Исследовательский семинар «И снова — ересь?? О дискурсах "еретического" в христианских культурах Запада и Востока Европы в Средние века»
Публикуем репортаж Андрея Шпирта и тезисы доклада Николая Наумова
2 октября 2019 года во Франко-российском центре гуманитарных и общественных наук при поддержке ЛМИ ВШЭ и Центра украинистики и белорусистики МГУ состоялся исследовательский семинар «И снова — ересь?? О дискурсах «еретического» в христианских культурах Запада и Востока Европы в Средние века» , который продолжил начатую прежде серию семинаров, посвященных религиозному насилию в христианских культурах. В центре внимания стояли вопросы, касающиеся определения ереси в богословских и полемических текстах, отношения к «еретикам» и причин религиозной нетерпимости к вольномыслию в культурах «латинского» Запада, Византии и Московской Руси.
Семинар был открыт выступлением Николая Наумова (МГУ), посвященным взглядам чешского реформатора Яна Гуса. На основе широкого круга источников, связанных с работой Констанцкого собора (Эберхард Виндеке) или с жизнью Гуса (Петр из Младоневиц), докладчик показал, что взгляды пражского проповедника были более чем умеренными. Он критиковал нравы клира, выступал за индивидуальное благочестие и пропагандировал идеалы христианской бедности, однако не разделял взгляды Джона Виклифа на таинство причастия как на символическое действо, и идею, что неправедное духовенство должно быть лишено земельных владений. То, что Гус якобы выступал за секуляризацию церковных земель, было предписано ему впоследствии таборитами, сторонниками радикального крыла Чешской реформации. Таким образом, вопрос о том, кто такой «еретик» и какой должна быть его судьба, был одним из ключевых на процессе над Гусом. Церковь переубеждала «еретика» и ждала от него отречения и только в случае упорства осуждала его на смертную казнь. Произнеся знаменитые слова о том, что он не может отказаться от слов, которые он не произносил, Гус упорствовал и был направлен на костер. Причины казни Гуса докладчик предложил искать в «социальном» контексте: предреформационном брожении, нашедшем свое отражение в конфликтах между светским и духовным сословиями, в отношениях между светской и церковной властью, императором, папским престолом и соборным движением. Резюме доклада Н.Н. Наумова опубликовано ниже.
Михаила Дмитриев (МГУ-ВШЭ) в своем докладе («Почему понятие «ересь» столь размыто в культуре допетровской Руси?») продолжил поднятые в предыдущем выступлении вопросы о пределах «ортодоксии» и границах «ереси» - но на примере отношения к «еретикам» в Московской Руси. Первоначально он дал справку о том, как «латинский» Запад в Средние века стремился дать максимально точно и одновременно широкое определение ереси, придав ему юридически-уголовный смысл и приняв как императив необходимость бороться с «еретическими преступлениями». Потом М.В. Дмитриев рассмотрел, что стояло за понятием «ересь» в сочинениях Иосифа Волоцкого и старца Артемия. В этих текстах содержатся острые выпады против иноверия и «еретиков», однако даже Иосиф Волоцкий, имеющий репутацию в высшей степени нетерпимого церковного деятеля, утверждал, что «еретик» заслуживает смертной казни только в случае активной проповеди среди христиан. Докладчик напомнил, что несмотря на строгие канонические правила, предусматривающие смертную казнь «еретиков», в правовой практике Византии такие казни были очень редким явлением. Московская Русь шла по тому же пути, и это было связано, в частности, как кажется, с такими установками конфессионального мышления, которые не предполагали ни строгого и юридического определения «ереси», ни идеи, что еретика позволительно лишить надежды на покаяние, прощение и спасения, казнив его. и в Московской Руси смертные приговоры выносились лишь спорадически. В этом отношении, по мнению М.В. Дмитриева, византийско-православный мир следовал иной конфессионально детерминированной логике, чем мир «латинский».
