Анастасия Ануфриева. Разбор книги Филиппа Бюка «Опасности ритуала»

Анастасия Ануфриева. Разбор книги Филиппа Бюка «Опасности ритуала. Между раннесредневековыми текстами и социологической теорией» (Philippe Buc: The Dangers of Ritual. Between Early Medieval Texts and Social Scientific Theory. Princeton; Oxford, 2001)

 
1. Введение

Монография, о которой пойдет речь в данной работе¹, вышла в свет сравнительно недавно – одиннадцать лет назад. Однако уже за это время она успела привлечь к себе внимание, спровоцировать дискуссии, оказать заметное влияние на ученых, занимающихся исследованием средневековых ритуалов. За короткий срок книга была переведена и переиздана², что само по себе показывает, насколько сильным оказался вызванный ею резонанс.

Ключевая идея этой книги: между современным представлением о том, чем являлись средневековые ритуалы, и их реальным содержанием существует разрыв, преодолеть который чрезвычайно сложно. Основной преградой, по мнению исследователя, является то, что источники передают нам не достоверные описания ритуалов, а литературные конструкты, в которых авторы по политическим мотивам тенденциозно искажают действительную картину происходивших событий, а иногда и вовсе предлагают читателю описания фантастических сцен, никогда не имевших места в действительности.

Еще одна причина, по мнению Бюка, обусловившая этот разрыв, – то, что в Новое время возникло иное, принципиально не сходное со средневековым, представление о том, что, собственно, есть «ритуал». В качестве «современной» концепции ритуала Бюк рассматривает, прежде всего, модель, предложенную антропологами-структуралистами.

Первая часть монографии посвящена подробному разбору отдельных раннесредневековых текстов, описывавших различные политические ритуалы своего времени. Во второй, более «концептуальной» и обобщающей, рассматриваются уже не сами средневековые реалии, а то, как в Новое время постепенно изменялось содержание понятия «ритуал», как формировалось современное представление о нём.

Таким образом, в одной и той же работе автор и проводит глубокое историческое исследование, и пытается осмыслить контекст, в котором ему это исследование приходится проводить³. Это дает возможность изучить одновременно и «практический», и «теоретический» подход исследователя в их тесной взаимосвязи.

Бюк принадлежит к кругу историков, интересы которых сосредоточены на изучении средневековой символической репрезентации власти⁴. Представители этого сообщества подчас слишком непохожи друг на друга, чтобы можно было говорить о существовании единой школы, их идеологии могут быть полярными, их принадлежность к различным национальным историографическим традициям также дает о себе знать. И, тем не менее, на мой взгляд, можно говорить об определенной общности их подхода и языка.

Изучение политических ритуалов – одно из тех направлений медиевистики, которые в последние десятилетия развивались особенно оживленно. Многие талантливые ученые в разных странах⁵ обращались к этой теме, регулярно проводились соответствующие конференции, складывались центры подобных «ритуаловедческих» штудий⁶. Ряд наиболее острых современных фундаментальных проблем изучения средневековой истории, - и, в частности, проблема субъективного преломления реальных событий в источнике, - пристально изучался именно применительно к описаниям ритуалов.

Книга Филиппа Бюка – одна из ключевых, знаковых работ в своей области⁷.  Однако, на мой взгляд, ценность этой работы еще и в том, что она отражает не только особенности отдельного «узкоспециального» направления в историографии, но и важные психологические черты, в целом характерные для западноевропейского интеллектуала рубежа ХХ и ХХI веков.  «Опасности», о которых предупреждает автор, не сводятся лишь к трудностям, подстерегающим историка-медиевиста в процессе работы.

Проблемы, волнующие автора, по существу, более «общечеловеческие»: условность и приблизительность используемых нами понятий, ненадежность ориентиров, путаница в «субъективном» и «объективном». Проблемы эти за прошедшее десятилетие не утратили остроты и актуальности. То ли очередная фаза эпохи постмодернизма, то ли новый, до сих пор не получивший определения и названия этап, наступивший вслед за ней, но унаследовавший у нее многие неразрешенные вопросы, - наше время во многом еще полно подобных «опасностей». Вероятно, именно поэтому языки пламени, изображенные на суперобложке английского издания книги «Опасности ритуала», пылают все так же устрашающе и ярко.

2. Филипп Бюк: научная родословная и биография

Филипп Бюк родился в 1961 г. в Париже⁸. Годы учебы он провел в США и Франции, в его послужном списке числятся, помимо прочего, Университет Париж I (1981-1983), Калифорнийский университет в Беркли (1985-1987), парижская Высшая школа социальных наук (1984-1989). В дальнейшем Бюк будет считать чрезвычайно значимым и свой калифорнийский, и свой парижский университетский опыт: в предисловии к «Опасностям ритуала» он приносит своего рода двойной оммаж, посвящая книгу «двум прежним наставникам, Жаку Ле Гоффу в Париже и Джерарду Каспари в Беркли»⁹.

Его академическая карьера тоже оказалась «межконтинентальной»: статьи публиковались главным образом в различных европейских изданиях, а преподавал Бюк в 1990-2011 гг. в калифорнийском Стэнфордском университете. Впрочем, с нынешнего учебного года он покинул Силиконовую долину ради того, чтобы стать профессором Венского университета.

Что касается научной родословной Бюка, о многом говорит уже тот факт, что первая же его крупная публикация – статья «Королевская власть и комментарии к Библии (1150-1350)» – вышла в 1989 г. на страницах журнала «Анналы»¹⁰. В том же году Бюк защитил в Высшей школе социальных наук диссертацию на ту же тему.

Следует пояснить, что представляет собой это учебное заведение, сыгравшее существенную роль в формировании Бюка как ученого. Высшая школа социальных наук (фр. École des hautes études en sciences sociales, сокращенно - EHESS) в качестве самостоятельного института возникла в 1975 г. Первым её директором стал один из самых прославленных представителей третьего поколения «школы Анналов» Жак Ле Гофф. До 1975 г. она являлась частью Практической школы высших исследований (École pratique des hautes études, EPHE), в качестве «шестой секции по общественным наукам» которую в 1947 г. основал Люсьен Февр, и в которой трудились другие классики «школы Анналов» - в частности, Фернан Бродель¹¹.

Напомню подзаголовок анализируемой мной монографии: «Между раннесредневековыми текстами и социологической теорией». В рабочей версии названия в подзаголовке фигурировало слово «антропология»¹². Уже в том, как Бюк формулирует проблему, виден подход, характерный для EHESS, где его наставниками были медиевисты, увлеченные проблемами антропологии и социологии. Впрочем, и калифорнийские преподаватели Бюка были в этом на них похожи; Ле Гоффа и Каспари автор «Опасностей ритуала» в предисловии к своей книге охарактеризовал как «двух людей, глубоко интересующихся антропологией, особенно структуралистского толка, сведущих в ней и находящихся под её влиянием»¹³.

Итак, Бюк является наследником традиций одного из наиболее влиятельных направлений медиевистики ХХ в., оперирует специфической терминологией и инструментарием «школы Анналов», интересуется проблемами, изучение которых восходит еще к работам Марка Блока. Однако, при этом его, пожалуй, все же нельзя назвать «плотью от плоти»  классиков-«анналистов».

Его подход в значительной степени модернизирован, - в частности, за счет интереса к вышеупомянутым смежным дисциплинам. Бюк стремится быть не только историком, погруженным в разбор средневековых источников, но и мыслителем, анализирующим явления и процессы, происходящие в сообществе интеллектуалов его времени¹⁴. Такой подход, впрочем, во многом, тоже - не его собственное революционное новшество, а развитие традиций, переданных учителями. Но – учителями, из которых еще не все успели завоевать себе места в хрестоматиях¹⁵. Важнейшей научной проблемой, интересующей Филиппа Бюка как медиевиста, пожалуй, можно назвать проблему соотношения религиозного и светского в символическом языке средневековья. Закономерно, что одним из центральных сюжетов его исследований стала тема репрезентации власти.

В целом, хронологический диапазон, затрагиваемый в работах Бюка, весьма обширен от II до XIV века. Однако, даже беглого взгляда на список его публикаций достаточно, чтобы заметить: чем больше проходило времени, тем более отдаленное прошлое начинало интересовать историка. Начав с сюжетов XII-XIV вв., он затем перешел к изучению раннего средневековья. Этот период чрезвычайно богат материалом по ключевой для Бюка проблеме «религия и власть», поскольку в сознании правителей той эпохи мирское и духовное было особенно тесно взаимосвязано, а соотношение церковного и светского в политической имагологии – особенно сложно и запутанно.

