Мусульмане и мориски Испании, татары и мусульмане Московии в XVI- начале XVII вв.: почему были их судьбы были столь различными?
Публикуем отчет о воркшопе, состоявшемся 16 апреля 2015 года в Лаборатории
16 апреля 2015 года Лаборатория провела очередной семинар в рамках исследовательского проекта «Христиане перед лицом Ислама. Византия, Русь, «латинский Запад», X - XVII вв.: структурные различия стратегий accommodating cultural difference?». Он продолжил анализ «испанского» опыта взаимодействия христиан и мусульман по сравнению опытом Московской Руси (начатый в мае 2012 при обсуждении книги А.В. Белякова, продолженный в выездном семинаре в Гусе Хрустальном в июле того же года (доклад М.Ю. Астахова) и во время конференции в октябре 2012 года; при обсуждении доклада С. Брюнэ в июне 2014 года; докладов Е.С. Марей и Г.А. Поповой в октябре 2014 года; доклада И.И. Варьяш в марте 2015 года).
В этот раз тема семинара была нарочито сфокусирована на сопоставлении московских и «испанских» реалий: «Мусульмане и мориски Испании, татары и мусульмане Московии в XVI- начале XVII вв.: почему были их судьбы были столь различными?»
С такой же прямотой были сформулированы и вынесенные на дискуссию вопросы:
- какова историографическая ситуация в изучении взаимодействия христианских культур Востока и Запада Европы с миром ислама в XVI– XVII вв.? в частности, каковы (на сегодняшний день) результаты изучения дискурсов взаимодействия с исламом в культуре Пиренейского полуострова в позднее средневековье и раннее новое время?
- какими факторами и корреляциями можно объяснить различия (если считать, что они существенны) между отношением к мусульманам и бывшим мусульманам в Испании и в Московской Руси в XVI– XVII вв.
- какую роль конфессиональные факторы и, в частности, конфессиональные особенности религиозной мысли сыграли в формировании устойчивых взглядов на ислам и мусульман в христианской культуре Пиренейского полуострова и Московской Руси?
Основной доклад сделал (как и в июне 2014 года) профессор университета Монпелье III, член престижного французского Института университетских исследователей Сэрж Брюнэ: «Политические и религиозные факторы в антиисламских дискурсах XVI и изгнании морисков из Испании в начале XVII в.».
Суть представленного и обоснованного С. Брюнэ взгляда на причины изгнания морисков из Испании состоит в том, что не столько религиозные факторы, сколько политические обстоятельства сыграли свою роль в принятии решения об изгнании морисков. Как считает С. Брюнэ, мадридский двор искренно поверил в возможность совместных действий крещёных мусульман и Генриха IV против Испании. К этому подталкивали сведения ряда тайных агентов и эмиграция морисков на французский юг, откуда (из Монпелье) они, якобы, предполагали двинуться походом на Пиренеи. Такая экспедиция должна была стать часть уже подготовленной войны Франции и Испании. Убийство Генриха IV в 1610 г. перечеркнуло эти планы. Жертвой несостоявшейся войны стали мориски… Докладчик подчеркивал, что его подход к объяснению коллизий начала XVII века есть своего рода противопоставление «событийной» логики политической истории структурным факторам социальной истории, на роли которых настаивала школа «Анналов»… Вместе с тем, С. Брюнэ не отрицает, что и собственно конфессиональные мотивы архикатолической испанской монархии сыграли свою роль в драме морисков. Однако выбор между стратегией ассимиляции и решением об изгнании морисков не есть прямое применение на практике идеологических установок католической церкви.
В.А. Ведюшкин и Г.А. Попова добавили ряд своих наблюдений о том, что отношение испанских властных элит к морискам было далеко не однозначно вражебным и, в конечном итоге, само по себе решение об их выселении могло быть в большей степени данью политической конъюнктуре, чем конфессиональной логике.
В дополнение к докладу Брюнэ прозвучало выступление М.В. Дмитриева (МГУ/ ВШЭ)«О состоянии исследований по истории российско-мусульманского «дискурсивного» пограничья в XVI – XVII вв.». Дмитриев настаивал, что Московская Русь отличается от Испании не в том или ином решении вопроса об мусульманах на территории двух государств, а в том, какова была систематическая и принципиальная установка культуры (церковной и политической) на сосуществование с иноконфессиональным населением. В этом отношении изучение религиозно-политических дискурсов не менее приоритетно, чем изучение военно-политических реалий. Дмитриев констатировал, что в отличие от исследований по политическим отношениям между Московским государством и его мусульманскими соседями представлениям об исламе и мусульманах в русской культуре посвящены лишь немногие труды. При этом, как ни удивительно, но период после «стояния на Угре» (1480 г.) исследован, с этой точки зрения, ещё в меньшей степени, чем период до конца XV в. Тем не менее часто утверждается, будто русская письменность московского периода (и общественное сознание Московской Руси, соответственно) отмечены острыми антиисламскими настроениями (такова, например, книга Я. Пеленского[Russia and Kazan. Conquest and Imperial Ideology (1438-1560s). The Hague; Paris, 1974], которой противостоят работы Г. Х. Нольте [Nolte H.-H. Religiöse Toleranz in Russland 1600-1725, Göttingen, 1969; Nolte H.-H. Verständnis und Bedeutung der religiösen Toleranz in Russland, 1600-1725.Zur Kirchlichkeit des Moskauer Reiches // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. Neue Folge. Bd. 17. 1969. S. 494-530). Собственно религиозные (в том числе и богословские) дискурсы отношения к исламу в текстах московского периода не изучались. А между тем самое риторика антиисламских и антимусульманских дискурсов русских памятников XVI – XVII вв. такова, что их «язык нетерпимости» с точки зрения сопоставления с характерными и общеизвестными западнохристианскими аналогами, весьма отличается от западных «канонов», и если и нетерпим, - то не в том смысле, в каком обыкновенно принято говорить о религиозной нетерпимости. Дмитриев привёл соответствующие примеры, отослав и к своей недавней статье (Дмитриев М.В. Московская Русь перед лицом «иноверия»: восточнохристианская модель религиозно-культурного плюрализма? // Polistoria-2014. Средневековая Европа: Восток и Запад. М.: Издательский дом ВШЭ, 2014. С. 233-324). Есть ли основания квалифицировать этот язык как язык «крестовых походов» и программы насильственного обращения «агарян» в православие? Этот вопрос нуждается в много более подробном и именно компаративистском анализе, который предстоит проделать в будущем.
М.В. Моисеев (ГБУК «Музей истории Москвы») поддержал М.В. Дмитриева в том, что по крайней мере в XVI веке прагматизм, религиозный индифферентизм в отношениях с мусульманским миром и даже известная «исламофилия» были характерными чертами взгляда элит Московской Руси на ислам и мусульман.
Как и в прежних семинарах, участники пришли к выводу, что компаративный подход к данной проблематике и сложен, и непривычен, но может оказаться вполне продуктивным.