Вместе с тем в дискуссии отмечалось, что и в инквизиционных процессах в Испании, например, вынесение смертных приговоров также было весьма редким и что и на Западе можно было услышать голоса о том, что «еретиков» можно было бы карать денежным штрафом, или руководствоваться библейской притчей о плевелах и пшенице (Матф. 13:46-43) в том смысле, что не следует выкорчевывать сорняки (неверие), чтобы не пострадали зерна (праведники). Кроме того, например, в чешском случае, многие представители светской (и духовной) знати противились казни Гуса. Это показывает, что часть общества выступало против преследования лиц, заподозренных в ереси и что представления о «ереси» и о преследовании «еретиков» оставались весьма размытыми и на Западе. Также отмечалось, что каждый раз преследования «еретиков» могли иметь под собой не только разную форму, но и причины. Еретиков казнили не только из-за религиозных разногласий, сложившихся представлений о «христианском теле», но и по экономическим причинам, желания конфисковать имущество обвиняемых, обогатить королевскую казну и т.д.
Предполагается, что семинар продолжит исследовательскую программу, посвященную сравнительному изучению религиозного насилия в монотеистических традициях.
А.М. Шпирт, к.и.н., Исторический факультет МГУ им. М.В. Ломоносова
Н.Н. Наумов, к.и.н. (МГУ)
За что сожгли Яна Гуса? О важности социальной среды в средневековом понимании «еретического».
6 июля 1415 года Констанцский собор католических епископов проклял чешского проповедника Яна Гуса как еретика. Сохранившиеся концепты итогового приговора аргументируют это решение следующим образом: 1) Ян Гус – «ученик не Христа, но скорее – ересиарха Джона Виклифа»; 2) учение Виклифа был осуждёно 2 февраля 1413 года Римским собором, во главе которого был римский папа Иоанн XXIII – и это решение было подтверждено самим Констанцским собором; 3) подсудимый «признал» собственноручное авторство книг, которые собор исследовал и посчитал достойными проклятия. Его ждали две участи: более мягкий приговор предполагал пожизненное заключение, более суровый – казнь. Отказавшись от нескольких формул отречения, Гус обрёк себя на смерть.
Подробнее об ошибках Гуса говорится в «Истории Констанцского собора», которую составил его участник, брат ордена иеремитов Св. Августина саксонец Теодерик Фри. Он купно осуждает и Виклифа, и Гуса касательно того, что те, якобы, говорили об Евхаристии: «тело и кровь после освящения становятся только лишь видимым знаком (лат. sacramentum ), а не истинным телом Христа». В действительности, отрицание пресуществления исповедовал Виклиф, но не Гус. Ещё в январе 1415 года чешскому проповеднику было предложено выразить своё мнение о 45 статьях Виклифа. Гус дал письменный ответ, что «никогда не придерживался и не придерживается» убеждения Виклифа, что в Причастии сохраняется материальная субстанция хлеба и вина. По свидетельству очевидца Петра из Младонёвиц, на публичном слушании 5 июня Гус повторил с отсылкой на Св. Ансельма, что материальная субстанция «не сохраняется и не уничтожается, но переходит в тело Христа или пресуществляется». Допрос проводили и кардинал, и английские теологи, один из которых, по словам Младонёвица, открыто заключил, что Гус «правильно судит о таинстве святости».
Но не один только Теодерик Фри сводит учение Виклифа и Гуса к учению о Причастии: другой очевидец собора, светский обыватель и бюргер из Майнца Эберхард Виндеке в своей «Книге императора Сигизмунда» равным образом утверждает, что Гус был приговорён, «поскольку стал затрагивать учение о Святом Причастии и многие другие вещи, которых не следует описывать». Одновременно, Виндеке приписал Гусу не только осуждение светских нравов духовенства, но и требование секуляризации церковных имуществ: «священники несправедливы в своём высокомерии, алчности и порочности, а также в том, что имеют неизмеримые пребенды и доходы, держать которые им незачем». При этом надо заметить, что требование секуляризации мы найдём в гуситском исповедании (Четырёх Пражских статьях 1420 года), но никак не у самого Гуса! Виндеке и Фри путали между собой учение Гуса и гуситов, вероятно, по той причине, что считали именно Гуса основателем современной им гуситской ереси. Причастие же вышло в католической постпамяти о Констанцском соборе на первый план, как думается, по той причине, что гуситов резким образом противопоставляло католикам именно учение о Причастии, состоящее в гуситском требовании причащать под обоими видами как духовных, так и светских людей. В то же время, и между гуситами имелись различия, которые должны были обнаружиться во время диспутов на Базельском соборе: чашники признавали пресуществление, в то время как табориты его отрицали. Виндеке запомнил, что Ян Гус был «совокупным собором справедливо уличён / повержен», но не уловил те реальные аргументы, которые имел против Гуса Констанцский собор.