Однако Бюк не остановился, совершив переход от зрелого средневековья – к раннему. Он сделал и следующий шаг: помимо собственно средневековых сюжетов, обратился и к сюжетам позднеантичным. Шаг этот, к слову сказать, вполне закономерен для исследователя средневековых ритуалов. Позднеантичная (и, соответственно, раннехристианская) история в той или иной мере интересует специалистов как момент зарождения, формирования нового символического языка, основанного на христианских образах, – языка, который, так или иначе модифицируясь, будет использоваться фактически на протяжении всего средневековья.

Итак, я попытаюсь нанести отметки на условную временную шкалу. В конце 80-х – середине 90-х годов Бюк питает интерес прежде всего к средневековью зрелому. К началу нулевых – уже погружен в раннесредневековый материал. В 2005 – 2006  гг. он заявляет о намерении написать монографию, отправным пунктом которой станут сюжеты, связанные с раннехристианским мученичеством.

Тот же принцип обратного отсчета использован и в композиции «Опасностей ритуала» - книги, в которой Бюк коснулся и раннесредневековой, и позднеантичной тематики. Любопытная тенденция:  историк, сетующий на «прерванность связи времен», на невозможность понять категории средневекового мышления исходя из представлений Нового времени, сам тяготеет к исследованию все более «далеких» и «непонятных» эпох¹⁶.

На сегодняшний день Бюк является автором двух монографий и работает над третьей. Первая его книга была издана в 1994 г. и развивала тему диссертации, защищенной пятью годами раньше: средневековая библейская экзегеза как отражение политических концептов своего времени¹⁷ (т.е. в период 1100-1350 гг.).  Название монографии само по себе красноречиво: «Двусмысленность Книги. Князь, власть и народ в комментариях к Библии в средние века»¹⁸.

Уже на этом этапе Бюка интересовала проблема «литературной действительности», конструировавшейся средневековыми авторами – в данном случае, на основе толкования библейских метафор применительно к актуальным политическим реалиям. Работа с экзегетическими трактатами схоластов, по-видимому, обострила его внимание и к вопросам средневековой политической терминологии, к сложностям её интерпретации (в результате, следующую монографию – здесь и анализируемую, - он выстроил именно вокруг проблемы интерпретации термина «ритуал»).

«Двусмысленность» в заглавии первой его книги, как мне кажется, во многом родственна «опасностям», о которых предупреждает название второй. Только в дальнейшем Бюк несколько уточнит сам себя: возможных смыслов, которые «политтехнологи средневековья» могли придавать одному слову или факту, было не два, а гораздо больше. Целый арсенал смыслов, которые, к тому же, при желании можно было «демонтировать», перестраивать, конструировать заново. В самом деле, нетрудно понять опасения Бюка – как современному исследователю не запутаться в подобном многообразии?

Работа над «Опасностями ритуала», по собственному признанию Бюка, началась практически сразу по окончанию его учебы, ещё в 1990 г.¹⁹ Эта книга стала узловым пунктом всего его творчества. Как было показано выше, она развивала некоторые идеи из первой его монографии, суммировала существенную часть всей работы, проделанной исследователем в 90-е гг.

Вплоть до середины прошлого десятилетия Бюк продолжал в отдельных журнальных публикациях уточнять концепцию, сформулированную в монографии 2001 г. Заявленная тема третьей книги, над которой Бюк работает по сей день, также была «предсказана» в одной из глав «Опасностей ритуала», посвященной христианским мученикам поздней античности. Новая работа Бюка должна быть посвящена истории священных войн, мученичества и террора – от античности до Великой французской революции.

На сегодняшний день Филипп Бюк – один из наиболее авторитетных специалистов в своей области, часто цитируемый и регулярно приглашаемый на конференции по всей Европе, а подчас и за её пределами. Список его публикаций в журналах и сборниках тоже весьма «космополитичен»: там обнаруживаются французские, немецкие, французско-немецкие, бельгийские, голландские, итальянские, английские и американские издания²⁰.

Слагаемые привлекательности Бюка для организаторов конференций и редакторов журналов более или менее ясны: он одновременно и достаточно авторитетен, чтобы вызывать доверие у научного сообщества, которое всегда остается консервативным (доверия прибавляет и наличие авторитетных учителей), и достаточно современен, чтобы отважиться отступить от некоторых прежних канонов и переосмыслить их. Второе из этих двух качеств, пожалуй, даже важнее для научного сообщества, которое каким-то образом умеет совмещать свою неизменную консервативность с не менее устойчивым стремлением к разного рода интеллектуальным революциям, переворотам или, по меньшей мере, реформам.  

Для коллег, судя по всему, также оказалось важным его умение совместить фундированный анализ средневековых реалий с актуальностью и остротой вопросов, ставящихся по отношению к современности.

Другая существенная деталь: Бюку удается формулировать свои ключевые тезисы столь выразительно и эффектно, что немедленно возникает острое желание вступить с ним в дискуссию, опровергнуть или развить его мысль.  Возможно, одна из самых важных черт этого ученого – то, что с ним можно интересно и продуктивно спорить – даже заочно. Неслучайно столь многие поддались этому искушению, и недаром результаты этих споров оказались настолько любопытными.

3. «Опасности ритуала»: скептический бестселлер для медиевистов

По словам самого Филиппа Бюка, на создание книги его вдохновила работа со студентами. «Я читал источники Х в., подготавливая лекционный курс, посвященный сопоставлению Франции и Германии в период 800 – 1300  гг. Заметив, насколько часто упоминается в этих текстах то, что называется ритуалами, и обратив внимание на особый характер повествовательных структур, в которые были встроены эти ритуалы, я решил исследовать это глубже. […] Опыт семинаров убедил меня, что я должен продолжить изучение. Я знакомил моих студентов, с одной стороны, с несколькими позднеантичными и средневековыми текстами, содержавшими то, что с точки зрения части историков было ритуалами, а с другой стороны – с некоторыми антропологическими и социологическими концепциями. […] Результат оказался красноречивым»²¹.

Этот «красноречивый результат», собственно, и был запечатлен в монографии, о которой идет речь. Отправной точкой исследования стал первый преподавательский опыт Бюка, - которому тогда, в 1990 г., еще не исполнилось тридцати. Между зарождением идеи и выходом книги прошло больше десяти лет: «Опасности ритуала» ученый издал в год своего сорокалетия. На протяжении всего этого времени он продолжал свой университетский курс. Возможно, пресловутое сочетание фундаментальности и актуальности, о котором шла речь выше, удалось автору благодаря тому, что в его работе были тесно взаимосвязаны задачи исследователя и преподавателя. В самом языке, которым написана книга, что-то напоминает о подходе лектора, пытающегося увлечь студенческую аудиторию эффектными риторическими оборотами и яркими запоминающимися формулами²².

Глядя на то, как выстроена монография, нетрудно поверить, что процесс работы над ней в самом деле был для Бюка живым и мало предсказуемым поиском, отчасти похожим на университетские семинарские занятия. Более того, на мой взгляд, композицию «Опасностей ритуала» можно сравнить даже с сюжетом художественного произведения – не без детективных элементов²³.

Попытаюсь обосновать эту точку зрения, которая на первый взгляд может показаться спорной. Для начала просто перечислю последовательность глав. Первая посвящена оттоновскому придворному историографу Лиутпранду Кремонскому, вторая – каролингскому историописанию IX в., третья – нескольким эпизодам из сочинения Григория Турского, четвертая – позднеантичным мученикам, пятая – эволюции понятия «ритуал» в XVI – XVIII вв., и, наконец, шестая, - «взаимоотношениям» медиевистики и социологии в период примерно между 1800 и 1970 гг.

Понять, что связывает эти столь разнообразные проблемы, на первый взгляд, непросто. Для этого необходимо обратиться к замысловатой сюжетной подоплеке: читателю предлагается следить за рабочим процессом автора как бы в режиме реального времени. Вот примерно каковы эти сюжетные коллизии.

Отправной точкой стало изучение источников Х в. Анализируя их, Бюк начал формулировать свою концепцию «подтасованных» (“manipulated”) ритуалов. На примере Лиутпранда Кремонского он рассмотрел, как оттоновский историограф в своих сочинениях «искажал действительность», стремясь поддержать собственных покровителей (только что утвердившуюся на королевском престоле саксонскую династию Людольфингов и непосредственно Оттона I Великого) и дискредитировать их политических противников (здесь и византийцы, и непокорные короли Италии, и мятежные германские герцоги). Эти наблюдения и составили первую главу «Опасностей ритуала»²⁴.

Затем, отступив на век назад, Бюк посвятил вторую главу «каролингской политической культуре IX в.»²⁵. Здесь автор как бы проверял на прочность  свою первоначальную гипотезу: он взял уже не одно сочинение, а целую их группу, принадлежавших перьям разных авторов, что должно было сделать общую картину несколько более «объективной». Каролингские ритуалы, на взгляд Бюка, были важнейшим источником, откуда оттоновские идеологи могли заимствовать свой «символический арсенал»²⁶; соответственно, можно было бы предположить, что здесь они предстанут в более чистом и «неподтасованном» варианте (особенно если историк обратится к более раннему периоду).

