Видимый и невидимый образ короля во Франции позднего средневековья и раннего нового времени

Лаборатория медиевистических исследований

25 ноября 2014 г.

Семинар «Символическое средневековье»

 

Жан-Мари Ле Галль (Jean-Marie Le Gall), проф. университета Париж I Пантеон-Сорбонна.

«Видимый и невидимый образ короля во Франции позднего средневековья и раннего нового времени» 
(L'impossible invisibilité du roi de France)[1].

                                    

М. А. Бойцов (ЛМИ ВШЭ/МГУ):

Для меня большая честь и удовольствие представить нашего гостя — Жана-Мари Ле Галля, декана факультета истории одного из самых известных французских университетов — Париж-I Пантеон-Сорбонна. Я думаю, после доклада у нас еще будет возможность обсудить не только сюжеты, связанные с королевской властью во Франции, но и темы, относящиеся к университетской жизни в Париж-I, и еще к каким-нибудь другим вопросам.

Доклад, который мы сегодня выслушаем, в русском переводе будет называться «Король Франции: видимый и невидимый…». Название весьма загадочное, посмотрим, что за ним скрывается.

М.В. Дмитриев (ЛМИ ВШЭ/МГУ):

Это не первый раз, когда Жан-Мари приезжает в Москву — до этого он уже приезжал в МГУ и в Академию Наук.

Жан-Мари Лё Галль уже опубликовал целый ряд книг. Одна из них — книга, вокруг которой будет построена проблематика нашей следующей встречи[2] — посвящена представлениям о мужчинах и мужской красоте в европейской культуре раннего нового времени[3].

Очень важная для нас книга Ле Галля — «Миф Святого Дионисия: между ренессансом и революцией»[4]. Она является одновременно и его докторской диссертацией (thèse d’habilitation). В ней идет речь о Дионисии Ареопагите и одновременно о Дионисии Парижском, покровителе Франции, первом епископе Парижа. Кем он был на самом деле, чьи останки хранятся в Сен-Дени, и чья драгоценная рука, как мы узнали недавно, уехала в Германию? Это такой сюжет, который одновременно касается и Запада, и Востока — ведь в книге много места уделено тому, как сочинения Псевдо-Ареопагита воспринимались на Западе. За эту диссертацию Жан-Мари получил в 2007 г. две престижные премии: одна — le Prix de l’Académie des belles lettres de l’institut, а вторая — le Prix de l’Académie des sciences morales et politiques (первая дана отделением филологических наук Французской Академии, а вторая — отделением политических и моральных наук).

Кроме того, Жану-Мари принадлежит книга, посвященная истории французского монашества на рубеже XVи XVI вв., в основе которой лежит его кандидатская диссертация[5].

Более того, Ле Галль и Изабелль Бриан написали небольшой учебник, посвященный религиозной жизни во Франции в раннее Новое время. Также ему принадлежит такого же рода учебник, посвященный гуманистам[6].

Есть и ряд коллективных работ, созданных под руководством нашего гостя…

Теперь я передаю слово Жану-Мари Ле Галлю. 

Ж.-М. Ле Галль:

Спасибо за приглашение и всем присутствующим за внимание и участие.

Я хотел бы остановиться, возможно, на более интересной теме, чем только проблематике «невидимого короля», а именно, на анализе представлений о сакральности королевской власти (la royauté sacrée). Что такое сакральность власти короля (и sacrum в политической культуре) с точки зрения и историков и антропологов? И, очевидно, я сосредоточусь преимущественно на французских и западноевропейских монархиях и источниках. Но перед этим я бы хотел ненадолго остановиться на антропологическом подходе к этой проблематике — а именно, на понятии «священной власти правителя» и особенностях его употребления, выделяемых антропологами.

Известно, что монотеистические религии — христианство, иудаизм — с давних пор используют понятие сакрального власти. Однако в антропологические и культурологические исследования тема сакрального была введена только в конце XIX века. Тогда ученым, занимавшимся нехристианскими и немусульманскими обществами, находившимися за пределами монотеистического мира, нужно было понять, как другие культуры воспринимают свою связь с вечностью. Историки переняли это понятие для анализа европейских монархий. Здесь я хотел бы сослаться на книгу Марка Блока «Короли-чудотворцы». Она была написана в 1924 году, однако не переиздавалась и не переводилась до 1960 году. Это очевидно свидетельствует о том, что проблематика сакральности королевской власти в первом поколении школы «Анналов» не была актуальной и востребованной. Тем не менее, историки, занимавшиеся изучением монархий как в эпоху античности, так и в более позднее время задавали вопрос о сакральности фараона, римского или византийского императора, эллинистических правителей, китайских и японских монархов.

Однако нам нужно быть осторожными в слишком тесном сближении понятий «царского» («королевского») и «сакрального». Исследования показывают, что в ряде культур «царское» могло не иметь сакрального. В качестве примера, можно привести фигуру фараона, его власть, статус и достоинство в Древнем Египте. В одном из исследований 1960 года доказывается, что в образе фараона было слишком мало сакрализованного. Можно так же привести и другие работы, например, про африканских правителей. Все они показывают, что вопреки утверждению Д.Д. Фрэзера о неотъемлемом обожествлении правителей и сакральном характере монаршей власти в Африке, в этом регионе все же существуют примеры того, что феномен царской власти не был связан с сакральностью.

Второе замечание, которое необходимо сделать, касается необходимости воздержаться от восприятия сакральной царской власти как архаического реликта, признака примитивной стадии в развитии монархии, которая непременно по мере развития и модернизации властных институтов обречена на постепенное исчезновение. Это критическое замечание в свое время было адресовано «Золотой ветви» Д.Д. Фрэзера. Согласно Д.Д. Фрэзеру, верховная власть прошла следующие стадии развития: царь-маг, царь-бог и, наконец, царь-жрец (священник). Однако эта последовательность не прошла проверку временем и была опровергнута последующими исследованиями.

Третье замечание, которое нужно сделать в введении моего сегодняшнего доклада, посвящено необходимости избегать смешения понятий священной монаршей власти и абсолютной власти монарха. (Неверно полагать, что абсолютная власть, или как мы бы сказали по-русски — самодержавная власть, не предполагает никакой сакрализации власти. Это две совершенно разные логики, две разные вещи. — М.Д.). Нет никакой связи между эффективностью властных полномочий монарха и сакральным характером его власти. В своё время в книге «Власть и запреты» Альфред Адлер показал, что в некоторых случаях царь, обладавший сакральной властью, ни в коем случае не мог участвовать в войне и военных действиях. Верховный правитель не участвовал в войне, так как его функция — обеспечение космического порядка и гармонии в том социуме, который он возглавлял, а не ведение войны данного государства против других государств.

Недавно эта линия была продолжена итальянским философом Джорджо Агамбеном. В его работе «Царство и слава»[7] была высказана интересная идея, о том, что «Бог должен быть бессильным, чтобы мир хорошо управлялся» (то есть находиться «вовне»; и сакральное, и божественное во власти должно быть отделено от того, что мы называем мирским и политическим — ред.) («Le Dieu doit être impuissant, pour que le monde soit bien gouverné»). Это во многом и есть сакрализованный король — король, который, по сути, бесполезен.

Четвертое замечание, которое я всегда оговариваю — необходимо тщательно анализировать культ почитания суверена, отделяя сакральную власть от ее культа. Нам хочется обыкновенно думать, что всюду, где есть культ правителя, этот культ непременно является сакральным.

