Конференция «Ислам и христианские культуры запада и востока Европы в Средние века и Новое время»

17-18 октября 2012 года в ИНИОН прошла конференция «Ислам и христианские культуры запада и востока Европы в Средние века и Новое время», организованная Лабораторией медиевистических исследований при поддержке фонда Марджани, Центра украинистики и белорусистики Исторического факультета МГУ и при финансовой поддержке Франко-российского центра гуманитарных и общественных наук в Москве.

17-18 октября 2012 года в ИНИОН прошла конференция «Ислам и христианские культуры запада и востока Европы в Средние века и Новое время». Она была организована – как и другие, менее масштабные научные встречи того же профиля - в рамках исследовательского проекта Лаборатории медиевистических исследований «Восток и Запад Европы в Средние века и раннее Новое время: общее историко-культурное пространство, региональное своеобразие и динамика взаимодействия» и её субпроекта «Дискурсы религиозной нетерпимости и модели конфессионально-культурного плюрализма в православных и западнохристианских обществах Европы в Средние века и раннее Новое время (компаративный анализ)». И в этот раз финансовую поддержку обеспечил своим небольшим исследовательским грантом Франко-российский центр гуманитарных и общественных наук в Москве, а «кадровую» - фонда Марджани. Деятельное участие в подготовке и проведении конференции принял и Центр украинистики и белорусистики Исторического факультета МГУ.

Вся конференция была подчинена (по крайней мере, таков был замысел организаторов) одной задаче: взглянуть на строго компаративистской основе на вопрос о сходствах и различиях в модальностях accommodating cultural differences на христианско-исламском пограничье в странах «латинского Запада» и «православного Востока» в Средние века и Новое время. За этой задачей стояло и желание в очередной раз проверить гипотезу о существенном воздействии специфических для православия и западного христианства конфессиональных факторов на построение соответствующих моделей религиозно-культурного плюрализма. Названная гипотеза не исключает также, что эвентуальные различия между Востоком и Западом Европы были структурным явлением (имеются в виду броделевские structures de longue durée), и поэтому оказали существенное влияние на практику отношений с исламом в Российской империи и странах Запада. Ещё одна гипотеза состоит в том, что существует, возможно, какая-то связь между модальностями accommodating cultural differences при конфронтации христиан и мусульман и тем, как понимается соотношение секулярного с конфессиональным в «латинских» и «православных» культурах Средних веков и Нового времени. Первая сессия имела общей темой вопрос: Существовали ли в Средние века (до 1500 г.) византийская и «латинская» модели взаимодействия с исламом? - и была построена вокруг следующих вопросов: - ислам и мусульмане в дискурсах христианской культуры «латинского Запада» в Средние века; - ислам и мусульмане в дискурсах христианской культуры «православного Востока» в Средние века; - была ли возможна интеграция мусульман в католических и протестантских обществах в XIII – XVII вв.? - «свои мусульмане» в Византии и на православных Балканах в Средние века: модальности accommodating cultural differences; - мусульманские и православные общины пост-византийского пространства и Балкан в XVI - XVIII вв.

Программа была нарочито построена так, чтобы доклады о западной ситуации непременно чередовались с докладами о византийско-православных культурах. Каждый докладчик имел по 20 минут, к которым добавлялись 10 минут на краткие вопросы и краткие ответы, а после каждых 3-4 докладов проходили довольно продолжительные дискуссии. Как обычно бывает, кто-то в последний момент не смог прийти или приехать, и так были «потеряны» 4 из 24 ожидавшихся докладчиков. Зато оставшиеся 20 докладчиков от этого лишь выиграли, потому что им было что сказать внимательным, придирчивым и очень активным оппонентам, так что М.В. Дмитриеву, ведшему все заседания, не раз приходилось принимать экстремальные меры, чтобы охладить кипение научных вод.

 Эта сессия открылась блестящим докладом О.С. Воскобойникова (ВШЭ), «Буква и смысл: принципы работы переводчиков арабских текстов в XII веке». Речь шла о том, насколько трудным был процесс аккумуляции знаний об исламе в эпоху, непосредственно предшествовавшую деятельности Петра Достопочтенного. Помимо специальных вопросов в центре дискуссии оказался и вопрос о возможных корреляциях между манерой понимать Коран в соотнесении с нормами христианства и генезисом враждебного отношения к исламу.