Юридическое основание, за что Констанцский собор приговорил Яна Гуса, следует искать в тех статьях, которые тот у Виклифа поддерживал. Так, в январе 1415 года Гус одобрил статью, которая гласила: «никто не является ни светским владыкой, ни прелатом, ни епископом, если пребывает в смертном грехе». Согласно донесению Петра из Младонёвиц, в ходе слушания Гус даже добавил, что и король-грешник «недостоин перед Богом». На что Сигизмунд ответил, что нет человека, который бы жил без греха, а кардинал Пьер д’Эльи упрекнул подсудимого в том, что «своими писаниями и учениями Гус желает низвергнуть не только церковные ранги, но и сословие королей». Второе и третье слушание, состоявшиеся 7 – 8 июня, представляли собой монологи Гуса, перемежающиеся возмущёнными возгласами и призывами отдать себя на милость собора – но не полемикой по текстам. Англичанин Стокс заявил Гусу: «твои доктрины – не твои, но скорее Виклифа, которому следуешь». К этому моменту учение Виклифа было осуждено не только поместным английским, но и Римским, и самим Констанцским собором в мае 1415 года. От Гуса потребовали признать Виклифа еретиком, что тот отказался сделать; диспута же как такового с аргументами из священных текстов и авторов не состоялось.
Процесс над Гусом демонстрирует, что представители латинской культуры подчиняли понятие «ереси» разным критериям. Во время публичного слушания Гус высказал суждение, что «сначала необходимо дать еретику (если он таковым является) наставление из священных текстов и рассуждений, сделанных на их основе – как делали Августин и иные, которые вели споры с еретиками»; потом же, если еретики всячески упорствуют и не отходят от ошибок после поучения, «тогда не запрещено наказывать их в том числе и телесно». Гус исходил из презумпции собственной невиновности, опираясь на раннехристианские примеры, сравнив с фарисеями тех, кто готовы казнить невиновного человека руками светской власти. Таким образом, еретиком чешский проповедник был готов назвать человека уличённого, но не раскаявшегося. Именно Гусовы критерии еретика прозвучали в устах чешской шляхты, которая заявила Констанцскому собору: «никакие заблуждения и ереси» не были доказаны, потому соборные отцы незаконно прокляли Гуса – «не переубеждённого и не уличённого» (лат. non confessum, nec legiti me ut decebat, convictum, nullis que contrae um deductiset ostentis erroribus et heresibus). Те же, кто обвиняет Гуса и чехов без довода, сами являются еретиками – которые прибегают к обвинению в ереси (ст.-чеш. kaceřovanie) лишь для того, чтобы опозорить Чешское королевство. Для собора же признаком еретика было уже само несогласие собора с человеком и неготовность обвиняемого покаяться. В ходе процесса Гусу предъявляли списки статей – сначала Виклифа, потом – его самого: с тем, чтобы он от них отрекся. Процедура публичного слушания, как утверждает Иржи Кейрж, была требованием самого Гуса и небывалой процессуальной уступкой со стороны собора, сделанной под давлением Сигизмунда. Собор исходил из презумпции виновности Гуса, обращался с ним как с подсудимым, посадив в темницу – в соответствии с постановлениями папы Климента, на которые сослались участники собора. Важнейшую роль в вердикте сыграли общие интересы той среды, к которой принадлежали отцы собора – церковной иерархии, которая в лице Пьера д’Альи заявила, что учение Гуса подрывает её авторитет.