Если поговорить со специалистом по античной истории, то он скажет, что восприятие религии в античном мире коренным образом отличается от восприятия религии в христианском мире. В христианском мире религия включает в себя веру и верования, историки греческой и римской мифологии, наоборот, подчеркивают, что вера в античном мире рассматривалась не в контексте верований, но дел — полисного культа и общественных практик.

Более того, в других религиях мы не найдем то, что составляет особенность христианства — представление о существовании вечного бога и смертных людей. В античном мире не существовало столь же резкой, как в христианстве, границы между смертными людьми и богами. В античных мифах помимо всего прочего присутствуют как герои (полубоги), так и обожествляемые императоры. Культурные герои стоят между смертностью и бессмертием — соответственно христианская логика здесь не работает.

Прежде чем перейти к основной части доклада, я бы хотел обозначить несколько вопросов. Связь между «царским» и «сакральным» ставит перед нами следующую проблему. Что делает сакральной фигуру короля? Тот факт,что король исполняет монархическую функцию или тот факт, что сакральность короля позволяет ему исполнять монархическую функцию?

В реальности существовало множество способов получить королевскую власть — будь то через наследование, выборы, получение некоторой харизмы свыше или путем банального насилия. Таким образом, я предлагаю рассмотреть 3 темы.

Прежде всего, я предлагаю изучить критерии, используемые антропологами для обозначения и описания священной королевской власти — этот пункт составит первую часть моего сегодняшнего выступления.

Во второй части я собираюсь проанализировать, кактема сакральной высшей власти уживается с христианскими традициями и какие она вызывает противоречия и коллизии внутри христианской культуры.Мы увидим, что эта проблема действительно существует. Ален Буро даже написал об этом книгу «Простое тело короля» («Le simple corps du Roi»), в которой он утверждает, что в христианской культуре сакральность или обожествление королевской власти невозможны по той причине, что монополией на сакральное обладает только христианская церковь[8].

И, наконец, в третьей части, я собираюсь обратиться к следующей проблеме. Читая труды по антропологии, можно прийти к заключению, что в христианской культуре все же существовала идея о сакральности короля, однако она не исходила из церковных учений. 

1.

Итак, перейдем к первой части моего доклада — речь пойдет о проявлениях и функциях сакральной власти царя или короля, о которых пишут антропологи. Если обратиться к «Тотему и табу» Зигмунда Фрейда, к трудам Рудольфа Отто или Мирче Элиаде — все они работали над проблематикой сакрального, то мы увидим, что идея сакрального всегда связанно как с почитанием и восхищением, так и с отталкиванием и отвращением. Сакральное, таким образом, устанавливает связь между жертвоприношением, отделением и отдалением.

 Я перечислю шесть критериев (не в иерархическом, но в произвольном порядке), выделяемых антропологами и историками для описания сакральной королевской власти.

Первый критерий, — это начальный акт насилия, который порождает институт правления. Это насилие может быть выражено как в форме победы над противником, так и в виде убийства — братоубийства, отцеубийства и т.д.

Жиль Вайнштейн, профессор Французского Коллежа (College de France) и крупный специалист по Османской империи, одну из своих последних книг посвятил захвату и передачи власти в Османской империи в XV XVI и XVII веках[9]. В ней он показал, что на протяжении XVII века братоубийство было обычным способом захватить власть в стране и взойти на престол. Султана признавали и почитали как легитимного правителя только в том случае, если он взошел на трон путем убийства своих противников, которыми часто были его братья. Османский султан наследовал власть не от своего отца, но после убийства своих братьев, являвшихся одновременно и его соперниками. Такая практика не порицалась, так как султан в том случае получал барака– специальный термин, обозначающий в мусульманском мире полученную от бога харизму, божественное благословление. Завершая свое исследование, Жиль Вайнштейн показывает, что запрет халифами и муфтиями в XVII веке практики братоубийства, которая входила в противоречие с религией, и исламизация султанской власти, в конечном счете, привели к ее десакрализации, так раньше ее сакрализация была связана с актом братоубийства.

Второй критерий, используемый для описания сакральности короля и его власти в научной литературе, заключается в идее, что впоследствии верховный правитель может быть принесен в жертву (va être sacrifié). Например, в некоторых африканских племенах, разделявших представления о сакральности власти вождя, правителей на протяжении XVIII-XX в. регулярно каждые 7-8 лет предавали смерти. Вождей приносили в жертву для поддержания природной и космической гармонии.

Третий критерий в определении сакральной власти короля и его фигуры связан с возможностью безнаказанно выходить за рамки дозволенного и нарушать запреты. Роже Кайуа (Roger Caillois), который в 1950-1960-х гг. посвятил много времени вопросам антропологии, разработал такое понятие как «освящение нарушения» (la notion du “sacre de transgression”)[10]. Одним из таких нарушаемых запретов был инцест. Так, только вождь или верховный владыка мог жениться на своей сестре. Такая практика встречалась, например, у индийских племен гонды, в Древнем Египте или даже в античном мире, например, у спартанской династии Агидов. Даже в Новое время в XVI-XVII вв. европейские короли женились на близких сестрах, не останавливаясь перед тем, чтобы просить у Папы отменить запрет на родственные браки. Не является ли это отдаленным эхом практики дозволенного лишь высшим правителям инцеста?

Четвертый критерий, который отмечен в литературе, посвященной сакральности высшей власти, заключается в наличии метки или телесной черты, которая бы отличало монаршее лицо от остального населения, служило знаком, что он предназначен или способен стать правителем, вождем или королем.

Пятая характеристика священного статуса правителя — это дистанция между ним и его подданными. Например, у вождей племени банга и у французских королей существовал обычай, в соответствии с которым высший правитель должен был принимать пищу в одиночестве. А японский император в своем дворце жил в строгой изоляции.

Шестой критерий, который стоит принять во внимание, выражается в наличии культа, посвященного сакрализованному правителю. При этом следует иметь в виду, что эти культы не являлись инструментом пропаганды. Например, в Римской империи города и городские сообщества сами решали, учреждать ли им культ императора: строить посвященный ему храм, возводить статую, устраивать в его честь праздники и т.д. В то время как император Тиберий был почитаем в качестве бога в восточных провинциях империи, на Западе культа в его честь никогда не существовало. Помимо всего прочего культы сопровождались определенными жестами. Как, например, византийский проскинесис, падение ниц перед халифами из рода Аббасидов или Фатимидов и перед восточными правителями вообще.

Когда мы обозначили выше приведенные признаки сакральности фигуры верховного правителя, вэтой части доклада нам остается только разобраться с основными функциями сакральной монаршей власти.

Д.Д. Фрэзер, чья «Золотая ветвь» стала источником вдохновения для целого ряда антропологов, был убежден, что роль сакрализованного высшего правителя заключалась в обладании особой власти над природой и, как следствие, в обеспечении и поддержании мирового порядка. И именно в рамках этой парадигмы египетские фараоны, Тимуриды и некоторые африканские вожди считались способными вызывать дождь («faiseur de pluie») и тем самым гарантировать плодородие, разливы Нила, выпадение осадков.