А.В. Журавский (РГГУ) в докладе «О «Небесном межрелигиозном соборе Николая Кузанца (анализ трактата « De pace fidei», мусульманский аспект)» показал, насколько анахронично экуменическим оказался трактат Николая Кузанского, который мечтал о примирении всех религий. Соответственно, в духе задач нашего проекта самым главным вопросом дискуссии стал вопрос как раз о нехарактерности такой позиции для позднего «латинского» Средневековья.

И. И. Варьяш (МГУ) в докладе «Конфессиональный фактор в государственном управлении на Пиренейском полуострове в Средние века» решительно и последовательно высказалась против предлагаемой в нашем проекте гипотезы о двух моделях отношения к исламу и продемонстрировала, что вплоть до начала XV в. документы государственных канцелярий Пиренейского полуострова не выражают никаких исламофобских настроений… А что потом? – таков был неизбежный вопрос… И что делать с неактовым материалом? Разумеется, дискуссия была очень оживленной, потому что именно территории будущей Испании ассоциируются в нашей исторической памяти с самыми тяжелыми случаями конфессиональной агрессивности.

Р.М. Шукуров (МГУ). («Ислам и мусульмане в поздней Византии: нормы и модели отчуждения и инкорпорации») в очередной раз, но на новых для наших встреч материалах, поставил присутствующих лицом к лицу с парадоксами византийского опыта, который, очень упрощенно говоря, сводится к дихотомии: агрессивность в христианской идеологии и нормах (хотя и этот тезис вызывает серьезные сомнения у ряда специалистов) и странная уживчивость в отношениях с мусульманами в «реальной» жизни. Вывод, предлагавшийся в дискуссиях: византийская модель (если она, в самом деле, существовала) остается необъясненной загадкой…

А. Г. Бахтин (Марийский ГУ) в докладе «Конфессиональный фактор в русско-казанских отношениях XV-XVI вв.» на огромном опыте своих и иных исследований показывал, как присущие (по мнению самого нашего коллеги и многих его единомышленников) православной государственно-церковной идеологии Московской Руси принципы нетерпимости часто отступали перед прагматическими нуждами Realpolitik в поволжском регионе. Дискуссия была интенсивной и показала, что невероятное обилие практических исключений на фоне весьма абстрактно-агрессивной антиисламской риторики позволяют вывернуть уравнение наоборот, предположив, что риторика была не более чем риторикой, а не установкой деятельности.

Д. Муресан (EHESS, Paris) не смог приехать, но его доклад «1521, Константинополь-Казань. Имперские амбиции Москвы и Сулейман Великолепный как халиф (1521, de Constantinople à Kazan. Les premières prétentions impériales de Moscou et la première affirmation califale de Soliman le Magnifique )» был отреферирован М.В. Дмитриевым. Доклад показывает, что обращение к источникам, созданным в среде высшего православного духовенства Османской империи, позволяет увидеть истинную подоплеку запущенного в 1521 году политической слуха, будто московские власти рушат мечети и строят церкви в Казани.

Доклад А.В. Белякова (Филиал Московского психолого-социального института в г. Рязани) «Инкорпорация мусульман в России XVI-XVII веков через крещение. Возможные сценарии», как обычно, породил очень заинтересованный обмен мнениями, так как он обращен к одному из ключевых вопросов нашего проекта: как объяснить вполне органичное и потому беспрецедентное для христианской Европы включение мусульман в русскую служилую среду? Две точки зрения – тоже как обычно – были вынесены на обсуждение: а) дело в прагматизме, тогда как согласно принципамстаромосковской модели религиозно-культурного плюрализма всех мусульман  следовало обратить в христианство; б) дело в до сих пор нами не описанной и, тем более, не понятой московской модели плюрализма, которая идеал христианской гомогенности понимала как-то не так, как это понималось на «латинском» Западе.

