Максим Грек – хранитель старины и традиций или реформатор?
18 ноября состоялся очередной воркшоп из серии «Христианство в истории Европы Средних веков и Нового времени», построенный вокруг доклада Марчелло Гардзанити. Публикуем подробный репортаж об этом мероприятии
18 ноября 2021 года Лаборатория медиевистических исследований и Центр украинистики и белорусистики исторического факультета МГУ провели онлайн воркшоп на тему «Максим Грек, между традицией и обновлением. Модернизация в России XVI в.?». Этот воркшоп продолжил серию семинаров, воркшопов и коллоквиумов «Христианство в истории Европы Средних веков и Нового времени» (Le fait religieux dans l’histoire de l’Europe), которую Лаборатория медиевистических исследований проводит совместно с Центром франко-российских исследований в Москве. Семинары из этой серии стали «ответвлением» проекта Лаборатории медиевистических исследований «Дискуссионное средневековье». 
Этот воркшоп продолжил серию семинаров, воркшопов и коллоквиумов «Христианство в истории Европы Средних веков и Нового времени» (Le fait religieux dans l’histoire de l’Europe), которую Лаборатория медиевистических исследований проводит с 2017 года совместно с Центром франко-российских исследований в Москве. Эти семинары и воркшопы стали «ответвлением» проекта Лаборатории «Дискуссионное средневековье».
На повестку дня (аgenda) было вынесено три вопроса:
- Максим Грек – хранитель старины и традиций или реформатор?
- Tренды в развитии христианской культуры Московской Руси XV – XVI вв. по сравнению с развитием религиозной культуры «латинского» мира в ту же эпоху;
- «Нестяжательство» и западный пауперизм.
С большим докладом выступил очень известный славист-филолог, заведующий кафедрой славянской филологии Флорентийского университета Марчелло Гардзанити. Доклад был озаглавлен «Максим Грек: от исправления текста к исправлению человека и общества».
Важнейшей задачей и доклада, и всего воркшопа стало соотнесение «двух личностей» Максима Грека (Михаила Триволиса): европейского гуманиста и православного монаха. На основе большого корпуса источников М. Гардзанити показал, как бывший сподвижник деятелей Возрождения стал монахом на Афоне, а после приезда на Русь в 1518 г. — одним из известнейших деятелей русской книжной культуры.
Проф. Гардзанити остро поставил проблему того, как «исправление» и толкование церковнославянских богослужебных и иных текстов Максимом Греком и его сотрудниками превратилось в программу «модернизационного» реформирования религиозно-общественной жизни и жизни индивидуума средневековой Руси.
Состоялась продуктивная и активная дискуссия о значении сочинений Максима Грека, об авторстве отдельных произведений, о проблеме «реформаторства» в православной культуре Руси конца XV – XVI вв.
Ниже представлены материалы доклада (в виде презентации, любезно предоставленной профессором для публикации на сайте ЛМИ) и подробное изложение дискуссии.
И.Ю. Непряхин (ВШЭ).
Марчелло Гардзанити (M.Gardzaniti)
Maximus the Greek: from text correction to social correction / Максим Грек: от исправления текста до исправления общества. November 18, 2021; DOI: 10.5281/zenodo.5839986
ДИСКУССИЯ
М. В. Дмитриев (ВШЭ/МГУ)
Спасибо проф. Гардзанити за великолепный доклад с очень острым и непривычным для историографии поворотом проблематики. Хотелось бы добавить некоторые соображения перед тем, как пригласить всех участников ставить вопросы.
В нашем восприятии фигура Максима Грека выступает чаще всего очень изолированно, а вот проф. Гардзанити напомнил насчет кельи Максима Грека в Чудовом монастыре, где бывали разные люди, в том числе, например, молодой боярин Михаил Тучков, который там заметил там книжный знак Альдо Мануция и стал расспрашивать хозяина кельи… Или можно сослаться и на известное послание Феодора Карпова Максиму, где он говорит, что стоял на обычном месте в одном из кремлевских храмов «вчера» и кто-то из «простых попов» стал его расспрашивать о новости — послании Максима Грека Николаю Булеву, показав переписанный отрывок из этого послания. Федор Карпов взял текст и отправился обсуждать написанное с коллегами в Посольском приказе а потом написал по этому поводу и самому Максиму… Видимо, когда профессор Гардзанити упоминал, что в 70-е гг.прошлого века появилась такая характеристика того, что происходило вокруг Максима Грека, как «академия Максима Грека», по аналогии с академией Марсилио Фичино во Флоренции, имелось в виду выражение, предложенное А.И. Клибановым, который позднее, назвал так целую главу в своей посмертной книге 1994 г.[1] .
Преувеличенно или нет такое суждение, теперь не так важно, но суть дела в том, что Максим Грек стоит в центре разнообразных связей. Сейчас, как известно, развивается так наз. «сетевой» подход к изучению общественной и литературной жизни, когда та или иная фигура (например, Николай Гоголь) берется в контексте всех её связей – литературных и не-литературных. Но дальше проблема в том, что мы знаем очень мало и всегда будем знать очень мало о персонажах XVI века, потому что источников почти не сохранилось… И тем не менее следы контактов Максима Грека со многими деятелями русской культуры того времени сохранились. Есть, например, факт, на который я хочу обратить внимание: что старец Артемий в середине XVI в. добивался того, чтобы Максима Грека освободили бы из тверского Отроча монастыря. И Максим был переведён в Троице-Сергиев монастырь, где он и скончался. Сказанное – лишь напоминание о том, что Максим Грек – не изолированная фигура, а фигура, которая отражает какие-то важные тренды, тенденции в религиозно-общественной жизни в России.