Суть одного из критических замечаний, сделанных Фрэзеру или Б. Малиновским, или Э. Дюркгеймом, заключалась в том, что автор «Золотой ветви» рассматривал сакральную власть правителя исключительно в контексте космоса. В то время как для социолога Э. Дюркгейма особое значение имеет тот факт, что сакральная монаршая власть существует не только для поддержания гармонии сил природы и космоса, но и выполняет функцию установления социальных связей внутри социума и обеспечения внутреннего социального порядка. Соответственно, возникает вопрос о том, находятся ли под сакральной властью монарха только космос и природа, или же она также простирается на социальный порядок и обеспечивает его единство?

Это все, о чем я собирался бегло напомнить в рамках первой части моего доклада — о критериях сакральной власти правителей, выделенных исследователями, работающими с понятием сакральности монаршей власти вне европейской цивилизации. 

2.

Теперь я хочу перейти ко второй части моего доклада, в которой я займусь вопросом о том, как эта проблема трактуется и какие трудности вызывает в христианском мире.

Перед тем как перейти к христианству, стоит обратиться к индоевропейскому наследию, которое сейчас является объектом широкого обсуждения. В этой традиции функция посредничества между миром людей и миром принадлежит не правителю как таковому, но обеспечивается кастой жрецов или священников.

В 1967 году вышла книга Луи Дюмона «Человек иерархический» («Homo Hierarchicus»)[11]. В ней рассматривалась кастовая система и в частности каста брахманов. Исследователь пришел к выводу, что по отношению к богу брахманы всегда занимали главенствующее положение по сравнению с правителем, который если и обладал сакральным статусом, то только в том случае, если его правление было одобрено брахманами.

Проблема, которую ставят, прежде всего, монотеистические религии — христианство, ислам и иудаизм — заключается в том, что вера в единого Бога не оставляет возможности для обожествления, земного и смертного правителя. Поэтому, сакральность монаршей власти, в некотором смысле, намного сложнее анализировать в языческой среде, где это обожествление возможно.

 В христианстве по-настоящему королевское достоинство принадлежит только Христу. И именно королевское достоинство Христа обесценивает власть прочих правителей. Я возьму пример шотландского пресвитерианца начала XVII века Эндрю Мелвилля, который говорил, что в Шотландии нет иного короля кроме Христа.

Как мы увидели в первой части доклада, сакральность монарха часто связывалась с принесением его в жертву. В христианстве в жертву приносится никто иной, как Христос. Рене Жирар пошел еще дальше и предположил, что жертвоприношение Христа стало последним в истории человечества. Идея распятия Христа, как последнего жертвоприношения, была подкреплена в эпоху Реформации. В отличие от католиков, для которых каждая месса– это повторение жертвоприношения, у протестантов месса воспринимается иначе. По их мнению, жертвоприношение состоялось только единожды, когда Иисус Христос был распят.

В католическом мире еще осталось место для представления о мессе как о жертвоприношении. Но ритуал принесения в жертву Христа осуществляет священник, а не король — именно священник освящает Тело и Кровь Христа.

В католическом мире полноценному формированию сакральной власти короля препятствовало не только королевское достоинство Христа, но и сосредоточение сакрального в руках духовенства. Такое положение священства было еще больше усиленно реформами Тридентского собора, которые предписывали священнику находиться на расстоянии от мирян или светской жизни (удаленность от социума, как мы помним, является одной из черт сакральной власти).

В эпоху католической реакции и католической Реформыинститут католической церкви всецело перенял функцию единственного посредника между Богом и земным миром, исключив всех других возможных конкурентов. Например, если рассматривать в этом контексте развернувшуюся тогда охоту на ведьм и борьбу против всевозможных суеверий, то, по словам Монтескье, единственные, кто имел право на связь с потусторонним и обладание магическими силами — это Папа и духовенство.

Это наводит на мысль, что сакральная власть короля могла существовать только по той причине, что католическая церковь освятила короля. Иными словами, в ту эпоху король обладал сакральным статусом только с позволения церкви, которая делегировала ему определенную сакральную функцию. При этом церковь имела право в дальнейшем лишить короля этой функции или этого статуса.

В западном мире в Средние века и в ранее Новое время существовала традиция сакрализации монархов церковью. Даже после протестантского раскола эта практика имела место во Франции и в Англии. Параллельно в христианском мире существовали монархии, которые никогда не знали этой традиции, как, например, в Испании, за исключением эпохи вестготов и в случае византийского императора Константина Великого, который был самодержцем: Константин короновал себя сам, без участия патриарха.

Таким образом, в случаях Франции и Англии, короли могли творить чудеса только после их коронования, после их сакрализации. Например, последним королем Англии, который мог творить чудеса, был Карл I в 40-е годы XVII века. 

Во Франции освящение королей церковью сопровождалось литургией, в которой королю отводилось место, сопоставимое с епископом. Это может быть хорошо проиллюстрировано тем фактом, что французский король, в отличие от остальных мирян, имел право на причастие под двумя видами — вином и гостией. Если мы посмотрим на версальские мессы, то мы в них найдем Людовика XIV, выступавшего в роли, сопоставимой статусу епископа. Король мог не подниматься с места во время пения Alleluia, Kyrie, Gloria, Credo. Более того, он имел право подобно Папе и епископам омывать ноги во время пасхальной недели, а именно в Страстной четверг.

Следует напомнить, что эта сакральная власть короля была делегирована ему церковью. Связь короля с церковью и духовенством оформлялась через принесение присяги во время коронации.

Наиболее послушные церкви короли пользовались всяческой поддержкой духовенства и даже могли быть канонизированы. Те монархи, которые не вели себя, как подобает покорным сынам церкви, порицались, и церковь, без сомнения, прибегала к их десакрализации: отлучала от таинства причастия и исповеди, тем самым превращая их в объект возможного цареубийства. Известно, что Папа в 1570 г. отлучил от церкви английскую королеву Елизавету I. Французский король Генрих III был отлучен в 1589 году. Отлучение от церкви во многом упрощало плетение заговоров и в случае с Генрихом III их убийство. Мы также знаем, что во время иконоборчества в Византийской империи императоров- иконоборцев отлучали от церкви, исключали из церковного круга.

Затронув проблему сакрализации светской верховной власти в христианстве, я хотел бы предложить Вам рассмотреть следующий вопрос. Были ли прецеденты, когда сакральная власть христианского утверждалась не церковью, но какой-либо другой политической традицией?

3.

Я категорически не согласен с Алленом Буро. Мне кажется, что в своей книге «Простое тело короля» Буро воспроизвел логику схоластов XIII в. Он считал, что, начиная с того момента, когда клир получил монополию на sacrum, королю не осталось ничего, чтобы позволило ему сакрализовать свою власть без участия церкви.

И я хочу привести девять критериев, которые показывают, что европейские монархии могли создать учение о сакральной власти, выходящую за рамки принятой церковной доктрины.

Первый критерий отсылает нас к Ветхому Завету, в котором можно найти примеры правителей, помазанных на царство непосредственно Богом. Это история Давида и Саула. В этой модели монаршей власти правитель получает ее непосредственно от Бога, независимо от священнослужителей, жрецов или порядка наследования. Эта традиция помазания Давида на царство отразилась в обряде коронации французских королей, чье помазание на царство совершалось в Реймсе при помощи ампулы с миррой.

А в XVI в. у эпоху гонения на марранов испанский король Филипп II приказал украсить фасад Эскориала изображениями Давида, Соломона и других ветхозаветных царей. Эту иконографию можно рассматривать как пример того, что испанские короли подобно ветхозаветным царям получают свою сакральную власть непосредственно от Бога.