М. Ю. Андрейчева [Дорошенко] (ИВИ РАН) («Как понимать те тексты «Повести временных лет», которые говорят об исламе и мусульманах?») снова произвела сильнейшее впечатление своей тонкой и неожиданной герменевтикой текстов ПВЛ, относящихся к мусульманам. Контекст, который позволяет увидеть скрытый для неподготовленного глаза смысл высказываний летописи, таков, что общий вектор восприятия ислама предстаёт как остро-враждебный. Неизбежный вопрос дискуссии: был ли этот вектор виден средневековым русским книжникам так же хорошо, как он виден искушенным и проницательным исследователям начала XXI века?

В. В. Сидорова (МГУ) в докладе об «Антиисламском дискурсе в латинских текстах XI века: реакция на разрушение Храма Гроба Господня на Востоке и Западе» показала, какое сильное впечаление действия Хакима Безумного произвели в далёких от Иерусалима Лимузене и Бургундии, приведя к всплеску «анти-сарацинских» и (особенно!) анти-иудейских высказываний таких авторов, как Рауль Глабер и Адемар Шабанский, не произведя почему-то аналогичного впечатления на много более близких к Палестине византийских авторов. Почему была возможной такая асимметрия? Случайна ли она? Понятно, что доклад Василины Викторовны подбросил топлива в наши продолжающиеся дебаты.

В.Н. Рудаков (МГПУ) говорил о «Взгляде на «бесерменство» в русских текстах XIII - XV вв.» и показал вслед за М.Ю. Андрейчевой, как много тут остается неясного и почти сокровенного. Анализ некоторых неожиданно миролюбивых высказываний русских текстов о мусульманах вызвал особенно большой интерес.

Прилетевший из Зауралья В.Л. Портных (Новосибирский ГУ) в интереснейших и великолепно показанных на экране результатах анализа сочинений Гумберта из Романса (доклад «Проблема перспектив обращения сарацин в христианство в видении Гумберта из Романса ( XIII век)») ввел в дискуссии пример очень, как кажется, релевантных своим ожидаемым характером обличений ислама и призывов к борьбе с ним в период конфронтации западнохристианского мира с «иноверцами». Не менее ожидаем стал и акцент в дискуссии: почему не так строится полемика и не так ведется борьба в исламом в аналогичных ситуациях в Византии, в православной части Балкан и на Руси?

Второй день конференции был организован вокруг темы «Accommodating cultural differences на границе с миром ислама в России и на Балканах в XVI – XIX вв.» В agenda были включены следующие вопросы: - православная церковь, православное духовенство и мусульмане в Московской Руси; - светские власти и мусульмане в Московской Руси: прагматические и не-прагматические факторы политики в отношении мусульман; - православное духовенство России, ислам и мусульмане в XVIII-XIX вв.: состояние и перспективы исследований; - русское общество и ислам в XVIII-XIX веках: столицы, провинция, окраины России; - методология и гипотезы в изучении структур взаимодействия общества России и православного духовенства с исламом в имперский период (1700 -1917). Конечно же, эти вопросы, как и вопросы первого дня, скроены «на вырост», к ним (и другим вопросам такого же рода) мы будем обращаться и дальше.

Доклад А. А. Сафонова (ВШЭ и Инслав РАН) «Мусульмане и «потурченцы» в восприятии православных общин Османской Македонии и Болгарии ( XIV-XVII вв.)» на ряде очень ярких и красноречивых источников (как актового характера, так и фольклорных) показал, что, с одной стороны, мусульмане (как «турки», так и «потурченцы») воспринимались как «вековечные» и «естественные» враги христиан; с другой стороны, практика взаимоотношений православного населения Македонии и Болгарии (в Сербии ситуация была, кажется, несколько иной) основывалась много больше на симбиозе, чем на апартеиде (это касалось иногда и смешанных браков, как ни неожиданно) и на смешении двух культур.

О.В. Чумичева (Музей истории религий, Санкт-Петербург) в докладе «Образ мусульманина в русской "наглядной пропаганде" между Cредневековьем и Новым временем», взяв ряд изображений мусульман во фресках и гравюрах конца XVII – XVIII вв., показала модальности отчуждения исламского иноверца. Выявилось, однако, что мы до сих пор не знаем, какими чертами отличался взгляд на мусульман, например, в лубках, в проповеди, в фольклоре России имперского периода (единственным исключением остается, кажется, глава в книге Д. Брукса «When Russia Learned to Read”).