Однако, и в этом случае ситуация оказалась не менее запутанной. Разноречивые свидетельства не столько дополняли, сколько полностью опровергали друг друга. Они предлагали несколько, подчас «противоположно заряженных», но неизменно тенденциозных описаний ритуалов, выбрать из которых более достоверное практически не представлялось возможным²⁷.

Тогда, в третьей главе²⁸, подобно герою романа, которого прихотливое развитие сюжета заставляет отправляться из одного дальнего путешествия в другое, еще более дальнее, исследователь вновь двинулся вглубь веков. Он обратился к анализу трудов Григория Турского. Времена Меровингов – это период, когда во Франкском королевстве только появляются политические ритуалы, связанные с христианскими образами. С точки зрения Бюка, меровингские ритуалы можно рассматривать скорее как отдаленный прообраз каролингских, - они не были ни от кого унаследованы или непосредственно заимствованы у кого бы то ни было²⁹. Итак, в своем поиске «подлинных» ритуалов, автор возвращался практически к самому началу средневековья.

В том, как описывал ритуалы Григорий Турский, Бюк действительно обнаружил ряд существенных отличий от сочинений, проанализированных им ранее. Характерно, что в этой главе автор чаще использует вместо понятия “rituals” термин “rites”; контекстуально – это скорее «обряды», то есть не столько политические ритуалы, сколько церковные. «Эти короли не могут быть в полной мере центром сообщества. Эта роль переходит к святым»³⁰. Но на фоне такой разницы тем сильнее бросается в глаза ключевое сходство: исследователю вновь приходится иметь дело со «сконструированными» ритуалами. Подобно другим историографам, епископ Турский создавал искаженные описания ритуалов (обрядов?), руководствуясь собственными политическими симпатиями и антипатиями: например, поддерживая короля Гунтрамна и осуждая Хильперика³¹.

Даже в VI в. описания ритуалов оказались политизированными. Однако оставалась возможность обратиться к тем временам, когда христианская символика еще не была средством легитимации для светских властителей, а власть и христианская церковь, казалось бы, находились в жесткой конфронтации. И автор предпринял свой последний отчаянный рейд в глубокое прошлое, выйдя в четвертой главе за пределы средневековой истории – к позднеантичным истокам христианского символического языка³². На вопрос, какими были первые публичные символические действа, построенные на основе христианской образности, Бюк дал неожиданный ответ. С его точки зрения, это были «ритуалы», совершавшиеся раннехристианскими мучениками на арене цирка,  где их казнили.

Мученики, оказавшись в условиях «противостояния двух пространств: церкви и амфитеатра»³³, стремились превратить собственную казнь в своеобразный миссионерский акт. Для этого требовалось сделать ее зрелищной, обеспечить «триумф христианских ритуалов на арене». Арена, – пространство, традиционно использовавшееся, помимо прочего, для утверждения величия императора, - оказывалась как бы «захваченной», она превращалась в площадку для проповедования совсем иных идей.

Впрочем, можно заметить, что едва символический акт приобретает здесь публичный характер, язык христианских метафор соединялся с набором средств политического арсенала. Иными словами, и в данном случае светское и религиозное практически сразу оказывалось тесно переплетены в ритуале, и отделить одно от другого вновь становится чрезвычайно сложно.

Необходима и еще одна существенная (для Бюка – ключевая) оговорка. Выразительные сцены, в которых мученику перед смертью удавалось добиться того, чтобы «все внимали ему, все смотрели на него»³⁴, известны нам по источникам, зачастую не менее политизированным, чем те, в которых позднее живописались ритуалы политические. К тому же, в данном случае описываемое событие и момент его описания могла отделять друг от друга весьма внушительная временная дистанция. Бюк особенно подробно рассмотрел, как истории о мучениках использовались для политических спекуляций в сочинениях «пост-константиновских» времен³⁵.

 В результате, в каждой из четырех глав-«эссе», составивших первую часть монографии, автор пришел к сходным выводам. Всякий раз он обнаруживал те или иные разрывы (“gaps”), усложнявшие современному историку понимание раннесредневековых ритуалов. Разрыв между различными региональными диалектами языка «символической коммуникации», разрыв между ритуалом-прообразом и его «вторичным» подражательным воспроизведением, разрыв между церковной риторикой и политической практикой, разрыв между реальностью и отображающим её текстом…

Чрезвычайно значимым для Бюка был и разрыв семантический. Современная интерпретация понятия «ритуал», с его точки зрения, имеет крайне мало общего с тем, что обозначалось тем же словом в текстах раннего средневековья. Истории трансформации этого понятия автор и посвятил вторую часть монографии. Заголовок этого раздела во многом говорит сам за себя: «От теологии к социологии, 1500 – 1970»³⁶.

Шаг за шагом, перечисляя множество имен и теорий³⁷, Бюк проследил, как на протяжении этого времени постепенно секуляризировался концепт ритуала. Линия, прочерченная им, идет от первых теологов-протестантов до антропологов и социологов ХХ в. Главное, что, на его взгляд, недооценивают и недопонимают современные ученые в средневековых ритуалах – это присущий им «элемент двойственности» (“dualistic component”)³⁸.

Сложное соотношение «священства» и «царства», «церкви» и «мира» (“sacerdotium” – “regnum”, “ecclesia” – “saeculum”) не так легко представить в категориях «рациональных» концепций Нового времени³⁹. Определенная внутренняя противоречивость, изначально заложенная в средневековом концепте ритуала, и, во многом, составляющая его суть, практически не учитывается современными интеллектуалами, невольно переносящими на средневековье собственные стереотипы мышления⁴⁰.

Взгляд на интеллектуальную историю Нового времени, который Бюк предлагает во второй части «Опасностей ритуала», заведомо традиционный и «нормативный», практически не противоречащий современным вузовским учебникам. В задачу автора, собственно, и не входило создавать здесь некую революционную теорию⁴¹. Не претендуя на лавры социолога или историка философии, он, как и полагается историку-медиевисту, разбирает отдельно взятую проблему средневековой истории, - но разбирает её вместе с контекстом, в котором ему приходится видеть эту проблему.

Второй раздел монографии носит характер компендиума, краткого обзора основных концепций ритуала, возникавших на протяжении Нового времени. Самые острые вопросы, задаваемые по отношению к современной науке, как ни странно, ставятся автором в первой, «средневековой», части. В пятой и шестой главах делается попытка предложить некий вариант ответа на вопрос, поставленный в первых четырех. Ответ остается заведомо (и, пожалуй, намеренно) неполным, а вопросы – открытыми.

Итак,  можно было убедиться, что прихотливая последовательность глав становится объяснимой, если исходить из логики размышлений исследователя в процессе работы над книгой. Впрочем, безусловно, основывать свои толкования на догадках, относящихся к психологии автора, всегда рискованно.

Ведь в равной мере можно предположить, что Бюк, описывая блуждания в поисках «настоящих» ритуалов, не открывает истинного хода своей мысли, а, сам давно догадавшись об исходе поисков, пользуется читательской доверчивостью и втягивает аудиторию в игру. Игру, в которой читатель чувствует себя исследователем, всякий раз то обретающим, то теряющим надежду обрести некую истину. Впрочем, на мой взгляд, поэтапное опубликование отдельных глав и их фрагментов на протяжении 90х гг. все же скорее показывает, что «Опасности ритуала» можно расценивать как вполне достоверное отражение последовательности научных поисков, проводившихся Бюком. Однако и игровой элемент не стоит полностью  сбрасывать со счетов.

Здесь мне приходится вернуться к заданному выше вопросу об определении жанра этой книги. Утверждение о ее сходстве с художественным произведением, конечно, было скорее метафорой. Очевидно, что речь идет о фундированном исследовании, снабженном полновесным научным аппаратом. Но можно говорить и об элементах, не вполне обычных для «канонической» научной монографии: замысловатой структуре, неожиданных переходах от одной темы к другой, эффектных заглавиях, публицистической остроте.

Не совсем привычно и то, что в книге Бюк обозначает связь собственной концепции со временем, когда она была создана, и пытается эту связь осмыслить. Однако сам автор анализирует лишь сравнительно «узкопрофессиональный» академический контекст. В то время как тема политических ритуалов, «выдуманных», «изобретенных» средневековыми историографами, была на рубеже ХХ и ХХI вв. актуальной не только в рамках научных прений.

Девяностые - начало нулевых годов – время оживленного обсуждения в обществе новых политтехнологий, моды на понятия «черный пиар» и «белый пиар», вспышки интереса к современным методикам управления общественным мнением. Исследование истории подобного манипулирования в иные эпохи - скажем, в средние века - могло в этом контексте выглядеть чрезвычайно живо и интригующе.

