Второй день микроистории в НИУ ВШЭ

18 апреля Иштван Сиярто и Сигурдур Гильфи Магнуссон прочли две лекции по микроистории для студентов ВШЭ и всех желающих. Алиса Лапшина и Андрей Кравченко законспектировали их для нашего сайта

18 апреля 2016 года в Школе исторических наук НИУ ВШЭ доктор Иштван Сиярто (Будапештский университет имени Лоранда Этвёша) и профессор Сигурдур Гильфи Магнуссон (Исландский университет) прочли две лекции, посвященные микроистории. Модератором встречи стал Михаил Анатольевич Бойцов, который во вступительном слове рассказал о возможном будущем сотрудничестве с приехавшими коллегами в области микроистории и призвал слушателей высказывать свое мнение о востребованности такого сотрудничества.

Первым выступил доктор Иштван Сиярто (István Szijártó) с лекцией «История микроистории глазами “включенного” наблюдателя» («The history of microhistory through the eyes of a participant observer»). В качестве задачи исследователь назвал представление обзора истории микроисторического подхода.

Создателями микроистории стали итальянские исследователи марксистского направления. В 1976 Карло Гинзбург опубликовал свой знаменитый труд «Сыр и черви. Картина мира одного мельника, жившего в XVI в.», а в 1977 Эдоардо Гренди предложил программу исследований, основанных на микроанализе, которую К. Гинзбург поддержал. По мнению И. Сиярто, одна из главных особенностей микроистории — совмещение культурной и социальной историй. Уже итальянская microstoria был с самого начала разделена на социальную (Э. Гренди, Дж. Леви) и культурную. С распространением популярности этого направления микроистория стала все более и более  разнообразной, поэтому И. Сиярто  подчеркнул, что нет единого образа и понимания микроистории, и мы должны сами сконструировать представление о ней или создать свою версию.

Сам Иштван Сиярто определяет микроисторию через три параметра. Во-первых, она изучает маленькие объекты (например, одно событие, одно деревенское сообщество и т.п.) и исследует их особенно тщательно (используется оптика микроскопа, не телескопа). Во-вторых, через изучение маленьких объектов тем не менее ставятся «большие» исторические вопросы (в отличие от исследования кейсов, где главное — не генерализующий вывод, а интерпретация конкретной ситуации). В-третьих, ее интерес к человеку, рассмотрение индивидуумов как сознательных акторов.

Не существует единого мнения и о том, насколько микроистория является актуальным и продуктивным направлением на данный момент. По мнению, И. Сиярто, у миктоисторического подхода есть ряд плюсов. Прежде всего, индивидуальное и человеческое в качестве объекта исследования всегда интересно для широкой публики, так как вовлекает в том числе и личный опыт. История Мартина Герра или Минокио привлекательны сами по себе. Другим плюсом миктористории является возможность рассмотреть ситуацию во множестве контекстов. Наконец, по мнению И. Сиярто (который здесь солидаризуется с К. Гинзбургом), микроисторический подход представляет собой хорошо проработанное исследование одного случая, которое должно привести к лучшей генерализации. Хотя исследователь указал, что микроистория — только один из возможных путей, и что сам он на данный момент микроисториком себя не считает, по его мнению, микроистория — лучший способ «написать хорошую историю».        

В лекции были затронуты две концептуальные проблемы, касающиеся микроистории: степень репрезентативности ее объектов и проблема соотношения микро- и макро- уровней. В случае с исследованием микрообъектов неизбежно возникает вопрос их репрезентативности для решения общих исторических вопросов. Существуют разные способы решения этой проблемы. Так, в случае с подходом Э. Ауэрбаха («Мимесис», 1946), речь не идет легитимированной репрезентативности того или иного объекта, произвольных деталей автору достаточно. Здесь подразумевается, что каждая из деталей содержит в себе бóльшую информацию, чем она сама («море в каждой капле воды»). Другим возможным взглядом является идея «нормального исключения», использованная Эдоардо Гренди. Если существуют некоторые правила, то их нарушения тоже своего рода норма, и при этом совершенное нарушение высвечивает эти правила (нормальную ситуацию), которая иначе была бы неизвестна историку. Наконец, здесь необходимо сказать об «уликовой парадигме» («index paradigm») Карло Гинзбурга — попытки достичь недоступной реальности через маленькие свидетельства («small keys»).    
 