М.В. Моисеев (Музей истории Москвы) («Ислам и мусульмане в отражении дипломатической документации России XVI столетия») в очень фундированном докладе показал, что документация Посольского приказа не придавала никакого значения конфессиональной принадлежности, что иногда партнерами, иногда врагами России на юге и востоке выступали мусульмане. Религиозный фактор, считает автор, не играл никакой роли в деятельности и программах внешнеполитического ведомства. Более того представляется, что уже тогда приказные дьяки и их эксперты хорошо понимали, что «Восток – дело тонкое» и знали, как в этих тонкостях ориентироваться. Имеет ли этот факт какое-то отношение к «моделям религиозного плюрализма»? Может быть, да, может быть нет; наши знания о том, каковы были «ориенталистские» дискурсы русской культуры допетровского времени в высшей степени отрывочны, подчеркивал Максим Владимирович.  

Об «ориентализме» настоящем, то есть таком, о котором стал писать Эдвард Саид, речь шла в докладе О.Ю. Бессмертной (РГГУ; ВШЭ) под названием «Бум дискуссий о российском востоковедении, или снова о том, „была ли русская душа у российского ориентализма“». Были проанализированы повороты дебатов, вызванных книгой Н. Найта о русском взгляде на мусульманский восток в эпоху Александра Второго. Ольга Юрьевна очень ясно показала, как в этих дебатах столкнулись две линии: линия тех, кто считает, что российским ученым и, отчасти, бюрократам, не были присущи черты империалистического «остранения» (термин, предлагаемый О.Ю. Бессмертной, чтобы передать английское othering…), которые вслед за Саидом стали считаться характерными для западного подхода к «ориентальному иному»; линия тех, кто не видит в русском культурном империализме ничего принципиального отличного от западного. О.Ю. Бессмертная, как и И.И. Варьяш в первый день конференции, высказалась весьма критично и о самой манере ставить исследовательские проблемы в нашем проекте, которому присуща, по её мнению, некая односторонняя заданность, исходящая из априорного противопоставления  византийского и русского опыта западному. М.В. Дмитриев в дискуссиях еще раз особенно подчеркнул, что предложенные в проекте гипотезы и вопросы – не более, чем именно гипотезы и именно вопросы.

Д.Ю. Арапов (МГУ) в докладе под названием «Отношение к исламу К.П. Победоносцева и Н.И. Ильминского» говорил об «антиисламских», как считает Дмитрий Юрьевич, установках «системы Ильминского», поддержанного К.П. Победоносцевым. Горячую дискуссию вызвало не это главное положение доклада, а вопрос о том, каков был взгляд Ильминского и его ученых русских современников на разные стороны ислама как религиозной традиции, если не удовлетворяться общей формулой, что они были к ним враждебны и боролись с «исламской угрозой». Кажется, что специальных исследований по именно так поставленному вопросу пока не существует. Может быть, они остаются пока вне поля зрения участников проекта.

А.Ю. Хабутдинов (Казанский филиал Российской академии правосудия) в ярком докладе на тему «Российское государство и умма Волго-Уральского региона: дискуссии начала 1910-х гг. в связи с трёхсотлетием династии Романовых» развивал тезис, что накануне Первой мировой войны проект создания в России исламского сообщества, которое преодолело бы раздробление мусульманской уммы по национально-этническому критерию, не был утопией. Однако сначала российские имперские власти, а потом большевики не дали ему осуществиться. Наблюдения нашего казанского коллеги над позициями лидеров татарско-исламского движения породили очень оживленный обмен мнениями.

Доклад Е.А. Агеевой (МГУ) («Старообрядцы в мусульманском окружении: опыт взаимодействия») внёс замечательный вклада в ознакомление с вопросом о том, как ислам воспринимался в народной православной культуре дореволюционной и послереволюционной России. Выяснилось, во-первых, что, по меньшей мере, отношения «некрасовцев» с мусульманами на Кавказе, на Кубани, в Турции были едва ли не идиллически добрыми и очень близкими; во-вторых, исследований даже по такому лежащему на поверхности вопросу, как взгляд староверов на «иноверца» (в том числе и на «басурман»), пока не существует.