Средневековые «подтасовки» здесь кажутся уже не столько пугающими своей сложностью, сколько, напротив, наивными и пробуждающими ностальгию по прошлому. На фоне изощренных приемов, которые приходится изобретать в «эпоху информационного общества», вполне можно позавидовать оттоновским или каролингским историографам. Чтобы убедить аудиторию в реальности коронации, никогда не имевшей места в действительности, им достаточно было всего лишь сугубо литературных средств.

Словом, тема книги – живая и актуальная для своего времени, даже с точки зрения читателя, не принадлежащего к академическим кругам. Но все же трудно поверить, что этой работой могли бы заинтересоваться «широкие массы»: для этого Бюк чересчур подробно разбирает источниковедческие и историографические проблемы, слишком углубляется в специфический и сложный раннесредневековый контекст и научные дискуссии вокруг него.

«Опасности ритуала» – книга, написанная с эффектностью бестселлера. Но – забавный парадокс – это «бестселлер для медиевистов», то есть для узкого круга знатоков, привыкших говорить между собой на особом (подчас не «по-бестселлеровски» суховатом) профессиональном языке. Кстати, и в выборе такого формата Бюк всецело следует по стопам своих учителей из школы «Анналов».

Каждая из четырех глав первой части представляет интерес не только в связи с основной идеей монографии, но и как отдельное исследование – по оттоновской, каролингской, меровингской и позднеантичной истории соответственно. Принцип работы исследователя – детальный разбор нескольких ключевых эпизодов в каждом анализируемом тексте. Такая  «прицельность» позволяет уделить внимание множеству незаметных на первый взгляд деталей, из суммы которых складывается яркий образ того или иного исторического периода⁴².

 Каждая «глава-эссе» обобщает наиболее интересные работы современных историков и медиевистов-классиков. За счет множества отсылок к ним Бюку удается компенсировать сравнительно небольшой объем каждого очерка, создавая комплексное видение эпохи с опорой на глубокое знание историографического контекста.

Явный исследовательский азарт и увлеченность, с которыми Бюк разбирает каждую частную проблему, забавно контрастируют с общим скептически-разочарованным тоном монографии. Становится не совсем ясно: почему ученый, столь глубоко убежденный в невозможности истинного понимания раннесредневековых реалий, все же исследует их с такой тщательностью? Этот вопрос отчасти сродни тому, что уже был задан: почему Бюк, сетуя на «разрыв» между настоящим и прошлым, в своих работах обращается ко все более и более отдаленным периодам? В нем как будто борются две силы, заставляющие его воспринимать перспективы научных штудий то «оптимистически», а то, напротив, «пессимистически».

И все же «пессимистический» лейтмотив пронизывает всю книгу, а сам автор в эпилоге сожалеет о том, что ему приходится завершать работу на «печальной ноте»⁴³. Какова природа авторского скепсиса, тревог и опасений?

В самой общей форме можно ответить, что здесь отражаются традиционные для постмодернизма сомнения в возможности объективного научного познания. Безусловно, это течение в той или иной мере не могло не оказать влияние на Филиппа Бюка, как и на любого западноевропейского интеллектуала его времени. Американский исследователь Дэвид Уорнер, выделяя особую «постмодернистскую школу изучения ритуала», называет Бюка одним из главных ее идеологов⁴⁴.  Однако сам Бюк в своих работах избегает употреблять термин «постмодернизм» и, судя по всему, не склонен причислять к постмодернистам себя самого⁴⁵.

Объектом для сопоставления со средневековыми текстами Бюку изначально послужили антропологические и социологические концепции «преимущественно структуралистского толка». Как раз со структуралистским подходом к интерпретации ритуалов Бюк спорит в первую очередь (часто упоминая, в частности, имена структуралистов-антропологов Клода Леви-Стросса и Клиффорда Гирца). Однако критикуя концепции своих оппонентов, он пользуется их собственным оружием: именно «философию подозрения, демистификации и разоблачения»⁴⁶ принято считать одной из характерных особенностей структуралистского подхода. Таким образом, скепсис Бюка, как ни парадоксально, во многом, унаследован у тех, против кого направлен⁴⁷.

Кроме того, говоря о несовершенстве инструментария, которым располагают современные медиевисты, автор нередко ведет речь, прежде всего, о специфических терминах из арсенала школы «Анналов». Так, например, он рассуждает о сложности применения концепции «большой длительности» (“longue durée”), в условиях, когда содержание ключевых понятий (таких, как «ритуал») постоянно трансформируется⁴⁸. Таким образом, тезисы Бюка в большой степени относятся к полемике внутри одного определенного научного направления. В его работе отражается некоторая усталость «анналистов» от их собственной, вырабатывавшейся на протяжении десятилетий, изощренной терминологии – и разочарованность в «научной мифологии», характерной именно для этого же течения.

Учитывая, что Бюк наследует традициям «философии скепсиса и подозрения» сразу по нескольким линиям, некоторая пессимистичность его тона не так удивительна. К тому же, не исключено, что для исследователя политической истории, работающего на рубеже XX и XXI вв., ощущение дезориентации вызвано не только сугубо научными проблемами. Опасения по поводу средневековых «подтасованных ритуалов» - это, возможно, еще и отражение растерянности современного человека, пытающегося найти надежные ориентиры в сегодняшней политике в условиях, когда идеологемы становятся все более размытыми, а лозунги – все условней и двусмысленней.

Интересно и то, что Бюк сравнивает средневековую «дуалистическую» модель мышления, столь непонятную на его взгляд коллегам (т.е., прежде всего, – западноевропейским медиевистам), с марксизмом и фундаментализмом⁴⁹. Два этих течения представляют в сознании европейца образ угрозы; в первом случае - скорее угрозы былой, миновавшей, а во втором – живой и приобретающей все большую актуальность. Эти политические коннотации, безусловно, не подразумеваются прямо, однако даже подспудное наличие подобных мотивов вполне красноречиво.

У имеющего столь многообразные основания бюковского пессимизма, тем не менее, есть и противовес. Бюк как ученый наследует не только различным «скептическим» теориям, но и другой, более давней и консервативной традиции – традиции фундаментальных научных штудий, восходящей, по существу, еще к позитивистским концепциям XIX в.

Интересно, что одно и другое вполне органично уживается в его исследованиях. Невозможность изучения средневековой истории Бюк иллюстрирует, используя тщательно изученные им самим средневековые источники. Пассажи, призванные доказывать неосуществимость реконструирования и интерпретации средневековых ритуалов, содержат множество интересных наблюдений и гипотез, существенно обогащающих современные «риуталоведческие» концепции. В своем исследовательском азарте Бюк как будто забывает об опасностях, о которых сам же и предупреждает.

Публикация «Опасностей ритуала» вызвала бурную реакцию коллег, - и тех, кто желал обсудить ключевой тезис книги, и тех, кому оказались особенно интересны те или иные частные выводы и наблюдения Бюка. Впрочем, не так уж удивительно, что полемичная, эффектно выстроенная монография, посвященная особенно активно обсуждавшейся в то время «ритуаловедческой» проблематике, привлекла внимание многих медиевистов.

4. Реакция и дискуссии

Обсуждение книги началось, фактически, еще до ее публикации: в предисловии к «Опасностям ритуала» Бюк говорит о некоторых возражениях, которые высказывали ему «в частном порядке» друзья, видевшие монографию в рукописи⁵⁰. Соответственно, часть возможных тезисов своих оппонентов он представлял заранее и так или иначе готовился парировать их.

Два главных недостатка книги, на которые указали первые читатели, – её «отчасти скорбный тон»⁵¹ и то, что Бюк не предложил «новой концепции ритуала» (а, соответственно, и новой концепции изучения ритуала) взамен той, которую пытался опровергнуть в своей работе⁵². В результате, на первых же страницах монографии автор признавал эти упущения. По-видимому, тем самым он, с одной стороны, хотел избавить своих оппонентов от повторения тех же обвинений, а с другой, – задать направление, в котором, по его представлениям, должно было двигаться обсуждение работы. То есть, он по существу предлагал коллегам внести вклад в формирование пресловутой «новой концепции ритуала».

Рецензии и обзоры монографии долгое время после ее публикации не сходили со страниц научных журналов. Вслед за откликами на первое, англоязычное, издание «Опасностей ритуала», вскоре поднялась «вторая волна» рецензий – на французскую версию, вышедшую два года спустя⁵³. Многие из этих публикаций оказались настолько интересными и полемичными, что через некоторое время Бюку пришлось писать специальную статью, посвященную ответам «на некоторые из обзоров» его работы⁵⁴.

Среди тех, кто первым обратил внимание на книгу относительно молодого автора, были авторитетные и титулованные медиевисты. В их числе – американец Джеффри Козиол и британка Джанет Нельсон – коллеги Бюка по исследованию ритуалов, и Габриела Шпигель из американского Института Хопкинса – автор ряда работ, посвященных проблеме отражения прошлого в средневековых текстах⁵⁵. Все эти историки примерно на двадцать лет старше своего французско-американского коллеги, и принадлежность к другому поколению не могла не сказаться на их восприятии концепции, выдвинутой Бюком.