И отсюда мой первый, «глобальный», вопрос. Суммируя темы, которые присутствуют в сочинениях Максима Грека, и помещая их в контексты, которые ведут линию от его сочинений к общественному и церковному «исправлению», — приходите ли Вы к заключению, что это явление было изолированным, индивидуальным и связанным с судьбой одного лишь Максима Грека, или мы имеем дело с каким-то общественным трендом, с чем-то таким, что (как мы можем видеть через судьбу Максима Грека, через его окружение, его взаимодействие с московскими кругами) отражало существенную тенденцию в развитии культуры Московской Руси?
Хотелось бы поставить и другой вопрос. Вы употребили в своей презентации термин «конфессионализация». Проблема конфессионализации, того, что сначала выступало как Konfessionsbildung, то есть создание форм религиозной и общественно-церковной жизни, соответствующих конфессиональным особенностям той или иной традиции (лютеранской, кальвинистской, католической или православной), а потом превращалось в собственно конфессионализацию (Konfessionalisierung) в том смысле, что эти более строго определившиеся религиозно-общественные институты и их идеология начали очень сильно влиять на общественную жизнь и, в известной степени, даже подчинять ее конфессиональным императивам – эта проблема очень весомо присутствует в западной историографии, посвященной Европе раннего Нового времени. Мой комментарий резюмируется в вопросе: Вы слово «конфессионализация» употребляете случайно, «побочно» как необязательное или же Вы готовы подписаться под тезисом, что в деятельности и в том, что происходило вокруг Максима Грека в Москве после 1518 г., мы видим не только Konfessionsbildung, но и конфессионализацию, Konfessionalisierung, которая стремится к тому, чтобы внедрить обновленные конфессиональные начала в общественную жизнь?
М. Гардзанити
Большое спасибо за очень интересные вопросы. Особенно хочу поблагодарить за напоминание, что именно А.И. Клибанов написал целую главу об «академии Максима Грека». И действительно, мне кажется, что мы должны всегда думать, что если люди были в одной среде и по источникам видно, что они как-то цитируют друг друга, или есть какие-то свидетельства об их контактах – это значит, что это было не случайно, потому что на самом деле в этой монастырской гуманистической среде люди были очень тесно связаны друг с другом. И сейчас нужно уже не только создать биографии этих людей, но и воссоздать сети этих отношений. Например, когда я показывал самоперевод «Слово обличително на еллиньскую прелесть» [Преподобный Максим Грек, 2014: 71-77, № 6, 356-358 комментарии] – в греческом тексте есть посвящение Макробию. А кто был этот Макробий? Это был точно гуманист, где-то на Западе. Я постарался изучить этот вопрос, потому что очень важно установить связи, которые Максим Грек все еще имел, находясь в России. И все это доказывается не только упоминанием людей, но и присутствием книг и переводов.
Кстати, насчет изоляции: я не имел времени, чтобы говорить об учениках Максима Грека, хотя тема очень важна. Вспомним хотя бы личность князя Курбского и его деятельность в Литовском государстве. Как это возможно, что человек, бывший воином, стал в конце концов интенсивно заниматься переводами? И переводами, которые ставили целью защитить «свою» восточную христианскую традицию уже в контексте культуры Литовского княжества.
Насчет проблемы конфессионализации. Я думаю, что и этот вопрос связан также с проблемой сети людей – все зависит от среды, где эти деятели работали. Когда Максим Грек был в Москве, он обнаружил, что у великого князя был в свите астроном, врач и богослов Николай Булев (Бюлов), который, кстати, был врачом папы Юлия II и не имел больших симпатий по отношению к Максиму Греку, даже были бояре, которые следили за Булевым; и Максим Грек очень сурово отнесся к людям, которые слушали Булева. Конечно, в разгаре полемики возникает проблема конфессионализации: в полемике различаются позиции, которые становятся в XV–XVI вв. уже идеологическими: определенный образ мыслей становиться основой высказываний, подхода и деятельности этих людей.
Л.И. Журова (Институт истории Сибирского отделения РАН)
Хочу выразить искреннюю благодарность профессору М. Гардзанити за обстоятельный и содержательный доклад, в котором подняты вопросы, провоцирующие на дискуссию. Примечательной особенностью работ нашего итальянского коллеги считаю умение вычитать в сочинении новые смыслы, дать интересный комментарий и предложить интерпретации, найти затекстовую информацию.
Но в последнее время в максимогрековедении особенно остро встала источниковедческая проблема. И сейчас с большой долей уверенности можно внести некоторые поправки в отдельные положения выступления, которые касаются в первую очередь источников. Н.В. Синицына в своей последней работе (2014 г.) отказалась от собственной концепции истории авторских кодексов Максима Грека. И, наверное, пришло время ревизии достигнутых научных результатов. Основой для этого служат вышедшие два тома академического издания сочинений публициста[2] и готовящийся в нашем институте третий том (согласно проекту Н.В. Синицыной[3]). Конечно, прав наш докладчик, призывающий внимательно читать тексты афонского монаха. Изучение истории этих текстов заставляет пересмотреть некоторые устоявшиеся положения науки о Максиме Греке, построенные на знаменитом казанском издании[4]. Сейчас можно с уверенностью говорить, что некоторые идеи, приписываемые Максиму Греку, вообще не подтверждаются его текстами. Например, считается, что он был последним обличителем «жидовствующих». Но изучение трех глав собраний его сочинений показывает, что никакого отношения к движению «жидовствующих» на Руси Святогорец не имел[5].