Последняя сессия увела нас, в соответствии с замыслом организаторов, далеко от проблематики религиозно-культурного плюрализма – в тему «Секуляризация в контексте православных, западнохристианских и исламских конфессиональных традиций».

Повестку дня составили следующие вопросы: - секуляризация, секуляризм и постсекуляризм в истории «латинского» Запада и Запада «вообще»: проблематика, состояние исследований, гипотезы; - проблематика секуляризации и секуляризма в контексте византийско-православных и исламских религиозно-культурных традиций;- российский опыт секуляризации и секуляризма в Новое и Новейшее время: «запад» или «восток».

Главный доклад сделала Ю.В. Шаповал (университет им. Л.Н. Гумилева, Астана). Он был посвящен теме «Дискуссии о религии, секуляризме и постсекулярном обществе через призму сравнения христианства и ислама». Особенно много внимания Юлия Васильевна уделила критическому анализу взглядов на секуляризацию и секулярное двух очень влиятельных авторов –Хосе Казановы и Сеида Хусейна Насера. Оба отражают тот тренд в современной научной мысли, который считает едва ли не неизбежным откат секуляризма и лаицизма, и связывают наше привычное восприятие светскости в его отношении к государству и религии с уникальными особенностями европейского опыта, а не с универсальными тенденциями общественного развития. 

И.Л. Алексеев (Фонд Марджани; РГГУ; ВШЭ) в докладе «Теократическая идея и светская власть в исламской политической традиции: историческая динамика и эволюция идеи (перечитывая В.В. Бартольда)» в противовес господствующим представлениям о якобы органической и едва ли не «врожденной» чуждости исламу разделения на светское и религиозное показывал, опираясь и на научное наследие Бартольда, что это – мифологическое представление и что перспективы секуляризма и светскости в исламиских культурах вовсе не так однозначно отсутствуют, как принято утверждать.

М.В. Дмитриев (МГУ; ВШЭ) в докладе «Об истоках секуляризации и секуляризма в историко-компаративистском контексте («латинская» и «православная» Европа в Средние века)» представил ряд соображений о том, что именно нужно и можно понимать под историческим измерением проблемы генезиса секулярного. Он отталкивался от наших знаний о специфике византийского и потом древнерусского понимания соотношения церковных и не-церковных сфер в жизни общества. Эта специфика такова, что здесь разделение на две сферы достигалось с большим трудом, если вообще достигалось. Иным было положение на «латинском Западе». Это несходство, вероятно, поможет со временем осознать, в каких конфессиональных особенностях средневекового католицизма лежат, может быть, историко-генетические предпосылки секуляризации в пост-средневековую эпоху.

Последний доклад второго дня прозвучал уже после семи часов вечера. В первый же день дискуссии завершились тоже около восьми часов. Понятно отсюда, что углубленное обсуждение поставленных в трёх последних докладах проблем пришлось отложить на будущее.

Ожидавшиеся доклады М. А. Астахова (МГУ) («Католическая церковь и политика государств Пиренейского полуострова в отношении Гранадского эмирата в XV веке.») и А.С. Шишечкиной (ИВИ РАН) («Образ ислама и Мухаммеда в "Путешествии сэра Джона Мандевиля"») не состоялись из-за болезни докладчиков. Столь же ожидавшийся доклад Д.И. Полывянного (Ивановский ГУ) «Османское завоевание Болгарии в середине XIV - начале XV вв. как столкновение политий», не состоялся, потому, что на автора, проректора Ивановского ГУ по науке, в эти дни обрушились ещё и обязанности находившегося в отпуске ректора.

По итогам двух дней конференции стало ясно, что дело идет к тому, чтобы не ограничиваться (как было задумано) подготовкой коллективной монографии «Модели конфессионально-культурного плюрализма в православных и западнохристианских обществах Европы в Средние века и раннее Новое время. Ислам и христианство», которая должна включить более или менее систематически организованные научные очерки по проблематике проекта, а подготовить к печати (прежде монографии?) и сборник более пестрых статей, среди которых были бы и статьи на основе прочитанных 17-18 октября докладов. Удастся ли это, станет видно позднее.