Автору, действительно, удалось хорошо предугадать направление дискуссии: коллеги подняли брошенную им перчатку. Признавая многочисленные достоинства монографии, они, сразу же возражали против ключевого, скептического тезиса Бюка.

Острая полемичность и даже провокационность его концепции бросалась в глаза. Джанет Нельсон начала свою рецензию с того, что отметила «интеллектуальную отвагу и честолюбие» автора и даже сравнила его с Карлом Великим: Бюк, по её мнению, претендовал едва ли не на то, чтобы быть «строителем интеллектуальной империи»⁵⁶. Соответственно, на взгляд Нельсон, в планы Бюка входил демонтаж устаревших конструкций с целью расчистки рабочей площадки: «перед строительством необходима какая-то доля разрушения»⁵⁷.

Впрочем, не все, подобно Нельсон, были склонны считать, что целью Бюка, в конечном счете, является именно «строительство». Джеффри Козиол, статья которого содержит, пожалуй, наиболее резкие возражения Бюку, воспринимал его скорее как чистого «разрушителя», оспаривающего сам факт, что «ритуал - все еще интересная тема для исторических исследований»⁵⁸. 

Показательно, что и те, кто обвинял Бюка в «деструктивности», и те, кто (не без доли симпатии в интонации) рассуждал о его тяге к интеллектуальным реформам, в одном оказались весьма близки друг другу. И те, и другие предлагали различные аргументы, по существу, призванные помочь реабилитировать «традиционный» взгляд на вещи, который подвергал сомнению их «отважный и амбициозный» коллега.
Порой складывалось впечатление, что дискуссия все больше удаляется от специальных проблем, связанных с концептами социальной антропологии. Бюку возражали так, как будто за его тезисами стояли не только размышления о конструктивности или неконструктивности подхода структуралистов, а некая более масштабная и общая постмодернистская угроза⁵⁹. Казалось, под вопрос ставится сама возможность проведения исторических исследований на материале средневековых источников.

 Уже упоминавшаяся внутренняя противоречивость, скрытая в монографии, давала козыри в руки оппонентам. У них появлялась возможность прибегнуть к эффектному приему: возразить Бюку цитатами из самого же Бюка. Так поступила, например, Габриэла Шпигель. Апеллируя к подходу, успешно примененному в «Опасностях ритуала» самим исследователем, Шпигель предложила довольно простое противоядие.  Если субъективность средневековых сочинителей мешает изучать ритуалы, запечатленные в их текстах, то почему бы не превратить в объект исследования сами эти «текстовые практики»?⁶⁰ Ведь на основе анализа полуфантастических литературных конструктов Бюку удалось воссоздать во многих любопытнейших деталях особенности политической и «символической» практики раннего средневековья. Субъективность историографов здесь скорее помогала ему, нежели представляла опасность и застилала обзор.

Примерно тот же вариант решения, что и Шпигель, предложили и некоторые другие коллеги, обсуждавшие книгу⁶¹. Бюк-теоретик, по мнению этой группы его оппонентов, тщетно искал ответы на вопросы, которые, по сути, сами собой решались у Бюка-практика. С этой точки зрения, само изобретение «новой концепции ритуала» не было столь уж принципиальным – вполне достаточным представлялось лишь несколько модифицировать подход к анализу источников. «Опасности ритуала» подавали блестящий пример применения таких приемов.

Помимо проблемы тенденциозности средневековых текстов, предметом обсуждения стала и другая «опасность», - семантический разрыв между средневековой и современной трактовками понятия «ритуал». С наиболее острой критикой концепции Бюка по этому вопросу выступил Джеффри Козиол. Автор рассматриваемой здесь монографии вновь был обвинен в непоследовательности: настаивая на глубоких отличиях средневековых представлений о ритуале от нынешнего «обмирщенного» и «социологизированного» взгляда, Бюк, по мнению Козиола, одновременно был склонен проецировать на прошлое некоторые современные стереотипы мышления. Козиол писал: «В то время как одна часть его [Бюка] доводов требует от нас воспринимать религиозное чувство этих людей всерьез, другая рассматривает ритуалы (включая ритуалы религиозные) лишь как набор риторических тропов, прикрывающих политическую тенденциозность сочинителя»⁶².

Большинству коллег рассуждения Бюка о путях трансформации понятия «ритуал» в Новое время показались менее убедительными и оригинальными по сравнению с проведенными им же конкретными исследованиями средневековых текстов. Тезис о глубоком несходстве средневекового и современного взгляда на ритуал фактически повисал в воздухе, подкрепленный преимущественно ссылками на уже известные чужие концепции⁶³. Более того, Бюк, обнаружив в методах политического манипулирования десятого, шестого или третьего веков немало сходства со знакомыми нам сегодня реалиями, сам невольно во многом опровергал наличие здесь некого непреодолимого разрыва.

В первые два года после публикации «Опасностей ритуала» в центре внимания были, главным образом, самые эффектные, острые и провокационные тезисы этой книги. Они дали повод вернуться к обсуждению потенциальной «постмодернистской угрозы», противопоставить ей возможности традиционного, восходящего к позитивизму, научного подхода. Однако постепенно, ближе к середине десятилетия, страсти несколько улеглись, и обсуждаться стали проблемы менее масштабные и больше связанные собственно с «ритуаловедческой» спецификой.

«Опасности ритуала» теперь стали рассматривать в контексте споров, которые велись вокруг еще одной чрезвычайно значимой книги по средневековым ритуалам: монографии профессора Мюнстерского университета Герда Альтхофа «Правила игры в средневековой политике», вышедшей четырьмя годами раньше, чем «Опасности…»⁶⁴.

Центральная идея работы немецкого исследователя состоит в том, что средневековая «символическая коммуникация»⁶⁵ строилась по неким негласно регламентированным законам; за большинством ритуалов стояла предварительная договоренность их участников, сцены «символической коммуникации» представляли собой своеобразные инсценировки.

Очевидно существенное сходство концепций, предложенных Альтхофом и Бюком. В обоих случаях речь идет о «подтасованных» ритуалах, - только у Альтхофа подтасовка подразумевается не на уровне литературного конструкта, а в самой реальности. В своей монографии Бюк посвятил книге Альтхофа объемное отступление, в котором одновременно признавал глубину и значимость его концепции и выражал сомнения, что «правила игры» во всех случаях были так уж четко определены⁶⁶.

Акценты несколько сместились: теперь в связи с монографией Бюка обсуждали в первую очередь не возможность или невозможность изучения средневековых реалий, а саму технику манипуляций, осуществлявшихся «политтехнологами средневековья»⁶⁷. С долей условности, можно сказать, что дискуссия стала носить скорее «немецкий», чем «французский» характер: от споров о концептах перешли к подробному обсуждению тех или иных конкретных деталей и эпизодов⁶⁸.

Спор о «правилах игры» стал одной из центральных тем обсуждения для медиевистов, изучавших ритуалы. В его ходе сформировалось новое представление о символическом языке средневековья.  Ученые перестали воспринимать ритуалы как раз за разом воспроизводящиеся по определенной, единожды установленной схеме. В них начали видеть гибкие и подвижные конструкции, которые можно было достраивать и перестраивать, в частности, нарушая прежние «правила игры» и учреждая новые.

Наблюдения Бюка по поводу «литературного конструирования» ритуалов также стали вкладом в формирование этого нового видения. На данном этапе были в большей мере оценена проведенная Бюком работа с источниками, его внимание к конкретным технологиям манипулирования ритуалами.

На этой волне Бюк, вернувшись к некоторым частным сюжетам своей монографии, даже опубликовал о них дополнительные работы. В их числе статью «Еще раз про 918 – 919 гг.»⁶⁹, посвященную вопросу о передаче власти первому королю Саксонской династии Генриху I. В ней исследовательская метода, опробованная им в «Опасностях ритуала», была использована с особым блеском: проанализировав детали «литературного конструирования» ритуала, Бюк показал связь приводимого в сочинении Лиутпранда описания передачи королевских инсигний со сходным эпизодом из «Панегирика Беренгару». Эта статья может служить красноречивым свидетельством: подход Бюка к анализу источников настолько эффективен, что эпизод, занимавший в его монографии пару страниц, легко разворачивается в масштабное и глубокое источниковедческое исследование.

К концу десятилетия дискуссии историков по поводу средневековых политических ритуалов стали постепенно утихать, участники этих споров переходили к изучению иных научных проблем. В том числе и сам Филипп Бюк, начавший работать над новой монографией, посвященной «христианской теологии насилия», и публиковать первые статьи, относящиеся к этой теме⁷⁰.