В качестве второго критерия можно привести широко распространенный в христианской культуре мотив, в рамках которого царь, не являвшимся христианином, одерживает победу и тем самым доказывает свою богоизбранность и право на сакральную данную Богом свыше власть. К этому циклу, без всякого сомнения, относится история Константина Великого и его чудесная победа в битве у Мульвийского моста. Мне кажется, что даже в эпоху Нового времени христианские монархи использовали мотив посланной Богом победы для демонстрации своей власти и харизмы. Кроме случая с Хлодвигом, который всего лишь воспроизводит историю Константина, можно привести пример Карла V, который искренне верил, что его победы свидетельствовали о мессианском и сакральном характере испанской монархии. Другой пример — это история Генриха IV, дважды отлученного Папой от церкви протестанта, который своими победами показал, что даже не будучи католиком, он избран Богом в качестве носителя сакральной королевской власти.

Третий критерий, который мне хотелось бы представить на Ваше рассмотрение, касается важности проблематики сакральной королевской власти XVI-XVII веков. В целом ряде источников того времени мы видим, что вопреки представлениям о Христе как о последней жертве и о мессе как повторении этой жертвы, развивается идея жертвенного характера короля, когда король уподобляется Христу, принесенному в жертву в искупление грехов человеческих.

Мой коллега и друг, Дени Крузэ написал прекрасную и длинную статью о «жертвоприносительном»характере французской монархии в XVI веке, в эпоху Итальянских войн вплоть до насильственной смерти Генриха II и убийства Генриха III. Два монарха воплощают в жизнь идею принесения в жертву короля во благо своего народа. И даже в конце правления Людовика XIV смерть его близких — сына и внуков — приводила к убеждению, что король и его семья умирают ради благосостояния французского народа.

После смерти испанского короля Филиппа II еще одним составляющим элементом этого жертвенного измерения становится предсмертная агония монарха. Предсмертные минуты в дневниках или в записках очевидцев в случае испанских и, в некоторой мере, французских королей представляются, как принесение себя в жертву. Хотя, безусловно, все ясно понимали, что короли так же смертны, как и все прочие люди.

Смерть Филиппа II долгое время не давала покоя французским королям, которые также стали следовать за испанской традицией. Так, например, уже в XIX веке Франсуа-Рене Шатобриан составил знаменитую формулу «умереть как Бурбон».

Даже в английской протестантской монархической традиции присутствует тема королевской сакральности через принесение короля в жертву, которая разворачивается вокруг фигуры Карла I. Известно, что вскоре после того, как он был обезглавлен, стали появляться истории о чудесах, происходивших от простого прикосновения к носовому платку, некогда пропитанному королевской кровью (Иначе говоря, стал разворачиваться народный или псевдонародный культ Карла I. — М.Д.).

Так, в 1649 году по Европе циркулировал текст под греческим названием «Eikon Basilike», который способствовал развитию представлений о Карле I как о короле-мученике или короле, приносимом в жертву. В ответ на этот текст знаменитый поэт- пуританин Джон Мильтон написал памфлет «Иконоборец» («Eikonoklastes»). Я бы хотел привести цитату оттуда:

«Народные массы, движимые страстями в своих действиях, зачастую склонны не только к религиозному, но и к светскому типу идолопоклонства, выражающемуся в почитании идолов своих королей»[12]

Четвертый критерий сакральности монаршей власти — та степень, в которой право наследованияблагоприятствовала или же, наоборот, противостояла сакральной власти монарха.

Действительно, в некоторых случаях понятие наследуемой королевской власти могло быть противопоставлено священной монаршей власти. Так, наследование королевской власти может рассматриваться как фактор, исключающий возможность обладания полученной от Бога харизмы. Жильбер Дагрон показал, что в течение долгого времени византийские императоры не были порфирородными и им приходилось захватывать власть. Только с появлением идеи порфирородности возникло представление о том, что сакрализованное царское достоинство передается по наследству.

В Средние века и в Новое время короли все чаще подчеркивают наследственный или наследуемый характер своей власти. Они развивают идею, что сакральность заключена внутри семьи и что именно наследственный характер определяет благословление на царство. Например, французские Бурбоны, начиная с XVII века, всячески подчеркивали свое родство с Людовиком Святым. В XVII веке Савойская династия стремилась иметь в своем роду как можно больше святых. Так оформляется идея, что сакрален не сам король, но кровь, которая течет в его роду.

Тема мистической королевской крови получает свое подкрепление уже в Новое время с распространением некрополей королевских семей. Характерно, что король и члены его семьи помещаются в отдалении от остальных подданных. Некрополь как бы обособляет правителя и членов его семей от подданных его королевства.

В Новое время представления об трансцендентности и бессмертии королей отражаются в непрерывности их рода или династии, что в свою очередь находит свое воплощение в ритуалах. Возьмем, к примеру, смерть Людовика XIII. Его тело было представлено публике в той же кровати, в которой появился на свет Людовик XIV. Во время коронации Людовика XIII духовенство впервые как бы будит монарха — как будто бы монарх какое-то время спал, но теперь пробудился — тем самым воплощается идея о вечности короля и его рода.

На мой взгляд, это объясняет, почему во время Великой французской революции, массы не довольствовались лишь обезглавливанием короля и королевы, но и подвергли осквернению могилы других представителей династии Бурбонов. Такое поведение не характерно для других революций. Осквернение могил Романовых не было, например, во время Революции 1917 года в России. Во Франции же, уже начиная со времени религиозных войн, существовала практика осквернять места погребения.

Пятый критерий, который подкрепляет мою идею о том, что короли обладали сакральностью, не являвшейся исключительно следствием церковной инвестиции, касается того факта, что в Новое время европейские правители, особенно испанские, но также и французские короли, используют реликвии, в качестве инструмента для манипуляции sacrum. Они их дарят, передают и т.д. (Именно короли, а не духовенство, организуют циркуляцию реликвий в обществе.— М.Д.).

Мне кажется, что концентрация реликвий в руках монархов и дальнейшее их использование указывает на существование конкуренции королевской власти и Рима. Особенно широкое использование реликвий начинается после их обнаружения в 1578 году в римских катакомбах. С их помощью монархи превращают испанский Эскориал, парижский Сент-Шапель в Париже или бывший императорский дворец в Константинополе в хранилище реликвий. В дальнейшем реликвии пускают в обращение и используют как инструмент манипуляции. В этой связи интересно обратиться к тому, как Савойская династия использовала в своих целях Туринскую плащаницу. 

Шестой момент, который на мой взгляд необходимо рассмотреть — религиозная метафоризация, введенная в оборот юристами-мирянами для осмысления понятия государственной власти и ее наследования, а также королевского достоинства за рамками теологии. При этом целый ряд понятий и терминов был заимствован из области теологии.

В этом как раз и заключается главная ценность книги Эрнста Канторовича. Канторович, наконец, сумел показать, что, тогда как теологи стремились обойти тему сакрализации королевской власти, магистраты (представители светской, особенно судебной власти — М.Д.) начали проецировать понятия из теологии на королевскую власть для обозначения ее суверенного и непрерывного характера. В качестве примера можно привести юридическую формулу XIV века: законы “reputant  imperatorem Deum, seu personam divinam” , — в соответствие с которой у императоров или правителей, есть божественная составляющая — и важно подчеркнуть, что об этом говорят юристы, но не богословы.