Второй вопрос — соединение макро- и микро- истории. Дж. Леви высказал идею о необходимости «сменить меру» (change the scale): в рамках микроистории речь может идти как об общих феноменах, так и об индивидуальных деталях, главное — подробное, «микроскопическое» исследование человеческого поведения. Бернар Лепти развил идею изменения меры в полную теорию. Для него социальные акторы действуют сразу в нескольких контекстах как на микро-, так и на макро- уровне. При этом уровни сравнительно независимы и равноправны. Другим подходом пользуется Давид Розенталь: здесь, напротив, микроуровню уделяется особое значение, социальные формы и процессы создаются индивидуальными решениями. Еще один возможный взгляд на соотношение микро- и макро- истории предложил в 2008 г. в статье «Puzzle, fractal, mosaic. Thoughts on microhistory. Journal of Microhistory» сам Иштван Сиярто, используя метафору «фрактала» (объект, каждая часть которого напоминает его самого,  т.е. обладает свойством «самоподобия»): исследователь в малом объекте видит его как полное подобие непостижимой до конца «всей истории».  

Последняя часть лекции была посвящена рассмотрению некоторых трудов, посвященных российской истории. Это были исследования Ольги Кошелевой («Иван Алексеев сын Рыбников: Из жизни незнаменитых людей в эпоху Петра»), Евгения Анисимова (работы о политическом сыске) и британского историка Орландо Файджеса (The Whisperers: Private Life in Stalin’s Russia, 2007). Во всех них центральная тема — противостояние индивида давлению со стороны государства. Также И. Сиярто сказал несколько слов о книгах А. Замойского («1812. Фатальный марш на Москву») и П. Энглунда («The Battle That Shook Europe: Poltava and the Birth of the Russian Empire»), обращая внимание на то, как в них рассматривается роль индивидуальных решений в истории.   
           

После лекции слушатели задали несколько вопросов. Их интересовало, в том числе, что известно о микроистории в Китае или других странах Азии. Здесь И. Сиярто отметил, что в этих странах заметна заинтересованность в микроистории (происходит активный перевод микроисторических исследований на китайский язык), хотя о знаковых самостоятельных исследованиях, видимо, речи пока не идет. Другой важный вопрос, прозвучавший после лекции, был о том, не представляет ли микроистория своего рода «эпистемиологический риск» своей приверженностью к слому структур и больших объяснительных схем. Исследователь отметил, что слом и бунт действительно были очень важны, например, для Карло Гинзбурга как человека своей эпохи, но, по его собственному мнению, микроистория должна идти рука об руку с макроисторическим подходом. 

---

В отличие от выступления венгерского коллеги, лекция Сигурдура Гильфи Магнуссона из Исландского университета была посвящена скорее практике микроисторического исследования. Докладчик рассказал о своих прошлых и готовящихся публикациях, которые посвящены жизни исландских крестьян XVIII-ΧΧ вв. В частности, о работе над книгой 1997 года (Education, Love and Grief. A Micro-Historical Analyses of the 19th and the 20th Century Peasant Society in Iceland), которая стала главным примером такой исследовательской практики.

 

Наиболее общий вопрос, на который здесь обращает внимание профессор Магнуссон – это вопрос о влиянии революции Гутенберга на "большие нарративы", особенно их связь с массовой культурой Исландии. Чтобы понять, как образование, распространение грамотности и печатных книг повлияло на формирование письменных традиций в крестьянской среде недостаточно обратиться к общему взгляду свысока на этот процесс. В Исландии сохранилось большое количество личных документов в виде автобиографией, дневников и писем, которые позволяют взглянуть на историю с точки зрения простых людей. Обращение к этому материалу позволило професору Магнуссону сместить фокус своего исследования в сторону личных переживаний человека и обратиться к вопросу взаимного влияние друг на друга эмоций и образования. 