Последние десятилетия XX в. и начало XXI в. вполне возможно, на мой взгляд, выделить в качестве отдельного периода в изучении средневековых ритуалов, со своей специфической проблематикой и подходом к анализу источников.

Сосредоточив внимание на теме манипулирования символическими образами и их различной интерпретации в зависимости от политических задач, историки особенно активно работали над выявлением в средневековых текстах тактик, использовавшихся при таких манипуляциях. Исследования, посвященные этим сюжетам, были чрезвычайно важны в более широком контексте исследования авторской субъективности в источниках. «Опасности ритуала» - одна из важных книг в этом ряду. На сегодняшний день она входит в своеобразный негласный канон монографий, рекомендуемых студентам-медиевистам, она переиздается и в изобилии цитируется. К ней обращаются и как к этапной вехе в истории исследования ритуалов⁷¹, и как к подспорью по различным частным проблемам раннесредневековой истории⁷². Кроме того, эту работу рекомендуют читать вместе с книгами историков, приверженных «антропологической модели ритуала», - не столько в качестве опровержения их концепций, сколько в качестве дополнения и противовеса к ним⁷³.

На сегодняшний день многие ключевые тезисы работы не вызывают столь острой реакции отторжения, как раньше. Вышедшая десятилетие назад монография Бюка в своей «теоретической» части кажется уже несколько наивной на фоне более современных работ; постепенно она сама в некотором  смысле уже становится частью истории. Впрочем, затронутые в ней проблемы преодоления субъективности источников, условности научной терминологии и – в более широком смысле – поиска ориентиров в информационном пространстве, где возможны бесчисленные варианты интерпретаций одних и тех же фактов и образов, сохраняет актуальность.

Что же касается непосредственного анализа средневекового материала, «Опасности ритуала» и сейчас представляет весьма существенное подспорье для медиевистов, интересующихся политической культурой раннего средневековья. Даже за рамками определенных идейных течений и теоретических споров конкретные наблюдения Бюка оказываются весьма интересными и могут быть продуктивно развиты в дальнейших исследованиях.

5. Заключение

Дистанция между современностью и временем, когда была опубликована и особенно активно обсуждалась монография Филиппа Бюка «Опасности ритуала», совсем невелика. Тем не менее, с такого расстояния, на мой взгляд, уже можно различить некоторые существенные особенности, которыми выделялся тот довольно яркий и своеобразный период. Итак, анализируя эту книгу, я обращаюсь к совсем недавнему прошлому медиевистики.

Следует отметить, что к рубежу XX и XXI вв. стало гораздо более условным деление историков на те или иные течения, группы, школы. Новые критерии классификации на сегодняшний день еще не выработаны, а былые – уже существенно устарели. Методологический арсенал едва ли не каждого исследователя включает в себя достижения самых разных научных направлений, возникавших на протяжении двух минувших столетий, национальные школы находятся в постоянном соприкосновении и обмене идеями, и уже не столь несхожи между собой, как век назад. В этой ситуации, как мне представляется, о «принадлежности» ученого больше говорит предмет его научных интересов. Таким образом, работу Филиппа Бюка я рассматривала, в первую очередь, в специфическом контексте «исследований ритуалов» (“ritual studies”).

Книга состоит из двух частей. Первая посвящена собственно средневековым источникам, вторая – интеллектуальной истории Нового времени.
Выбор темы монографии отчасти был продиктован студенческим, а отчасти – преподавательским опытом Бюка. Его учителя – как из «Анналов», так и из Беркли – были неравнодушны к антропологическим концепциям исследования ритуалов. Отправным пунктом в работе над монографией стало желание автора оспорить этот, слишком на его взгляд «генерализирующий» и неприменимый к средневековому материалу, подход. Принцип сопоставления современных теорий ритуала со средневековыми текстами, касающимися этой темы, Бюк первоначально опробовал на своих семинарах в студенческой аудитории.

Отпечаток семинарского опыта можно увидеть и в методах, применямых ученым. Исследовательский почерк Бюка в этой монографии своеобразен: главы первой, «средневековой», части представляют собой сравнительно небольшие эссе, в которых суммируются основные достижения предшественников, исследовавших данный период, и добавляются несколько ярких примеров, в которых автор сам анализирует те или иные эпизоды сочинений. В чем-то это действительно схоже с университетскими занятиями, на которых студентам приходится штудировать основной пласт научной литературы по проблеме, дополняя полученные так знания собственными наблюдениями на материале источников.

Интересны особенности композиции работы. Автор использует принцип обратного отсчета: каждая следующая глава посвящена все более отдаленной исторической эпохе. Это создает специфический эффект «детективного сюжета», когда читатель, не находящий ответа на поставленный автором вопрос, как бы вынужден отправляться все далее вглубь веков. Яркий язык, эффектные риторические обороты и другие приемы, используемые Бюком, в сочетании с внушительным научным аппаратом и фундированностью работы, превращают «Опасности ритуала» в своеобразный «бестселлер для медиевистов».

Центральные темы монографии – проблема «подтасованных ритуалов» и литературных конструктов в средневековых источниках и история возникновения семантического разрыва между современным пониманием ритуала и тем, что подразумевали под ним люди средневековья. Вместе они создают единый лейтмотив – тему сомнения в возможности изучения средневековых символических практик. За ней можно увидеть и более общие «опасения» автора, связанные с проблемой утраты ориентиров в современных политических реалиях. При этом «средневековая» часть книги содержит множество отдельных интересных наблюдений на материале источников, позволяющих воссоздать «политическую образность» оттоновской, каролингской, меровингской и позднеантичной эпох.

В обсуждении монографии учеными-коллегами, на сегодняшний день, можно условно выделить три этапа⁷⁴.

В первые годы после публикации дискуссия носила особенно острый характер, коллеги Бюка реагировали, в первую очередь, на наиболее провокационные из его тезисов. «Постмодернистской угрозе», угадывавшейся за авторским скепсисом, противопоставляли традиционный, наследующий позитивистским традициям, подход и доказывали эффективность научных методов. Речь, впрочем, шла о безусловной необходимости несколько изменить сам взгляд на источники. В качестве убедительного примера такой модификации можно было приводить приемы, использованные в работе самим Бюком.

Далее споры перешли в несколько иное русло. Вместе с работами других исследователей, монография Бюка повлияла на формирование нового, более сложного и глубокого представления о средневековых ритуалах. Их стали видеть как подвижный и гибкий конструкт, который мог быть достроен и перестроен, - а не как застывший набор раз и навсегда установленных символов и значений. Проведенные Бюком исследования литературного моделирования ритуалов стали весьма важной частью этих штудий.

Последний этап, продолжающийся по сей день, связан с постепенным угасанием споров вокруг монографии и ее утверждением в своеобразном неофициальном «каноне» важнейших современных книг по средневековым ритуалам. При этом работа продолжает активно цитироваться в специальных исследованиях, а сам Филипп Бюк периодически возвращается к сюжетам, которые впервые затронул в ней.

В целом, можно сказать, что данная монография – свидетельство чрезвычайно интересного периода в развитии историографии. Идея сомнения, постмодернистского «скепсиса» - ключевая для этой работы Бюка, а во многом, – и вообще для историографии конца ХХ и начала XXI вв. «Скепсис» этот проявлялся у нынешних историков по-разному. С одной стороны, речь шла о сомнении в возможностях исторического познания, в уместности концепций и терминов, применяемых современными учеными к реалиям прошлого. С другой – усиливалось недоверие к самим авторам источников, возрастал интерес к поиску скрытых смыслов в средневековых текстах.

В первом случае, дело, как правило, ограничивалось постановкой скорее риторического вопроса о том, возможно ли полноценное научное изучение прошлого. Ирония состояла в том, что, сколь бы сильных и искренних сомнений ни испытывал сам автор, он обычно не спешил ни оставить ремесло историка, ни обратиться к иным, менее загадочным и далеким, чем средневековье, эпохам. В бурных спорах, то и дело разгоравшихся вокруг подобных полемических тезисов, так до сих пор и не было найдено однозначных ответов.

Что же касается «скептического» взгляда на источники, он действительно позволил открыть новые возможности исследования. Впрочем, следует оговориться, что об авторской тенденциозности медиевисты, безусловно, стали задумываться намного раньше; задолго до Бюка затрагивалась и тема «сконструированных» ритуалов⁷⁵.  Однако именно на данном историческом этапе, в частности благодаря возросшему интересу к проблеме манипуляции сегодняшним общественным мнением, подтасовки «политтехнологов средневековья» стали рассматриваться в качестве центрального объекта исследования.

В конечном счете, ученые сумели существенно продвинуться в понимании прагматических мотивов, стоявших за многими, на первый взгляд труднообъяснимыми, особенностями «символической репрезентации». При этом более ясно обозначилась граница между тем, что в средневековом ритуале понятно из прагматической логики «правил игры», и иррациональным, не поддающимся подобной интерпретации и не связанным напрямую с политической конъюнктурой, элементом⁷⁶. Возможно, именно с исследованиями, касающимися этого элемента иррациональности, на сегодняшний день связаны перспективы «ритуаловедения».