 Что еще интересно отметить, и это можно считать седьмым критерием, так это то, что помимо юристов в XVI-XVII веках (в меньшей степени мне известна ситуация в Средневековье) аналогию между правителем и Богом начинает восстанавливать придворное духовенство. В этот период оно также начинает прилагать усилия, чтобы превознести и освятить достоинство королевской власти (encenser). 

Во Франции XVI-XVII веков и даже в XIX веке духовенство (особенно придворное — М.Д.) непосредственно участвует в обожествлении правителя, произнося многочисленные похоронные речи или, например, включая «Te Deum» в соответствующие богослужения с участием короля. Для наглядности можно процитировать катехизис, составленный иезуитом Филиппом Лаббэ специально для молодого Людовика XIV. «Сегодня я играл роль Бога»,— пишет Людовик. Или же Боссюэ, который в 1682 году цитировал перед королем Псалом 82:6 «Вы есть боги на земле». Это заходит так далеко, что в 1685 году, монахи-францисканцы из Прованса написали диссертацию о божественности (divinité) короля. Людовик XIV перенаправил диссертацию на рассмотрение богословам из Сорбонны, которые ее осудили. А мадам де Севинье сказала, что это уже немного слишком («Trop c’est trop, quand même»). 

Итак, восьмой критерий — это титулатура, которая используется для обозначения короля. Начиная с XVI века, испанские, а вслед за ними и французские короли именуются «Ваше Величество» (Votre Majesté). Я хочу здесь привести небольшой катрен 1575 года, написанный хронистом XVI века Пьером де Л’Этуалем (Pierre de l’Estoile) об этой смене титулатуры:

«До этого мы королей (Людовика XII и Франциска I) называли просто «сир», а сейчас мы переняли у испанцев идолопоклоннический обычай называть их «Величествами»)».

Придворные ритуалы, которые развиваются, начиная с XVI-XVII веков, многое перенимают из церковных церемоний. Например, можно напомнить, что в 1548 году королевский пир, центральной фигурой которого являлся испанский монарх Карл V, во многом воспроизводил символику Тайной вечери. Таким же образом блюда на пиру, подобно священным дарам (перед их освящением) во время Евхаристии, подаются королю и прикрываются сверху тканью.

Церемониал, установленный Генрихом III в 1574 году при французском дворе, предписывал королю принимать пищу в одиночестве за перегородкой, отделяющей монарха от зрителей, которые могли наблюдать за монархом во время еды, но не имели возможности к нему прикасаться или обращаться с просьбами. 

Все это подводит меня к последнему девятому критерию, что даже в христианской среде XVI-XVII веков существовали проявления того, что мы можем назвать королевской религией.

Я приведу несколько примеров. Первый из них — жена Франциска I (Claude de Bretagne), которая никогда не была канонизована, но при этом в течение некоторого времени бытовали истории о чудесах, свершавшихся на ее могиле.

Я так же пришел к выводу, что в XVIII веке значительное число посетителей крипт французских королей можно объяснить желанием прикоснуться к монаршим останкам. Когда во время Великой французской революции эксгумировали тело Генриха IV, один из осквернителей отрезал с королевского тела бороду и хранил ее как реликвию, которая, по его мнению, была способна помочь одержать победу над еретиками-англичанами.

Это поклонение королевской фигуре, которое вполне могло существовать, вызывало отвращение среди духовенства, особенно среди пуритан, англикан и янсенистов. Здесь я хочу вновь процитировать слова Боссюэ, обращенные к Людовику XIV: «Вы, короли, есть Боги на земле», а так же дополнить их словами, сказанными в 1713 г. архиепископом Фенелоном, у которого были конфликтные отношения с Людовиком XIV:

 «Вы все относите к себе, почитая себя Богом земли, и думая, что все прочее создано для того, чтоб быть Вашей жертвой»[13].

 Последнее замечание, которое мне хотелось бы сделать прежде, чем я закончу, касается того, как сами короли реагировали на почитание, оказываемое им народом. В XVII — XVIIIвеках в некоторых французских городах местные власти и провинциальные штаты (Les États provinciaux) инициировали создание королевских площадей, в центре которых было установлено скульптурное изображение короля и на которых запрещалась любая оживленная деятельность, отвлекавшая от созерцания королевского изваяния. Всего в XVII– XVIII вв. было создано более 12 королевских площадей, и все они никоим образом не могли быть местом торговли.

Статуи монархов, которые могли быть в том числе и конными, окружались кольцом факелов. Ярким примером может служить парижская Площадь Побед (la place des Victoires), на которой маршалом де Лафeйадом (de La Feuillade) была воздвигнута статуя Людовика XIV, освященная светом факелов. Так как подобное освещение создавало видимость литургии или таинства евхаристии, то Людовик XIV потребовал убрать факелы. Однако, автор трактата «О полиции» (в том специфическом смысле, который тогда вкладывается в понятие полиции — М.Д.) и глава парижской полицейской службы де Ламар (de La Mare) уточняет — и это крайне любопытно — что статуя монарха показывает «la puissance et la gloire de monarque, mais que l’adoration n’est dû qu’à la divinité suprême». 

Итак, я закончу, заметив, что правовая система, на которую я ссылался, подтверждает существование культовых практик, относящихся к сакрализованной монаршей власти, и королевской религии, существовавшей вне церковного пространства. Я уверен, что культ короля не может быть сведен всего лишь к политической пропаганде. И эту точку зрения подкрепляет сам факт сдержанной реакции королей на оказываемое им почитание.

Спасибо.

Дискуссия

Вопрос: Я бы хотела одновременно задать вопрос и сделать небольшой комментарий. Разве можно говорить в ветхозаветной традиции помазания на царстве иудейских королей? В этом смысле иудаизм гораздо чище и свободнее от влияния язычества — там нет священников как таковых...

 Жан-Мари Ле Галль: Прежде всего, не будучи специалистом в вопросах иудаизма, я не могу сказать Вам точно, были ли на тему помазания на царство какие-либо дискуссии в иудаизме. Тем не менее, я позволю с Вами не согласиться. Да, в иудаизме нет священства как социальной группы, но тем не менее там в Ветхом завете есть колено Левитово, которое в некотором смысле может быть понято как колено священнослужителей.

Вопрос: Но у них же нет этого статуса.

Ж.-М. Ле Галль: Для нашей проблематики ключевой фигурой является Мелхиседек — одновременно и король, и священник. Но повторюсь: я не являюсь специалистом в вопросах иудаизма, и более того, в Евангелии, если посмотреть, тоже нет упоминания духовенства — это собственно и есть камень преткновения между католиками и протестантами.

Вопрос: Уважаемый Жан-Мари, у меня к Вам вопрос про королевские площади. Если мне не изменяет память, в Леоне в Испании тоже есть большая королевская площадь, и вот кроме иллюминации могли ли там иметь место какие-либо другие действия — например, казни, которые могли восприниматься как своего рода жертвоприношения?

Ж.-М. Ле Галль: Я не нашел подобного запрета на зажжение факелов ни для какой другой площади кроме Площади Побед в Париже. Служила ли королевская площадь местом возлияний и жертвоприношений? Конечно, такое было. Людовик XVI был обезглавлен на площади, где прежде находилась конная статуя Людовика XV (статуя была создана в конце XVIII века, но разрушена в 1792 году). Но что крайне интересно и о чем я не упоминал в своем докладе, так это то, что еще во время Великой французской революции было целое течение среди духовенства и мирян за канонизацию Людовика XVI. Однако в 1814 году папство отказало в его канонизации на основании того, что он принял смерть не за веру. Тем не менее, в рамках христианской культуры для многих французских роялистов XIX века фигура Людовику XVI– фигура короля, принесенного в жертву революции.