 

Докладчик обозначил также основные отличия своего подхода от "итальянской школы" микроистории, которая ориентирована в сторону достраивания смысла сведений из исторических источников. Это достраивание связано прежде всего с тем, что итальянские исследователи чаще всего имели дело с людьми, которые не оставили материалов личного происхождения, поэтому они были вынуждены использовать уже переработанную информацию, причем часто людьми, принадлежащих к структурам власти. Для Исландии конца ΧΙΧ века такое достраивание становится ненужным, потому что появляется возможность обратиться к письмам и дневникам, то есть к эго-документам. По схожей причине профессор Магнуссон использовал только рукописный материал. Печатные книги обязательно проходят редактирование, что снижает их репрезентативность, как источника личного происхождения.

 

Если взглянуть на историю образования в Исландии с институциональной точки зрения, то можно заметить определенное противоречие. Несмотря на то, что грамотность, в отличие от большинства стран Европы, в среде крестьянского населения распространялась очень быстро и спрос на образование был невероятно высоким, сам процесс получения образования был связан с многими трудностями и лишениями. Страна была крайне бедна, а структура общества достаточно простой, основанной на многодетных семьях и общинах. Вплоть до второй четверти ΧΧ в. большая часть детей обучалась в домашних условиях, а не в школах. При этом грамотность в крестьянской среде была почти стопроцентной, а дискуссии по поводу образования были довольно оживленными. Докладчик отмечает особую тягу к литературному творчеству и вообще письму, так, например, не имея возможности использовать печатный станок (в то время в Исландии он был всего один и печатал только религиозные тексты), крестьяне начали создавать рукописные газеты, которые циркулировали между сёлами.

 

Если обстоятельства были столь неблагоприятными, а образование само по себе не сулило больших выгод, то чем же можно объяснить такую тягу к знанию среди крестьян? Одним из самых распространенных занятий было написание дневников, которое Магнуссон связывает с влиянием древних традиций. Расцвет исландской культуры, случившийся в ΧΙ веке, саги, стали тем моральным ориентиром, позволившим крестьянам связать себя с древней культурой, стать для них стимулом к тому, чтобы начать интересоваться собственной историей и генеалогией. Именно на анализе нескольких таких дневников и сосредоточил своё внимание докладчик. Это дневники двух братьев Халлдора и Нильса Йоунссон – старший вел дневники на протяжении двадцати четырёх лет, младший - сорока.

Главный тезис профессора Магнуссона заключается в том, что именно тяготы жизни и окружавшее их горе стали стимулами к получению образования. Дневники полнятся воспоминаниями о смерти и болезнях близких людей: пятеро из их братьев умерли в молодости, мать умерла, когда они еще были подростками. Скорбь окружала братьев всю жизнь, при этом описания их утрат максимально нейтральны. Оба брата очень быстро оправляются от тяжелого испытания и возвращаются к своим ежедневным обязанностям. Профессор Магнуссон объясняет это двумя способами. Во-первых, одна из вещей, которую они усвоили из исландских саг заключалась в том, что они должны были встретить свою судьбу со спокойствием и смирением. Должны были переживать всё, что с ними случится, не теряя своего достоинства. Во-вторых, дневники и переписка, которые стали своего рода, как это выразил Фрейд, формой антиципаторного горя, то есть эмоциональной подготовкой себя к смерти. Дневник, по мысли докладчика, давал братьям чувство контроля над своей жизнью, это был способ сублимации своего горя в деятельность. Их невозмутимость вовсе не означает, что они не имели глубоких чувств, скорее наоборот, эти чувства были настолько сильны, что не находили никакого эквивалента в непосредственном выражении, поэтому образование стало деятельностью, через которую эти внутренние переживания можно было канализировать. Именно желание преодолеть горе, сделать жизнь лучше, рождало в головах людей идею прогресса, стремления к будущему, заставляло их обращаться к поэзии и литературе, в которой выражение чувств было более структурированным, а, следовательно, и лучше поддающимся контролю. Этот контраст между нестабильностью, хрупкостью жизни и отрешённостью в преодолении её тягот хорошо виден в дневниках, но что более важно, случай братьев Йоунссон не единственный, их экономическое положение и социальный статус, события, с которыми они сталкивались на фоне повествований других дневников не выглядят чем-то экстраординарным, а значит этот случай можно считать типичным для исландского крестьянства этого времени.

Алиса Лапшина, Андрей Кравченко