Так или иначе, «Опасности ритуала» Филиппа Бюка, на мой взгляд, можно считать книгой, отразившей многие знаковые черты, характерные для медиевистики рубежа веков. Периода, который был для исторической науки временем иллюзий и сомнений, споров и интеллектуальных игр. Странного времени, когда самый скептичный и разочарованный из историков мог одновременно быть самым вдохновенным и преданным высокому служению науке – быть может, совершенно бесполезной и бессильной в наше опасное время.

 
6. Список литературы

Althoff G. Spielregeln der Politik im Mittelalter: Kommunikation in Frieden und Fehde. Darmstadt, 1997.
Althoff G. Inszenierte Herrschaft. Geschichtsschreibung und politisches Handeln im Mittelalter, Darmstadt, 2003.
Althoff G. Die Macht der Rituale. Symbolik und Herrschaft im Mittelalter, Darmstadt, 2003.
Benham J.E.M. Stephen D. White, Feuding and Peace-Making in Eleventh-Century France. Review // H-France Review. 2006. Vol. 6. № 66. P. 285.
Bobrycki S. The royal consecration ordines of the Pontifical of Sens from a new perspective // Bulletin du centre d'études médiévales d'Auxerre. 2009. №13. P. 131-142.
Buc P. Pouvoir royal et commentaries de la Bible (1150-1350) // Annales. 1989. Vol. 44. P. 691-714.
Buc P. L'ambiguïté du Livre. Prince, pouvoir et peuple dans les commentaires de la Bible. Paris, 1994.
Buc P. Italian Hussies and German Matrons: Liutprand of Cremona on Dynastic Legitimacy // Frühmittelalterliche Studien. 1995. № 29. P. 207-225.
Buc P. Writing Ottonian hegemony. Good rituals and bad rituals in Liutprand of Cremona // Majestas. 1996. №4.  P. 3-38.
Buc P. Noch einmal 918-919: Of the ritualized demise of kings and of political rituals in general // Zeichen, Rituale, Werten. Internationales Kollokvium. 2004. P. 151-178.
Buc P. The monsters and the critics: a ritual reply // Early Medieval Europe. 2007.  № 15. P. 441–452.
Buc P. Politisches Ritual und politisch Imaginäres im Früh- und Hochmittelalter. // Trivium. 2008. № 2. S. 1-35.
Buc P. Some thoughts on the Christian theology of violence, medieval and modern, from the Middle Ages to the French Revolution // Rivista di storia del cristianesimo. 2008. Vol. 5. P. 9-28.
Falkowski W. Double Meaning in Ritual Communication // Frühmittelalterliche Studien. 2008. № 42. S. 169-187.
Isabella G. Modelli di regalita nell’eta di Ottone I. Bologna, 2006
Koziol G. The dangers of polemic: Is ritual still an interesting topic of historical study? // Early Medieval Europe. 2002. Vol. 11, Iss. 4. P. 367-388.
Lifshitz F. Dangereux rituel: De l’histoire médiévale aux sciences sociales // English Historical Review. 2003. Vol. 118, № 479. P. 1352-1353.
Lintzel M. Designation, Königsheil, Wahl und „Kur“ Heinrichs I. // Ausgewählte Schriften. Bd. 2. Berlin, 1961. S. 240-260.
Nelson J. L. The Dangers of Ritual: Between Early Medieval Texts and Social Scientific Theory by Philippe Buc. Review // Speculum. 2003. Vol. 78, № 3. P. 847-851.
Rampton M. The Dangers of Ritual: Between Early Medieval Texts and Social Scientific Theory. Review // Interface. 2002. № 9. P. 247-248.
Spiegel G.M. Philippe Buc. The Dangers of Ritual: Between Early Medieval Texts and Social Scientific Theory. Review // American Historical Review. 2003. Vol. 108, № 1 P. 148-149.
Walsham A. Review Article: The Dangers Of Ritual // Past and Present. 2003. № 180. P. 277-287.
Warner D. Reading Ottonian History // Challenging the. Boundaries of Medieval History: The Legacy of Timothy Reuter. Turnhout, 2009. P. 81-114.
Warner D. Rituals, Kingship and Rebellion in Medieval Germany // History Compass. 2010. № 8. P. 1209-1220.
Бойцов М.А. Величие и смирение. М., 2009.
Мазюрель Э. Структурализм // Словарь историка. М., 2011. C. 174-177.
Тогоева О.И. Карл VII и Жанна д’Арк: утрата девственности как утрата власти // Власть и образ. Очерки потестарной имагологии. СПб, 2010. С. 207-232.

7. Издания монографии «Опасности ритуала»

Buc P. The Dangers of Ritual. Princeton, Oxford, 2001.
Buc P. Dangereux rituel. Paris, 2003.
Buc P. The Dangers of Ritual. Princeton, 2009.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Buc P. The Dangers of Ritual. Princeton, Oxford, 2001. Здесь далее: «Опасности ритуала».
2. Издание на французском языке: Buc P. Dangereux rituel. Paris, 2003. Англоязычное переиздание: Buc P. The Dangers of Ritual. Princeton, 2009. Все цитаты в работе приводятся по первому изданию.
3.То есть, в каком-то смысле, превращает себя-историка в объект исследования для себя-историографа.
4. Хотя эта сфера исследования шире собственно изучения ритуалов (сюда же, например, входит изучение инсигний, титулатуры и т.п.), «ритуаловедение», безусловно, является одним из важнейших направлений.
5. На передовых позициях, безусловно, Франция и Германия. За ними и историческое первенство – в частности, тот же Филипп Бюк называет двумя главными основоположниками этого направления исследований в ХХ в. Марка Блока и Перси Эрнста Шрамма. См. статью Buc P. Politisches Ritual und politisch Imaginäres im Früh- und Hochmittelalter // Trivium. Revue franco-allemande. 2008. № 2. S. 1.
6. Например, Гейдельбергский университет в 2002 г. выделил «Особую область исследования 619 – Динамика ритуала», в рамках которой проводились и проводятся многочисленные международные конференции и ряд других полезных научных мероприятий. Сообщество авторов, неравнодушных к проблемам средневековых политических ритуалов сложилось также вокруг университета Мюнстера и журнала “Frühmittelalterliche Studien” («Исследования раннего средневековья»). Представители и наследники «Школы Анналов», к которым можно причислить и Бюка, также продолжали исследовать эту тему, развивая традиции классиков-предшественников. Впрочем, чтобы проиллюстрировать, что эти условно выделенные нами круги исследователей нередко пересекаются, достаточно отметить: тот же Филипп Бюк успел и побывать в качестве «приглашенного профессора» в Гейдельберге, и опубликоваться во “Frühmittelalterliche Studien”.
7. Коллеги не только много дискутируют о ней и ссылаются на неё в своих работах, но и включают «Опасности…» в перечень рекомендуемой литературы для студентов. Скажем, Герд Альтхофф, и Янош Бак, не так давно читавшие серии лекций в нашем университете, оба, - вероятно, не сговариваясь, - внесли монографию Бюка в списки тех книг, с которых предлагали начать погружение в «ритуаловедческий» контекст. 
8. Здесь и далее биографические сведения почерпнуты из официальных “curriculum vitae” ученого на сайтах Стэнфордского (http://www.stanford.edu/dept/history/people/buc_philippe.html) и Венского (http://www.univie.ac.at/Geschichte/htdocs/site/arti.php?artiid=90886) университетов.
9. Buc P. The Dangers… P. VIII.
10. Idem. Pouvoir royal et commentaries de la Bible (1150-1350). Annales. 1989. Vol. 44. P. 691-714.