И.А. Фадеев (МГУ): Могли бы Вы, пожалуйста, уточнить. Вы упомянули, что королевское чудо в Англии закончилось со смертью Карла I, но насколько мне известно, вера в королевское чудо (исцелять от желтухи) продолжалась позднее, и последние Стюарты, даже Стюарты в изгнании, еще были известны тем, что они совершали это чудо. И даже есть сведения, что вокруг первых Ганноверов бытовали убеждения, что они могли совершать чудеса, хотя сами они публично этого ни разу не делали.

Ж.-М. Ле Галль: Когда я занимался этой темой, мне показалось, что Карл I был последним английским королем-чудотворцем и исполнил последнее чудо в 1630 году. Уже тогда он крайне негативно относился к необходимости исцелять больных желтухой прикосновением и считал, что его Величество, его сакральность лучше сохранится, если избегать этого ритуала. Но, конечно, если у Вас есть источники об исцелении желтухи королевским прикосновением… например в случаях Якова I или Якова II, то я буду очень благодарен за ссылки на них. Однако я не думаю, что, находясь в изгнании во Франции, Стюартам было позволено прикасаться к больным желтухой, так как это должно было быть монопольным правом французского короля. Но я буду крайне признателен, если Вы мне дадите соответствующие справки.

Но вот если вернуться вновь к этой проблеме, то окажется, что это ставило перед англиканской церковью проблему ускользающей от духовенства королевской сакральности. И англиканская церковь 1662 г. сделала попытку контролировать это явление, введя в «Книгу общих молитв» (Common Prayer Books) под 30 января соответствующую молитву. И я хочу привести здесь отрывок из нее:

«Постом и самоуничижением, дабы призвать милосердие Божие, дабы изгладить вину за пролитую королевскую кровь и за другие грехи, в наказание за которые Бог отдал нас в руки жестоких людей»[14]:

По сути дела, это не что иное, как попытка искупить акт убийства короля.

И.А. Фадеев: И если можно добавить к этому замечанию: это была не просто молитва. В период Реставрации в обиход было введено целое богослужение — воспоминание о казни Карла I. И более того, он стал единственным в историиXVI в. канонизированным святым в церкви Англии, после этого формальных канонизаций не производилось.

М.А. Бойцов: По-моему, есть еще несколько случаев народного почитания королей. Это Эдуард II, и один из английских Генрихов, вроде как тоже мученик. Есть и германский император Генрих IV— после смерти этих королей их стали воспринимать как святых. Но меня в больше степени интересует вопрос дискуссий про rexetsacerdos в средневековой традиции после XI века, Григорианской реформы. Не связаны ли они с ощущением особой святости и особого статуса короля? Либо персональная, либо святость, присущая его статусу?

Ж.-М. Ле Галль: Правильно ли я понял, что Вы хотите сказать, что Григорианская реформа была отчасти спровоцирована концепцией сакральной королевской власти и подтолкнула к дальнейшему формированию представлений о сакральном достоинстве короля?

М.А. Бойцов: Или же, наоборот, уже к преодолению сложившихся представлений…

Ж.-М. Ле Галль: Вопрос, который Вы задали, касается в конечном счете того, вернула ли церковь в обиход понятие сакральной королевской власти или же создала его с целью вписать фигуру короля в церковное пространство. Я все же склонен полагать, что логика Григорианской реформы заключалась в утверждении верховенства церкви, экклесии над светской властью.

Здесь характерно, что сам процесс канонизации Людовика Святого был инициирован и доведен до конца Филиппом Красивым — королем, у которого были крайне конфликтные отношения с Папой Бонифацием VIII, закончившиеся отлучением французского короля от церкви. И интересно отметить, что в Сен-Дени Филипп Красивый изменит установленное Людовиком Святым расположение усыпальниц таким образом, чтобы находиться не в положении внука, как ему и полагалось, но на месте сына Людовика Святого: Филипп был погребен рядом с Людовиком Святым. Тем самым была подчеркнута его связь с дедом в обход его отца Филиппа III.

Я не медиевист, но мне кажется, что процесс утверждения идеи сакральной королевской власти скорее провоцировался усилиями самих королей и их юристов, прибегавшим к теологическим метафорам, чем стараниями папского престола, Григорианской реформой, поддержкой со стороны папства и духовенства.

Вопрос: Спасибо большое за лекцию. Во время доклада прозвучала мысль, что во время революции в России не было процесса десакрализации, профанации власти. Мне кажется, что такая практика была.

Ж.-М. Ле Галль: Отвечая на первый комментарий, нужно сказать, что тут скорее Вам пристало рассказывать мне об истории России, в вопросах которой я не являюсь специалистом. Так или иначе мне показалось, что подобных актов профанации во время Русской революции не было. Я всегда был удивлен тем фактом, что и во время религиозных войн, и во время Французской революции производились надругательства над трупами, погребенными уже более пяти веков, — практика, не отмеченная ни в одной другой европейской революции. Я задавался вопросом, почему именно французские короли стали объектом осквернения со стороны народа, и мне кажется, что в системе монархии Старого режима аббатство Сен-Дени являлся не только местом упокоения, но и в первую очередь местом рождения монархов (в религиозно-метафизическом смысле — ред.). Это место рождения и, как следствие, место, легитимирующее право на королевскую власть. Именно поэтому Наполеон I восстановил полностью разрушенное аббатство — с целью создать там усыпальницу Бонапартов.

М.В. Дмитриев: Я не зря сегодня принес замечательную классическую книгу Б.А. Успенского, проблематика которой — почитание царской власти на Руси, восприятие достоинства царской власти[15]. Главный тезис Бориса Андреевича: в отличие от Византии на Руси присутствует сверхъестественная харизма, которая дается царю, в результате чего царь понимается почти как божественное существо (я, конечно, огрубляю, и Борис Андреевич, видимо, сказал бы по-другому). И вот, когда мы обращаемся к текстам Боссюэ, Фенелона, диссертации, написанной в Провансе миноритами, а так же к материалам провинциальных синодов французского духовенства, которые мне довелось встретить в книге Ролана Мунье (там практически повторяются сказанные в ту же эпоху слова Боссюэ — «Вы боги на земле»), — то должны ли мы это понимать только как метафору (тем более, что это высказывание встроено в контекст Псалма, где говорится о том, что, с одной стороны, они как боги, но с другой — должны помнить, что они одновременно люди из плоти и крови и умрут так же, как и все смертные) или же это нечто большее, чем метафора? Как Жан-Мари интерпретирует это на своих семинарах: метафора или нечто большее?

Ж.-М. Ле Галль: Итак, первое замечание состоит в том, что французские короли никогда не принимались за богов. Все знали, что, как и все смертные, они подвержены болезням и в итоге умрут. Вторая составляющая моего ответа — очевидно, что Боссюэ и Фенелон — епископ и теолог — не могли перепутать короля с Богом.