Науку подвело казанское издание сочинений Максима Грека, основанное на рукописи второй половины XVII в., которая оказалсь сомнительным источников. Так, писатель был назван (В.С. Иконниковым) первым ярким борцом с лютеранами на основе опубликованного «Слова о поклонении иконам». Сейчас известно, что при Иване Грозном борьбы с лютеранами в принципе не было, и сама политика царя решала конфессиональные проблемы лояльно. В справочнике А.И. Иванова указано пять сочинений против лютеран, приписанных Максиму Греку, и среди них есть «Слово о поклонении иконам». Это считавшееся программным «антилютеранское» сочинение Максима Грека на самом деле является какой-то особой редакцией шестого слова «Просветителя» Иосифа Волоцкого. В рукописном наследии Максима Грека находим одно небольшое сочинение против лютеран и только в единственном списке середины XVI в. – «Слово на Лютера». При этом из его содержания понятно, что Максим Грек был знаком с учением немецкого реформатора только по слухам, поскольку в тексте много неточностей[6]. Другой пример. К «Слову против Самуила евреина», опубликованном Казанской духовной академией по списку 1660 г., есть приписка, что перевод самого сочинения Самуила был сделан Николаем Булевым. И в науке до сих пор идет дискуссия: Дмитрий Герасимов или Николай Булев перевел сочинение Самуила. А во всех других сборниках сочинений Максима Грека, в том числе прижизненном Румянцевском, такой приписки нет, и вероятным переводчиком остается Дмитрий толмач, как показал лингвистический анализ Н.А. Зяблицыной. В конце 40-х гг. из Тверского Отроча монастыря Максим Грек пишет в послании некоему Георгию об отправке ему тетрадок с главами Самуила и своими «главами супротивными», которые, видимо, уже русским редактором были включены в качестве последней, 73-й, главы в состав Хлудовского собрания.
Сейчас говорилось про отношения старца Артемия и Максима Грека. На самом деле Максим Грек не «молебному словеси» Артемия был переведен из Тверского монастыря в Троице-Сергиев монастырь. Это сведение об участии Артемия в судьбе афонца встречается только в житии, составленном Исайей Каменчаниным в 1591 г. На самом деле Максим Грек появился в Троице в 1548 г., за три года до того, как Артемий стал там настоятелем в 1551 г. Во всех научных работах, в том числе в Православной энциклопедии, читаем, что Максим Грек оказал большое влияние на творчество Артемия. Как показал анализ сочинений двух писателей, связей между ними нет. Но зато можно с уверенностью говорить о хорошем знакомстве Артемия с «Соборником» митрополита Даниила[7]. Можно привести другие примеры неточных оценок трудов Максима Грека. Так, считалось, что Максиму Греку принадлежит инициатива составления сборников собственных трудов. Но в начале 30-х гг. митрополит Даниил уже сформировал свой «Соборник» и систематизированный эпистолярный свод[8]. И выстраивание иерархии цитат (библейских, апостольских, святоотеческих) принадлежит тоже Даниилу. Поэтому нужна осторожность при обращении к сложившимся концепциям.
Приходится корректировать и объемы литературного наследия Максима Грека. Так, в книге А.И. Иванова[9], которая сыграла большую роль в изучении личности и деятельности Максима Грека, зафиксировано 365 наименований. На самом деле оригинальных сочинений насчитывается около 150 (по данным Н.В. Синицыной). Сейчас и это число нужно будет уточнять. В проекте издания Нина Васильевна писала об объеме в 100 печатных листов наследия Максима Грека, которое предстоит опубликовать. Сегодня мы имеем в двух вышедших томах (2008 г., 2014 г.) текстов на 45 п.л., третий том предположительно будет насчитывать еще 20 п.л. Мы надеемся найти сочинения, не вошедшие в проект Н.В. Синицыной, но сейчас главная задача атрибуция, потому что работаем не с прижизненными кодексами Максима, а со сборниками конца XVI – начала XVII в. Поэтому помним об осторожности, с которой следует подходить к текстам Максима Грека.
А если мы говорим о традиционализме и новаторстве в текстах Максима Грека, проблеме, поднятой докладчиком, то тут бы я отослала к последним статьям Дмитрия Михайловича Буланина, который сегодня, к сожалению, не может здесь присутствовать. Он считает, что такая постановка проблемы несколько некорректна, потому что Максим Грек, я цитирую, «сам себя считал строгим блюстителем древних церковных канонов»; он, исправляя наши тексты и переводы, находя там неточности, стоял на позиции традиционалиста – позиции хранителя традиционного знания и устоявшихся норм. Но, с другой стороны, его судили как реформатора, поставившего под сомнение церковные традиции Древней Руси. И Д.М. Буланин пишет, что сама трагедия, что разыгралась на суде, заключалась в борьбе двух культур с разными системами ценностей – это византийская культура, ориентированная на прошлое, от которой Россия старалась уходить в XVI в., и вызревавшая в Русском государстве идеология священного Московского царства. Я поддерживаю академическую позицию петербургского ученого,: «В мои задачи, – пишет Д.М. Буланин, – не входит ни умалять, ни возвеличивать Максима Грека, но ставшее теперь эталоном изображение его невинным страдальцем... явно упрощает подлинный, много более сложный баланс сил»[10].
