора Института всеобщей истории, это был колоссальный сдвиг, закрепивший место медиевистики в системе советской науки. П. Ш. Габдрахманов (ИВИ РАН) в свою очередь сказал, что считает термин «неофициальная медиевистика»несодержательным и неудачным по существу, поскольку он возникает от противного и неизбежно влечет за собой навешивание ярлыков. Павел Шавкатович снова поставил вопрос критериев оценки и отнесения ученого к тому или другому полюсу. Он также указал на важность рассматриваемого феномена с точки зрения осознания собственного пути современной науки. Б. Е. Степанов предположил, что термин «неофициальная медиевистика» и вообще «неофициальная наука» может быть наполнен смыслом, если  рассматривать его с точки зрения ценностного выбора, который стоит за этими работами. Н. И. Кузнецова в ремарке по этому вопросу высказала идею поискать, как бы ученые «феномена Х» называли или назвали бы сами себя. В. В. Рыжковский отметил, что определенное ощущение своей «неофициальности», «полуофициальности» было определенным способом построение собственной идентичности для этих историков. 

Под сомнение также была поставлена проблема применимости понятия «корпорация» к этому периоду: корпорация невозможна, когда ее часть действует внекорпоративными методами (эту точку зрения поддержали Н. И. Кузнецова и В. В. Рыжковский).

Выступившие в открытой дискуссии также вновь подчеркивали значение наследия «неофициальной» медиевистики для отечественного гуманитарного знания. М. В. Панкратова (ИВИ) заметила, что исследования именно этих специалистов открыли для нас Запад, буквально «влюбили в него», заставив размышлять о специфике европейской культуры и соотношении России с этим миром. По ее мнению, интерес к конференции связан именнотем, что проблема степени включенности России в западную цивилизацию на данный момент актуальна.  

О. Е. Кошелева (ИВИ) своим выступлением дополнила воспоминания Н. И. Кузнецовой, рассказав о том, какое сильное впечатление произвела на нее книга «Категории средневековой культуры», прочтенная во время учебы на втором курсе.Ольга Евгеньевна упомянула, что так же как люди искали и выбирали «свои» книги, дело обстояло с поиском интересных лекций.     

С.И. Лучицкая (ИВИ, МГУ) высказала мысль, что прошедшая конференция — символическое мероприятие и шаг к тому, чтобы преодолеть разлад, оставленный распадом «тоталитарной науки». Она также отметила, что, говоря об истории советской медиевистики, очень интересно было бы также вспомнить 20-е-30-е гг. и таких ученых как С. Д. Сказкин и А. И. Неусыхин, которым в отличие от исследователей 60-70-х гг. приходилось часто писать в стол. Сейчас этой проблематикой активно занимаются в Санкт-Петербурге, имея доступ к архивным данным(работы Б. С. Кагановича). По мнению, С. И. Лучицкой московским медиевистам, если мы хотим разобраться в истории своей дисциплины, тоже необходимо обратится к архивам. Также С. И. Лучицкая считает, что обновление 60-70-х гг. было достаточно поверхностным, не затронувшим глубокие структуры и связанным с небольшой группой энтузиастов. Сейчас же мы сталкиваемся с некоторым откатом, отказом от ценностей 90-х, как в научном, так и в гражданском смысле (ведь, «неофициальные медиевисты», особенно А. Я. Гуревич, не отделяли своей научной позиции от гражданской). Свое выступление Светлана Игоревна закончила призывом к молодым специалистом не забывать труды А. Я. Гуревича, Ю. Л. Бессмертного, не забывать про социальную истории и читать хороших умных историков. К проблеме «подрастающего поколения» в рамках дискуссии обратилась и А.А. Котомина (РГГУ), которая считает, что необходимо уделить большее внимание тому, чтобы наследие исследователей,о которых шла речь, не было забыто молодыми специалистами. Анна Анатольевна поставила перед сообществом проблему того, как этого не допустить в рамках преподавательской практики. 

Хотя О. Ю. Бессмертная высказала сожаление о том, что «круглый стол» не смог выйти за дисциплинарные рамки в той степени, в которой организаторам бы хотелось, до определенной степени это сделать удалось. Так, Н. И. Кузнецова, философ и специалист в области философии и истории науки, выступая, определила себя как «человека со стороны», реципиента. М. Л. Андреев высказал идею, что именно такие «неофициальные» историки смогли создать исследования, интересные специалистам из других областей знания, и поставил А. Я. Гуревича в отношении влияния на свое научное мировоззрение в один ряд с М. Л. Гаспаровым и В. Н. Топоровым. С.С. Алымов из Института антропологии и этнологии РАН, занимающийсяисторией этнографии, рассказал слушателям как на протяжении XX в. изменился статус понятия «культура» в его собственной дисциплине.   

На конференции прозвучало, что во время ее подготовки приходилось несколько раз менятьзапланированные аудитории: по мере приближения мероприятия количество возможных слушателей возрастало. Эта «бытовая» деталь, а также неподдельная напряженность некоторых дискуссий как ничто другое демонстрируют потребность в осмыслении «феномена Х» как в узкопрофессиональной среде историков-медиевистов, так и в целом среди современных российских гуманитариев.  

Фото- и видео-репортажи об этом событии опубликованы на сайте ИГИТИ.

Лада Ковальчук
Алиса Лапшина
Светлана Яцык