Но эта формула была в первую очередь направлена на подданных короля и предназначена для циркуляции в придворной среде. Жан де Лабрюйер (Jean de La Bruyère) говорил, что в Версале публика смотрит на короля на трибуне, а король смотрит на Бога. Согласно некоторым социологам, к примеру так говорила Даниэль Эрвье-Леже (Danièle Hervieu-Léger), метафоризация — это процесс модернизации. И смысл, например книги Эрнста Канторовича, продемонстрировать, что вся заимствованная юристами из теологии терминология использовалась с целью обосновать непрерывность королевской власти. Что происходит с королевским достоинством в момент смерти короля и в чем оно сохраняется? Достоинство книги Аллена Буро заключается в том, что он напоминает, что бессмертие короля и непрерывность его власти, о которых так много пишет Канторович, — всего лишь метафоры. Однако необходимо отметить, что созданные и пущенные в оборот метафоры начинают жить своей собственной жизнью. И таким образом, вполне возможно, что публика воспринимала эти формулы в буквальном смысле, а не в их метафорическом значении. Я бы назвал подобный разрыв между верованиями и практиками характерной проблемой христианской культуры и религии. Любое ли религиозное переживание, явление должно быть непременно связано с верованиями как таковым?

Джон Шейд (John Scheid), который много лет занимался древнеримской религией, вообще не хочет ставить вопрос о понимании религии, поклонении римским императорам в категориях верований или их отсутствия — для него это, прежде всего, ритуалы, целью которых является создание коллектива.

В эпоху когда французские города, провинциальные штаты спрашивают позволения на установление статуй короля, в момент смерти короля во многих городах можно было увидеть многочисленные похоронные процессии (даже в отсутствие тела умершего монарха), сопровождавшиеся его восхвалением. Но вопрос не столько в том, верили ли подданные в то, что король был божественным существом, сколько в том — как уже сформулировал Жюль Мишле — как короли, обладающие абсолютной властью, вообще мог быть любимы? И интересно отметить, что очень светский человек и республиканец Жюль Мишле, отвечая на свой вопрос, прибегает к долгим размышлениям из сферы политической теологии, вращающимся вокруг идеи отождествления фигуры короля с Христом. 

Теперь я хотел бы добавить несколько деталей уже о самом Мишле. В течение долгого времени, в том числе в период моей молодости, существовало весьма скептическое отношение к Мишле. И о Французской революции думали исключительно через призму трудов Алексиса де Токвиля. А Мишле в основном пользовался популярностью среди философов, в частности у Клода Лефора.

Недавно, два месяца назад, был опубликован цикл лекций одного из основателей Школы Анналов Люсьена Февра, посвященных Мишле и прочитанных во Французском Коллеже в 1943 –1944 годах[16]. У Мишле был ученик, впоследствии основавший позитивистскую методическую школу исторических исследований, Габриэль Моно. А любимым учеником Моно был Люсьен Февр. Люсьен Февр, в свою очередь, относился к Мишле с глубоким почтением и восхищением. Курс лекций о Мишле был неслучайно прочитан Февром именно в 1943 — 1944 годах. Как мне кажется, сейчас стоило бы перечитать Мишле, однако не с позиций позитивизма и его методологии, а для того, чтобы понять, какие у него, как у историка, были мысли по поводу прошлого Франции и Европы в целом. Например, только двое ученых предложили свой взгляд на Ренессанс как отдельную эпоху — Мишле и Буркхардт.

С. А. Яцык (ЛМИ ВШЭ): Как мне показалось, среди критериев особой королевской сакральности, которые назвал профессор Ле Галль, выделяется один, пятый, который касается как раз попыток манипулировать реликвиями и, на мой взгляд, как раз, наоборот, демонстрирует попытку причаститься церковной сакральностью. Тогда как все остальные — попытка сконструировать независимую, отдельную от церкви сакральность.

Ж.-М. Ле Галль: Я с Вами согласен. К этому можно добавить еще одно наблюдение. Можно начать с момента, когда монархи в XVII вновь ходатайствуют о канонизации тех или иных предков: это, безусловно, знак признания роли церкви в распределении сакральности монархическими династиями. Но я также думаю, что это и знак стремления монархов продемонстрировать наличие и собственного запаса святости, родовой сакральности, которой они могут распоряжаться по своей воле. Конечно, я согласен, что эти реликвии в первую очередь признавались таковыми именно церковью, однако светские правители считали себя в праве распоряжаться ими на свое усмотрение. И как следствие, когда единственным поставщиком реликвий церкви становятся Римские катакомбы, монархи вступают в соревнование, пуская в обращение реликвии из Сен-Шапель или из Сен-Дени. Здесь уместен пример, который я не развил должным образом, — пример Туринской Плащаницы. Она в то время находилась не в Турине, но в Шамбери и принадлежала к числу реликвий Савойского дома. Они хранили ее в часовне Шамбери, но с перемещением столицы Савойского герцогства в Турин, ее переносят в новую столицу. Часовня, в которой она сейчас находится, является дворцовой и имеет большее значение, чем Туринский Собор. В итоге сама Туринская плащаница — в большей степени дворцовая, чем принадлежащая кафедральному собору реликвия. Савойские герцоги, претендуя на статус будущей королевской династии, в XVII веке отправляли копии плащаницы в Рим к Папе, во Францию, к испанскому королю, тем самым стремясь продемонстрировать свой престиж и статус. Отсюда встает вопрос — зачем вроде как светским государствам раннего Нового времени, в XVII веке, понадобилось манипулировать реликвиями?

Вопрос: Вы привели еще один критерий, который скорее свидетельствует о стремлении вписать королевскую святость в рамки церкви. Иными словами, когда Вы упомянули, что церковь относилась к королю как к епископу, например, позволяя ему не подниматься с места во время некоторых песнопений. Статус епископа, конечно, занимает значительное место в церковной иерархии, но епископы как таковые не наделены сакральностью. Таким образом, этот пример скорее иллюстрирует желание интегрировать короля в церковную иерархию, чем попытку выстроить его сакральность отдельно от церкви.

Ж.-М. Ле Галль: Я думаю у нас возникло небольшое недопонимание. Включение в церковное пространство, в том виде в котором я его здесь упомянул, касается именно того, какое место позволено занять королю в литургии римско-католического образца. Я совершенно не пытался этим примером доказать автономную от церкви сакральность короля. Что я стремился продемонстрировать, так это то, как церковь освящала, короновала короля, как она принимала его статус, который был несколько иным, выше, чем у простых мирян. Королю было позволено причащаться хлебом и вином одновременно и он также наделялся некоторыми привилегиями епископа, не будучи возведённым в этот сан. Король ни в коей мере не являлся епископом.

Не без оснований Вы подняли вопрос об иерархии — тут справедливо будет сказать, что идеологически и практически королю не было отведено никакого места в восходящей к Дионисию Ареопагиту священной иерархии. И когда речь идет о сопоставлении короля и епископа, достоинство епископа стоит, несомненно, выше королевского. Одна из причин, почему Генрих III был отлучен от церкви, — убийство, как считалась, по его приказу кардинала де Гиза. А в конце XVI –начале XVII веков в королевской среде можно проследить тенденцию к сверхсакрализации монаршей фигуры, который стремился продемонстрировать, что он обладает сакральным статусом, квази-божественными свойствами, данными от Бога полномочиями.