Поэтому еще раз хочу поблагодарить проф. Гардзанити, инициировавшего настоящую дискуссию. Поставленная проблема очень интересна, актуальна, важна, она открывает перспективы исследования. В заключение хочу сказать, что Максиму Греку очень повезло в России с читателем, потому что те своды, те сборники, многочисленные рукописи с его текстами (130 сборников) – это труды наших книжников, собиравших и хранивших сочинения Максима Грека. Они не только чтили память о нем, но и прославили его. Такая активная позиция пытливого читателя – тоже явление нашей русской национальной культуры, за что мы должны благодарить и Максима Грека, принесшего нам очень много нового и ценного, и читателей, и переписчиков его сочинений. И, конечно, мои слова благодарности организаторам настоящего семинара за возможность общения.
М. Гардзанити
Людмила Ивановна показывает мудрость источниковедов, которые всегда нам напоминают, что нужно быть острожным, и что следует смотреть внимательно на источники. Я совершенно согласен: Максим Грек не был «жидовствующим», я, если хотите, могу показать интересные пассажи судных списков, где обвиняется Максим Грек в «жидовстве», но это совершенно другая проблема.
По поводу лютеранства: когда началась протестантская полемика, Максим уже давно пребывал в России, но те же самые богословские проблемы существовали уже в XV в. Мы должны понять, что Реформация – это движение, которое развивается не внезапно, оно формировалось десятилетиями, уже в XIV в. можно найти начало этих процессов.
Конечно, мы должны ждать продолжения работ по изданию Максима Грека. Это очень важно. Но, с другой стороны, нужно, как мне кажется, продолжать толковать его произведения и деятельность, добавляя новые материалы для изучения его сочинений. Нужно реконструировать исторический контекст. И, поскольку были сделаны огромные шаги по реконструкции истории русской культуры XV–XVI в., и одновременно были сделаны огромные шаги в изучении западной культуры того же времени, мы должны идти вместе и, конечно, всегда с осторожностью рассматривать исследовательские проблемы – ведь мы имеем лишь частицы источников и контекста, на основе которых делаем выводы.
О. Ф. Кудрявцев (МГИМО МИД РФ)
Мой вопрос будет достаточно пространным. Спасибо за очень интересный доклад, и проблема-вопрос напрашивается сама собой: Максим Грек и итальянский, или даже можно сказать флорентийско-венецианский гуманизм, имеют очень много параллелей – они идут в одном направлении. То, что будет проповедовать Максим Грек в России, вызревало в гуманизме в конце XV – начале XVI в. Вы уже проводили эти параллели – нестяжательство, полемика об отношении к астрологии, концепция человека (сегодня Вы это не упоминали, но в других работах у Вас это есть), внимательное отношение к скептицизму и переосмысление под его воздействием отношения к античной культуре и философии. Вот целый ряд параллелей, их так много, что они заставляют задуматься: это был для Максима Грека импульс, полученный на Западе, то есть под влиянием гуманизма, или некие параллельные движения, вызванные обращением Максима Грека к святоотеческой традиции, потому что кое-что (например, отношение к астрологии, нестяжательство, концепция человека, вполне могло быть дано импульсом святоотеческой литературы.
А что касается скептицизма – здесь очень интересная история: Вы говорили о Сексте Эмпирике, но для Запада более близкими источниками были поздняя и высокая схоластика: Оккам – XIV в., Иоанн Дунс Скот – конец XIII в., их идеи в XV в. ушли в подполье, но они оставались. Поэтому у меня следующий вопрос: как Вы считаете, оказал ли западный гуманизм (духовные искания западной культуры) большое влияние на Максима Грека и он перенёс это влияние в Россию, где «посаженное» это медленно, но верно выживало; или же это были самопроизвольные движения двух культур – западнохристианской и восточнохристианской, которые стали часто пересекаться, так как первая, западная, тоже обращалась к восточным святым отцам (Вы упомянули публикации Альда Мануция, которые эту тенденцию отразили)?
М. Гардзанити
Эта тема огромна, и все мои усилия идут в этом направлении. Первое, что я могу сказать: то, что слияние византийской и гуманистической культур на самом деле уже в XV в. было довольно сильно – уже сам факт, что многие фигуры из Византии были в Риме; что во Флоренции происходило даже столкновение между ревнителями греческой и латинской культур. Дебаты с «грекофилами», бывшими среди гуманистов, говорят нам, что полемика уже была жива. Добавлю также: когда Максим Грек приехал во Флоренцию, ему было около 20 лет, он был в Италии уже 12 лет. Это десятилетие было очень важно: он имел встречи, находился в разной среде (и религиозной, и гуманистической, и мирской).
Полемика была еще внутри гуманистического и религиозного круга – позиции Марсилио Фечино и Джованни Пико делла Мирандола были очень далеки, но они оба были гуманистами. Поэтому я думаю, что Максим Грек воспринимал всё, и, когда он был в России, он понял, что влияние этой культуры, особенно гуманизма в рамках возрождения античной культуры и астрологии, было уже довольно сильно. И поэтому он использовал те орудия, что были у него в руках, для полемики, и он углублял всё это, исходя из своего опыта, актуализировал всё это в Москве и в России. Поэтому я стремлюсь подчеркнуть важность «сетей» и культурных контекстов, в которых жил Максим Грек. Но я осознаю, что он сам – яркая, богатая и важная личность. Подумайте, когда он приехал в Россию – в 1518 г. он был в Москве – сколько ему было лет? Ему было почти 50! И его знание церковнославянского языка было довольно поверхностно. Мы знаем, что он не знал его глубоко. И вот он смог научиться всему этому, а потом стать блестящим писателем и переводчиком! Обычно мы рассматриваем таких личностей как Эразм Роттердамский, как Савонарола, как Лютер; но почему бы не поставить фигуру Максима Грека на тот же самый уровень? Конечно, если бы он писал на латинском или греческом, наверное, его оценили бы по-другому. Мне кажется, нужно постараться поставить его именно в тот масштаб, который покажет масштаб синтез, который он совершил, отвечая на спрос, который существовал в России.