Эта сакрализация монархов — будь то конфронтация английского короля Якова I с Беллармином, будь то вопрос венецианского интердикта в 1506 году (папство наложило интердикт на всю Венецию, что вызвало резонанс по всей Европе), будь то вопрос о соперничестве Рима и французской монархии –все это говорит о том, что в условиях религиозных противоречий и военных конфликтов, король стремился быть выше церкви по статусу и объединить враждующие стороны именно посредством своей сакральности. Так, король Англии считал себя в некотором роде выше и чище пуритан; а Генрих IV считал, что он в большей степени католик, чем парламентарии. И, наконец, понятие данного богом права (le droit divin) — это такой способ напомнить, что над королем нет никакой высшей земной власти и он подотчетен лишь Богу.

Вопрос: Мне кажется, что это вписывается в рамки традиционной истории соперничества между королевской властью и папством…

Ж.-М. Ле Галль: Для меня история — это не нечто чисто теологическое, подчиняющее одной логике. Иными словами, с моей точки зрения, есть моменты, когда эта проблематика является первостепенной — например, в отношениях Бонифация VIII и Филиппа Красивого . Иногда она отходит на второй план (в XVI — XVII веках), в ряде случаем совсем исчезает.

Я не антрополог, я историк. Антрополог стремится выявить универсальную «грамматику» культуры, которая в некотором смысле статична. Мы же, историки, наоборот, стремимся увидеть динамику. Для меня как для историка не существует непреодолимого барьера между сакральным и профанным. Я не считаю эти категории постоянными и четко фиксированными в их охвате и интенсивности. Я думаю, что существуют периоды, когда эти категории становятся операциональными и в политическом контексте.

Но в то же время, будучи историком, я так же хочу увидеть некоторую когерентность в историческом дискурсе и примирить, например, тезис Буро о том, что у французских королей нет сакрального статуса, и историографический материал по XVI или даже XVIII в., который свидетельствует о процессе десакрализации французских королей в это время. Как можно десакрализовать что-либо, что не является сакральным?

Вопрос: Только два слова. Я тоже не антрополог и, более того, даже не историк. Я историк литературы. В конечном счете у меня сложилось впечатление, что приведенные Вами критерии имеют разнородный характер. В одних случаях речь идет о проявлениях народной религиозности, а в других — о политической манипуляции теми или иными религиозными темами.

Ж.-М. Ле Галль: У меня на это два замечания. Обратимся сначала к вопросу о манипуляции. На мой взгляд, в наших представлениях об истории мы слишком проникнуты духом пропаганды XX века. Не король Франции требует сооружения королевских площадей в городах. Не король требует от своих подданных приобретать свои изображения. Безусловно, в некоторых случаях пропаганда могла использоваться институтом королевской власти и при Старом режиме — например, для обоснования ведения войн. Но родоначальником идеи о том, что «короли — боги на земле», было именно духовенство — король не просил их этого делать. Что касается второго сделанного Вами замечания, то тут Вы правы. Действительно, с одной стороны, для аргументации мной были использованы политико-богословские понятия из юриспруденции, с другой — народные верования.

Но ведь на современном этапе, и уже довольно давно, историки отошли от разделения культуры на ученую и народную. Не важно, богат ли кто-то или беден, высокопоставленный человек или простолюдин, образованный или неграмотный — все равно существует определенный набор верований, разделяемый всеми слоями общества. На данный момент, пусть мы и не преодолели культурные различия, но мне представляется очевидным, что поверх культурных различий существует более общая и универсальная культура, к которой принадлежит и король, и крестьянин. Например, ценность реликвий признается и в ученой, и в народной культуре.

В связи с этим я хочу привести еще один пример, связанный с доктриной о транссубстанциации. Казалось бы, что может быть более ученым и далеким от народной культуры, чем идея о транссубстанциации в католической традиции? И тем не менее, все католики во Франции, особенно в XVI веке, готовы были умереть за ту или иную интерпретацию транссубстанциации. И верующие, стоявшие на разных ступенях социальной иерархии, одинаково видели источающие кровь реликвии — и где в этом случае провести разделение между культурой ученой и культурой народной?

Реплика: И еще один пример разделяемого разными культурами представления: В XVI веке все французы были уверены в том, что Карл Великий — это святой. И народ, и короли, и доктора Сорбонны. Хотя в Риме с полной правотой могли заявить, что процесса канонизации не было, так как Карл был канонизирован антипапой (на самом деле по инициативе Фридриха Барбароссы, хотя не без оппозиции церковной иерархии и светской власти в XII веке — ред.). Кстати, если бы он был святой, то сейчас в Евросоюзе не было бы ордена имени Карла Великого...

Ж-М. Ле Галль: Спасибо за то, что пришли сегодня в таком большом числе, и спасибо Вам за Ваши комментарии, которые были для меня крайне ценными и позволят в дальнейшем откорректировать и расширить мое исследование.

---

[1] Транскрипт доклада подготовлен Евгенией Ворьбьёвой (НИУ ВШЭ).

[2] Семинар ЛМИ ВШЭ «Дискуссионное среднгевековье», 27 ноября 2014 г. Докладом Ж.-М. Ле Галля «Религия и…. борода. «Мужское» в христианской культуре Европы. Позднее средневековье и раннее Новое время».

[3] Le Gall J.-M. Un idéal masculin? Вarbes et moustaches, XVe-XVIIIe siècles. Paris: Payot, 2011.

[4] Le Gall J.-M. Le mythe de Saint Denis: Entre Renaissance et Révolution. Paris: Champ Vallon, 2007.

[5] Le Gall J.-M. Les moines au temps des reformes. France, 1480-1560. Paris: Champ Vallon, 2001.

[6] Brian I., Le Gall J.-M. La vie religieuse en France (XVIe-XVIIIe siècle). Paris: Sedes, 1999; Le Gall J.-M. L'Europe des humanistes. Paris: Ellipse, 2008.

[7] Агамбен Д. Царство и слава. К теологической генеалогии экономики и правительства. М.: Издательство Института Гайдара, 2016 (Agamben G. Regno e la Gloria: Per una genealogia teologica dell'economia e del governo. Vicenza: Neri Pozza, 2007).

[8] Boureau A. Le simple corps du roi: l'impossible sacralité des souverains français, XVe-XVIIIe siècle. Paris: Max Chaleil, 2000.

[9] Veinstein G. Autoportrait du Sultan Ottoman en conquerant. Istanbul, 2010.

[10] Русский перевод: Кайуа Р . Миф и человек. Человек и сакральное.М., 2003.

[11] Dumont L.  Homo Hierarchicus: Essai sur le système des castes. Paris: Gallimard, 1967 (русский перевод:  Дюмон Л . Homo hierarchicus. Опыт описания системы каст. М., 2001).

[12] «But the People, exorbitant and excessive in all their motions, are prone oft-times not to a religious only, but to a civil kind of Idolatry, in idolizing their Kings».

[13] «Vous rapportez tout à tous,comme si vous étiez le Dieu de la terre, et que tout le rest en'eût été créé que pour vous être sacrifié».

[14] Полная цитата: «A FORM of PRAYER with FASTING, to be used yearly upon the Thirtieth Day of January, being the Day of the Martyrdom of the Blessed King CHARLES the First; to implore the Mercy of God, that neither the Guilt of that sacred and innocent Blood, nor those other sins, by which God was provoked to deliver up both us and our King into the hands of cruel and unreasonable men, may at any time hereafter be visited upon us, or our posterity».

[15] Успенский Б. А. Царь и патриарх: харизма власти в России (Византийская модель и её русское переосмысление). М., 1998.

[16] Febvre L. Michelet, créateur de l’histoire de France. Cours au Collège de France, 1943-44, Paris: Vuibert, 2014.