Хочу добавить, что митрополит Макарий, самая выдающаяся личность того времени, и митрополит Даниил, который тоже был очень важной фигурой со своим образованием, — смогли понять ценность Максима Грека. Митрополит Макарий понял, что нужно использовать его талант; а митрополит Даниил, напротив, боялся таланта Максима Грека. Но оба они осознавали талантливость Триволиса. Я уверен, что не только Макарий, но и Даниил, несмотря на враждебность (не личную!), многому научились у Максима Грека и вступили с ним в диалог. Конечно, до сих пор не было возможности изучить межличностные отношения между митрополитом Даниилом и Максимом Греком, потому что не было у нас издания его произведений. Но сейчас благодаря Людмиле Ивановне Журовой у нас есть такое издание, что только что вышло!
Работа большая, нужно еще время, но, мне кажется, Максима Грека следует рассматривать как личность, которая имеет не разные «души», нет. Он тот, кто смог совершить синтез, чтобы ответить на конкретные вопросы. Может быть, у него не было с самого начала лучших подходов (он даже осознает свои ошибки в переводах), но он постоянно пытается вернуться к сделанному и улучшить свою работу. Заниматься его произведениями крайне интересно!
А.В. Кореневский (Южный Федеральный университет, Ростов)
Спасибо большое за доклад, главный вопрос которого изначально сформулирован парадоксально и даже несколько провокационно.
Я бы хотел высказать свое мнение насчет всего сказанного, чтобы стало понятно, почему мне была так интересна эта тема и к чему меня это подталкивает в дальнейшем.
Вы знаете, удивительно, как часто, независимо друг от друга, вдруг всплывают какие-то схожие вопросы и ходы в их анализе: совсем недавно мы проводили в Ростове конференцию «Мифология российской модернизации»[11], где М. В. Дмитриев сделал очень интересный доклад, препарируя предрассудки, которые касаются наследия «ничтожной Византии» (misérable Byzance, известное выражение П.Я. Чаадаева). А другой наш коллега, известный польский историк Иероним Граля, прочитал доклад об исторических мифах, касающихся «первых модернизаторов»; он показывал, что когда мы пытаемся найти, с чего началась модернизация в России, то трудной найти это первое лицо: понятно, что это не Петр I, не Алексей Михаилович. И Иероним Граля, отсылая к публикации Б. Н. Флори[12], предложил подумать на тезисом, что таким первым модернизатором можно считать Ивана III.
Но здесь мы наталкиваемся на определенную терминологическую проблему, которая нас часто путает: мы соотносим модернизацию с эпохой модерна, Нового времени, а значит это рубеж XV–XVI вв. для Европы. А рубеж XVI–XVII вв. для России – ведь какая тут модернизация, когда еще не было Нового времен? И именно поэтому Ваша постановка вопроса оказалась удивительно созвучной тому, что мы обсуждали на конференции: рядом с Иваном III всплывает тема Максима Грека как модернизатора. И мне было очень интересно слушать сейчас полемику с Людмилой Ивановной, но я вижу правоту с обеих сторон. И я вспомнил недавнюю статью Эксле о постмодернизме, которая у нас публиковалась в «Диалоге со временем». Он там употребил выражение «ловушка дихотомического сознания», которая исходит из того, что кроме оппозиций ничего нет, третьего нет. А мне вот кажется, что здесь не стоит прибегать к оппозиции-дихотомии «модернизация-традиционализм» – модернизация и традиционализм могут сочетаться или не противоречить друг другу в какой-то проекции. Ведь в самом деле: как мы определяем, где заканчивается Средневековье и начинается Новое время – раскрепощение сознания, генезис индивидуального самосознания? Конечно, для Европы это XVI в., а для России – вспомним выражение Д. С. Лихачева о «пробуждении характера», он говорит о XVII в., о времени после Смуты как о «пробуждении характера». И ведь, действительно, это революция, когда вдруг пробуждается интерес к личности, интерес к внутреннему миру (своему и чужому). И если мы возьмем парадокс нашего XVII в., то там как раз-таки традиционалисты и были модернизаторами. Кто так еще пробудил интерес к личности, как Аввакум Петров или Иван Неронов? И здесь важен сам масштаб личности, личность должна быть настолько грандиозна, настолько экстраординарна, что этим взламывается средневековый имперсонализм; та ситуация, когда индивидуальное «я» растворяется в коллективном «мы», начинает расшатываться, когда появляется яркая личность. И в этом плане, конечно же, Максима Грека, пусть он будет трижды традиционалистом, можно рассматривать как одного из первых агентов модернизации.
И при этом, да, Максим Грек может быть противником рационализма! Я даже записал Вашу мысль, что он был противником аристотелизма с его силлогизмами, и тут, знаете, в сознании «щелкнуло»: я всегда с некоторым благоговением и оторопью относился к фигуре Максима Грека, ощущая масштаб его личности, но предметом моих интересов был его современник, по-своему тоже парадоксальный, хотя не столь широко известный и оставивший гораздо меньше биографических сведений, — Филофей Псковский. И обратим внимание: они оба участвуют в полемике с астрологией, с Николаем Буевым. Неизвестно, были ли знакомы Филофей и Максим Грек, но по крайней мере у них было очень много общих знакомых, тот же самый Федор Карпов. И вот что поразительно: Максим Грек, образованнейший, изощреннейший интеллектуал, выступает с критикой аристотелизма и силлогизмов, а Филофей проявляет себя как опытный полемист, знакомый с риторическими приемами, что вообще само по себе странно для России XVI в. Мы же все знаем, что в России практически не было культуры полемики, была квазиполемика, и многочисленные антилатинские, антиармянские, антииудейские трактаты на самом деле собственно полемическими не были, в них не было никакой реальной полемики с оппонентами! Но Филофей, как и Максим Грек, отличается от большинства своих современников тем, что он был подлинным полемистом. Если взять послание Мисюрю Мунехину (кстати, Вы употребили хорошую фразу «маленький трактат в форме письма»), то Филофей использует весь ассортимент риторических приемов, то есть там есть и апелляция к здравому смыслу, и reductio ad absurdum, и многие риторические фигуры, находящие параллели в западной книжности. В частности, происхождение Филофея, потому что он пишет о себе как о невеже и поселянине. Но ведь это же риторическая фигура самоуничижения, признание в своей «сельскости». Откуда у Филофея эти приёмы?
Я бы хотел обратить внимание и на следующее: ведь идея «Третьего Рима» в этом послании Филофея выстраивается как силлогизм. Пожалуй, это первый случай применения в русской общественной мысли силлогизма как метода доказательства истины. Он же сначала доказывает, что два Рима пали, то есть берется малая посылка; потом он берет большую посылку, что ромейское царство неуничтожимо, и из этого делает вывод – вот он, классический силлогизм.
Таким образом, есть две ярких фигуры, но одна, увы, находится в тени, а другая действительно поражает своей монументальностью. И их обоих можно рассматривать как агентов модернизации. Именно потому, что это — яркие личности. Не только они, конечно, но ещё и Федор Карпов, и Макарий… Действительно, XVI в. – это еще Средневековье, но это уже столетие ярких личностей.
М. Гардзанити
Большое спасибо, на эти размышления следовало бы дать обширный ответ, надеюсь в будущем мы продолжим это. Я могу только сказать, что, действительно, эпоха Ивана III связана с модернизацией в общественной мысли и модернизацией в области архитектуры, инженерии и других полях развития, особенно ясно это видно в связи с приездом итальянских мастеров. Но, конечно, Максим Грек был модернизатором с этой точки зрения — если указывать на филологический подход, на богословский экзегетический подход в его сочинениях, на установку на конфессионализацию в полемике, на постановку общественной проблемы богатства и власти и вопроса о роли советников у власти — всё это указывает на то, что за это время были сделаны огромные шаги не только самим Максимом Грека, но и всем общества. Мне кажется, что благодаря своему личному опыту Максим Грек мог играть очень важную роль, которая была замечена его современниками.
И сопоставление произведений Максима Грека с посланиями Филофея, я думаю, очень важно. Только что вышла моя статья на итальянском языке, но в российском журнале «Mare nostrum» под редакцией Надежды Селунской, где я сопоставил понятия «священство» и понятие «царство» у Филофея и у Максима Грека[13]. И интересно, что у них обоих в центре внимания стоит именно толкование толкование Апокалипсиса, и особенно XII главы, где имеется образ жены. И это очень важно. Большое спасибо за Ваши комментарии и Ваши вопросы.
М.А. Юсим (ИВИ РАН)
Я хочу очень коротко продолжить разговор о модернизации. Действительно, это слово, которое как-то бросается в глаза и немного удивляет. Я хотел бы отметить, что для нас остается актуален разговор о словах. Для нас модернизация – это более поздняя эпоха, поэтому очень спорно применение этого термина к XVI в. Но, с другой стороны, у меня появилась мысль: ведь мы этой терминологией обязаны именно гуманистам – тогда не было понятия «Средние века», оно лишь зарождалось; в лексике итальянских гуманистов было деление: «древность» и «модерность», их время, время гуманистов.
Я не очень хорошо знаю Максима Грека, я его всегда рассматривал в контексте его пребывания в Италии, участия его в итальянских делах. Я думаю, что его отношение к тому, что происходило в Италии, к Ренессансу, было, безусловно, двойственным: прекрасно известны его уничижительные отзывы о некоторых гуманистах, и вместе с тем, мы сегодня в этом убедились, он впитал многие достижения Ренессанса, в том числе и филологические.
Мы сегодня убедились, что изучать наследие Максима Грека сложно, потому что даже его сочинения не исследованы полностью, не изданы окончательно, там много вопросов. И у меня вызывает вопрос такая проблема, как он, все-таки, работал с русским языком, церковнославянским, насколько он смог освоить язык. И здесь, наверное, было бы важно и интересно сопоставлять те тексты, которые есть у него на греческом, с теми, результатами перевода, которые были сделаны на церковнославянский язык, посмотреть, насколько это характеризует его знание языка. Но в целом, я думаю, что, безусловно, можно говорить о Максиме Греке как о человеке Возрождения, не давая уточняющих оценок, так как Возрождение шире узкого гуманизма, шире каких-то отдельных характеристик. Возрождение еще несет в себе какие-то глубинные черты, черты, которые отвечают запросу времени. Совершенно разных людей можно называть людьми Возрождения. Отталкиваясь хотя бы от самой судьбы Максима Грека, мы можем назвать его человеком Возрождения, не говоря о перипетиях жизни, с которыми он столкнулся в России: процессы против него, заточение и так далее.
М. Гардзанити
Всегда приятно слышать голоса не только специалистов по церковнославянской культуре, но и голос специалистов по гуманизму, которые могут дать основу для того, чтобы понять личность Максима Грека. Я хочу подчеркнуть, что работа над Максимом Греком и над его переводами интенсивно началась несколько десятилетий назад, когда Дмитрий Буланин занимался переводом «Лексикона» Свиды[14], но она продолжается и сегодня. Но надо подчеркнуть, что знание языка Максимом Греком меняется очень сильно с начала 20-х гг. до 40-х гг. XVI в., это видно, если сопоставить переводы Псалтыри, как это сделано недавнее издание под редакцией И. В. Вернер, которая написала важное введение[15]. Там можно обратить внимание на очень интересные страницы, где указывается на старание Максима Грека передать идею слова «нищий» и «убогий», что связано с проблемой нищеты. И в издании выясняется и уточняется как он переводит эти слова в разных редакциях. Эта проблема очень важна, и уже есть люди, которые дали глубокое толкование этой исследовательской проблеме.
М. В. Дмитриев
Мне кажется очень важным в исследовательско-техническом плане то, что сказал профессор Гардзанити, и то, на что обратила внимание Людмила Ивановна (что от некоторых представлений о Максиме Греке следует отказаться; что он, на самом деле, не участвовал в полемике с «жидовствующими» и с лютеранами; нужно поправить повторенный мною тезис, что старец Артемий добился перевода Максима из Твери в Троицу).
Профессор Гардзанити говорит также, что многое в идеях Максима Грека можно увидеть, изучая его толкования библейских текстов. Это касается и русского «нестяжательства» в эпоху Максима Грека. Уже давно пора организовать большую конференцию, посвященную «нестяжательству», тому, как оно пересматривало отношение к священным текстам. И тут большое значение будут иметь тексты, связанные с именем Максима Грека, в том числе 130 сборников, которые так или иначе содержат его произведения – особенно в том самом «сетевом» контексте, о котором сегодня упомянул профессор Гардзанити. Говоря о таком подходе, можно сослаться на пример того, как как наши украинские коллеги изучают Гоголя в «сетевом» контексте, то есть в контексте всех его связей с другими людьми, и это многое меняет в понимании Гоголя. Профессор М. Гардзанити дал нам примеры того, как «сетевой» контекст позволяет лучше понять Максима Грека, и, даст Бог, мы к этому сюжету ещё вернемся.
И ещё два вопроса. Когда Вы говорили о том, что Максим Грек берет из текстов Секста Эмпирика выражение «ἀκτήμων βίος» и этим передает идею, которая в латинском переводе звучит «contemptor pecuniae», — правильно ли я Вас понял, что Вы читаете соответствующие тексты (в частности, послания, которые развивают идеи нестяжательства), в том смысле, что предлагаемый Максимом ориентир предполагает не столько бегство от мира куда-то в скит, сколько, наоборот, переход от замкнутой монастырской жизни к этой самой жизни без имущества, презрение к богатству?
И в связи с этим второй, дополнительный, вопрос: Вы сказали, что проблематика стяжания и нестяжания в изученных Вами текстах и контекстах – это и есть одновременно развитие невероятно важной темы, которая присутствует во всей европейской мысли в связи с лютеранством, в связи с Реформацией вообще – темы противопоставления веры и дел. «Вера без дел мертва». У Лютера и его преемников, принцип sola fide в понимании спасения противостоит традиционному пониманию bona opera как обрядовой набожности, поклонения святым, поддержки монастырей, участия в паломничествах и т.п. Правильно ли я Вас понял, что Вы читаете тексты Максима Грека в том смысле, что за темой противопоставления веры и дел стоит, опять-таки, идея общественного активизма, а не просто церковного благочестия? Bona opera в данном случае – это уже не паломничества, это не постоянное молитвенное «умное делание», не многочасовые службы, не вклады в монастыри – это что-то, что мы называем общественной деятельностью?
М. Гардзанити
Я постараюсь ответить коротко. Я ссылаюсь на свои статьи, опубликованные в «Древней Руси» по поводу нестяжательства[16], чтобы сказать, как, по-моему, следовало бы рассматривать отношения между Вассианом Патрикеевым и Максимом Греком в связи со спорами о нестяжательстве и о политическом и социальном месте монастырей, о социальной функции «нищенства». Я не хочу отождествлять социальную деятельность Савонаролы во Флорентийской республике с деятельностью Максима Грека в России, но то, что, действительно, дух профетизма присутствует как в Максиме Греке, так и в Савонароле как призыв к преображению общества и использованию богатств не только в монастырях, но и решении проблем мирского общества – это, я думаю, нужно признать. Можно указать просто на постоянную тему сирот и вдов в его произведениях. Я, однако, только поставил этот важный вопрос и думаю, что, в самом деле, настало время, чтобы организовать конференцию, посвященную проблематике «стяжательства» и «нестяжательства» в общественной жизни Московской Руси.
М. В. Дмитриев
На протяжении сегодняшнего, продолжающегося уже 2,5 часа, интереснейшего разговора увидели, что верен принцип: keine Historiographie ohne Philologie, никакой историографии без филологии. Мы увидели пример очень плодотворного пересечения исторической и филологической науки. Плод — это приращение того, что называется relevant knowledge… Этот термин, как известно, употребляется, чтобы избегнуть слишком большой претенциозности, чтобы избежать упрёка, что, мол, историки претендует на такие же открытия, как в биологии, химии или физике. Но relevant knowledge, оказывается, можно-таки производить – это видно из того, что мы сегодня услышали в докладе профессора Гардзанити (при этом из громадного библиографического списка, который мог бы сопровождать доклад, а у нас на сайте помещена лишь очень малая часть).
Многие вопросы, что видно из нашего краткого обмена мнениями и впечатлениями, действительно, предполагают дискуссию, и дискуссию продуктивную. Я бы лично очень хотел вернуться к вопросу, а чем же на самом деле было русское нестяжательство, потому что у нас по-прежнему (особенно в университетах), господствует упрощенный взгляд, что нестяжательство было сосредоточено на проблеме земельных владений монастырей. Это, кажется, совершенно не так… Вотчины монастырей – скорее всего, вовсе не центр внимания нестяжателей. А если это не о монастырских владениях, то о чем же? Конечно, силы нашей лаборатории слишком ограничены, чтобы провести конференцию по этой теме, хотя хотелось бы…
Завершая, скажу, что обращение к многочисленным публикациям профессора Гардзанити позволяет ставить вопрос о параллелях между тем, что происходило на Западе на рубеже Средних веков и Нового времени (в том числе в благословленной Италии, которая была средоточием всех споров), и тем, что происходило на Руси. И более того, кажется, что из прозвучавшего сегодня можно вывести предположение, что в Италии и в Центральной Европе мы вдруг сможем найти ключи для понимания происходившего в интеллектуальной жизни в России в первой половине XVI в. Это очень для нас непривычно и представляется удивительным. Почему не попробовать взглянуть на Максима Грека и его наследие в параллели с Савонаролой? На нестяжательство — в параллели с тем пониманием нищеты и нестяжательства, какое было привычно доминиканцам и францисканцам? Здесь возникает блок интереснейших вопросов, которые имеют именно компаративистскую подоплёку. Нужно всерьез отнестись к перспективе сопоставления того, что мы знаем из итальянского опыта конца XV – начала XVI вв., с тем, что мы знаем о России того же времени.
Публикация дискуссии, последовавшей за докладом проф. Гардзанити, подготовлена И.Ю. Непряхиным (ВШЭ)
[1] Клибанов А.И. Духовная культура средневековой Руси. М., 1994.
[2] Максим Грек, преп. Сочинения. Т. 1. М., 2008; Максим Грек, преп. Сочинения. Т. 2. М., 2014.
[3] Синицына Н.В. Проект издания сочинений Максима Грека. Offprint from Cyrillomethodianum XVII-XVIII. Thessalonique 1993-1994. P.129-141.
[4] Сочинения преподобного Максима Грека, изданные при Казанской духовной академии. Ч. 1 – 3. Казань, 1859–1861.
[5] Журова Л.И. Сочинения Максима Грека против иудейского учения в системе авторских кодексов публициста // Quaestio Rossica. 2022. № 4. (в печати).
[6] Журова Л.И. История слов Максима Грека против Лютера (в защиту иконопочитания) // Сибирский филологический журнал. 2021. № 4. С. 56–68.
[7]Журова Л.И.Максим Грек и старец Артемий (к вопросу о групповой идентичности) // Гуманитарные науки в Сибири. 2020. № 3. С. 11–18.
[8]Даниил, митрополит Московский. Сочинения. М., 2020.
[9] Иванов А.И. Литературное наследие Максима Грека. Характеристика, атрибуции, библиография. Л., 1969.
[10] Буланин Д.М. Максим Грек: Греческий писатель или московский книжник? // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. 2017. № 2 (22). С. 91
[11] См. Мифология российской модернизации. Материалы всероссийской (с международным участием) научной конференции. Ростов-на-Дону, 19-20 октября 2021. Ростов-на-Дону; Таганрог, 2021.
[12] Флоря Б.Н. Централизация и модернизация Русского государства во второй половине XV – первой половине XVI в. // Modernizacja struktur władzy w warunkach opóźnienia. Europa Środkowa i Wschodnia na przełomie średniowiecza i czasów nowożytnych. Warszawa, 1999.
[13] Подробнее см. Garzaniti M. Imperium e sacerdotium nella Russia del cinquecento: fra Filofej di Pskov e Massimo il Greco // Mare nostrum. Выпуск 2: Море истории. М., 2021.
[14] Подробнее см. Буланин Д.М. Лексикон Свиды в творчестве Максима Грека // ТОДРЛ. Т.34. Л., 1979.
[15] См. Интерлинеарная славяно-греческая псалтырь 1552 г.: в переводе Максима Грека / иссл. и подгот. И.В. Вернер. М., 2019.
[16] Подробнее см. Гардзанити М. «Стязание о известном иночьскомъ жительстве» Максима Грека. Структура произведения и его цель // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2021.№1(83); Гардзанити М. «Стязание о известном иночьскомъ жительстве» Максима Грека. Понятие нестяжательства и его источники // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2021.№2(84).