11.  Официальные сайты обоих учреждений, где можно найти и информацию об их истории: EPHE - http://www.ephe.sorbonne.fr/, EHESS - http://www.ehess.fr/fr/.
12.  Вот как автор анонсировал выход своей только что заверешенной монографии на сайте Нидерландского института инновационных исследований: http://www.nias.knaw.nl/Pages/NIA/19/848.bGFuZz1FTkc.html. Здесь он привел такой вариант названия: "The Dangers of Ritual. The Politics of Medieval Anthropology".
13. Buc P. The Dangers… P. VII.
14.  Причем, в функции «мыслителя» он не ограничивается лишь парой абзацев, предварявших или завершавших бы его собственно «историческую» работу (как предпочитают делать многие его коллеги), а специально добавляет полновесную вторую часть к первой, «медиевистической». 
15.Хотя, все же, и это новое поколение уже практически получило титул «живых классиков» – так уж сложилось, что историки, причастные к «школе Анналов», удостаиваются «канонизации» несколько быстрее, чем прочие их коллеги.
16. И, кажется, отнюдь не только для того, чтобы с каждым разом все нагляднее демонстрировать глубину «взаимонепонимания».
17. В выборе темы Бюк следовал по стопам обоих своих главных наставников: Каспари был специалистом по библейской экзегезе, Ле Гофф, вероятно, повлиял на интерес к политическим концептам.
18. Buc P. L'ambiguïté du Livre. Prince, pouvoir et peuple dans les commentaires de la Bible. Paris, 1994.
19. Idem. The Dangers… P. VII.
20. Приведу в качестве примера только неполный перечень названий журналов, в которых печатался ученый: “Annales”, “Revue historique”, “Frühmittelalterliche Studien“, “Trivium”, “Viator”, “Rivista di storia del cristianesimo”, “Early medieval Europe”.
21. Buc P. The Dangers… P. VII.
22.  В одном из обзоров книгу сравнивали по эффектности даже с «пиротехническим шоу»: Nelson J. L. The Dangers of Ritual: Between Early Medieval Texts and Social Scientific Theory by Philippe Buc. Review // Speculum. 2003. Vol. 78, № 3. P. 848.
23. Можно пойти в этих метафорах и дальше, сказав, что детектив этот отчасти напоминает «роман с продолжением», где автор, сам увлеченный происходящим, опубликовав одну главу, не всегда отчетливо представляет содержание следующей.
24. Ibid. P. 15-50. Гл. I. «Историописание оттоновского владычества: хорошие ритуалы и плохие ритуалы у Лиутпранда Кремонского». Эта глава, вплоть до названия, практически полностью повторяет статью Бюка, вышедшую еще в 1996 г.: Buc P. Writing Ottonian hegemony. Good rituals and bad rituals in Liutprand of Cremona. // Majestas.  1996. №4.  P. 3-38. Части некоторых других глав также были опубликованы до выхода книги. Как мне кажется, это - хорошая иллюстрация того, насколько «самодостаточны» главы «Опасностей ритуала». Речь идет не столько о неразрывно связанных частях заранее выстроенного плана, сколько о цикле отдельных «эссе», объединенных общим мотивом.
25. Buc P. The Dangers… P. 51-87. Гл. II. «Согласие и насилие в ритуале: тексты и события в каролингской политической культуре IX в.».
26. См. напр. Ibid. P. 57. То, что автор меньше задумывался о влиянии других регионов, - например, Византии, - для уроженца Парижа не так удивительно.
27. Так, в частности, получилось с «двумя образами Арнульфа Каринтийского» - одного из последних представителей немецкой линии Каролингов, пользовавшегося «относительно долго длившейся симпатией» в Баварии, но отнюдь не вызывавшего сходных чувств у жителей Италии и Саксонии. Наиболее острым в данном случае стал вопрос о том, насколько легитимной была его императорская коронация в 896 г. в Риме. Ibid. P. 51, 54.
28. Ibid. P. 88-122. Гл. III. «Обряды святых и обряды королей: согласие и его нарушение в сочинениях Григория Турского».
29. Бюку здесь приходилось спорить с рядом коллег, полагавших, что для меровингской эпохи христианский элемент в политических ритуалах вообще не был важен. «Историки часто связывают начало «христианского королевства» (что бы это ни значило) с Каролингами», - отмечает автор. Ibid. 107.
30. Ibid. P. 118.
31. Ibid. P. 117.
32. Ibid. P. 123-158. Гл. IV. «Позднеантичная матрица: мученичество и ритуал».
33. Ibid. P. 154.
34. Ibid. P. 151.
35. Ibid. P. 141-151.
36. Ibid. P. 159-247. Гл. V «Обряды, ритуалы и порядок, 1500-1800», гл. VI «Средневековая история и социология, 1800-1970».
37. Список упомянутых мыслителей поистине обширен. Здесь и такие общеизвестные фигуры, как Ф. Меланхтон, У. Цвингли, Ш.-Л. Монтескье, Ж.-Ж. Руссо, Э. Дюркгейм, К. Леви-Стросс, и имена, которые в литературе (особенно русскоязычной) встречаются не так часто. Например, испанский богослов-иезуит XVI-XVII вв. Ф. Суарес, немецкий юрист и историк XVII-XVIII вв. И.Х. Люниг, английский священник и богослов XVIII в. У. Уорбертон и др.
38. Ibid. P. 240.
39. Ibid.
40. Бюк признает, что ученые ХХ в. в сравнении со своими предшественниками делали больше усилий для того, чтобы приблизиться к «средневековому видению».  Впрочем, оценивая успешность этих попыток, автор остается достаточно скептичным. См. напр. Ibid. P. 238.
41. Бюк прямо говорит о том, что отсылает читателя, по собственному выражению, к «общим местам». Ibid. P. 202. В ряде рецензий на книгу также отмечено, что экскурс Бюка в интеллектуальную историю носит заведомо не столько оригинальный, сколько компилятивный, обобщающий характер. См. например Walsham A. Review Article: The Dangers Of Ritual // Past and Present. 2003. № 180. P. 283.
42. Так, из первой главы читатель может узнать не только об оттоновских ритуалах, но и, к примеру, о женской верности и неверности тех времен. Более подробно эту тему Бюк развивал в статье: Buc P. Italian Hussies and German Matrons: Liutprand of Cremona on Dynastic Legitimacy // Frühmittelalterliche Studien. 1995. № 29. P. 207-225.
43. Buc P. The Dangers… P. 248.
44. Warner D. Rituals, Kingship and Rebellion in Medieval Germany // History Compass. 2010. № 8. P. 1215-1216.
45. Хотя, скажем, его подход к анализу источников вполне можно, с некоторой долей условности, назвать «деконструкторским». О применении Бюком приемов деконструкции Уорнер упоминает в другой своей работе: Warner D. Reading Ottonian History // Challenging the Boundaries of Medieval History: The Legacy of Timothy Reuter. Turnhout, 2009. P. 86.
46. Мазюрель Э. Структурализм // Словарь историка. М., 2011. С. 175.
47. Говоря об этом, не следует забывать о симпатиях к структуралистам его собственных учителей – Ле Гоффа и Каспари.
48. Buc P. The Dangers… P. 163.
49. Ibid. P. 193.
50. Buc P.  The Dangers.... P. VIII.
51. Ibid.
52. Ibid.
53. Таким образом, обзоры публиковались на протяжении нескольких лет, от выхода книги в свет до 2003-2004 гг. Так, скажем, журнал English Historical Review отреагировал именно на второе издание: Lifshitz F. Dangereux rituel: De l’histoire médiévale aux sciences sociales // English Historical Review. 2003. Vol. 118, № 479. P. 1352-1353.
54. Buc P. The monsters and the critics: a ritual reply. To some reviews of Philippe Buc, The Dangers of Ritual // Early Medieval Europe. 2007.  № 15. P. 441–452.
55. Koziol G. The dangers of polemic: Is ritual still an interesting topic of historical study? // Early Medieval Europe. 2002. Vol. 11, Iss. 4. P. 367-388.; Nelson J. L. The Dangers of Ritual: Between Early Medieval Texts and Social Scientific Theory by Philippe Buc. Review // Speculum. 2003. Vol. 78, № 3. P. 847-851.; Spiegel G.M. Philippe Buc. The Dangers of Ritual: Between Early Medieval Texts and Social Scientific Theory. Review // American Historical Review. 2003. Vol. 108, № 1. P. 148-149.
56. Nelson J.L. Op. cit. P. 847-848.
57. Ibid. P. 848. Похожее мнение выражает, например, и Марта Рэмптон, советующая читателям не слишком доверять «разочарованности» Бюка: Rampton M. The Dangers of Ritual: Between Early Medieval Texts and Social Scientific Theory. Review // Interface. 2002. № 9. P. 248.
58. Koziol G. Op. cit.  P. 367.
59. См. напр.: Walsham A. Op. cit. P. 280.
60. Spiegel G.M. Op. cit. P. 149.
61. Walsham A. Op. cit. P. 285.; Бойцов М.А. Величие и смирение. М., 2009. С. 203.
62. Koziol G. Op. cit. P. 382.
63. Walsham A. Op. cit. P. 283,
64. Althoff G. Spielregeln der Politik im Mittelalter: Kommunikation in Frieden und Fehde. Darmstadt, 1997.
65. Термин, введенный самим Альтхофом.
66. Buc P. The Dangers… P. 256-261.
67. См. напр. Falkowski W. Double Meaning in Ritual Communication // Frühmittelalterliche Studien. 2008. № 42. S. 169.; Bobrycki S. The royal consecration ordines of the Pontifical of Sens from a new perspective // Bulletin du centre d'études médiévales d'Auxerre. 2009. №13. P. 131. и др.
68. Некоторые персонажи и сюжеты стали упоминаться в работах разных историков особенно регулярно, поскольку, оспаривая или уточняя тезисы коллег, для большей эффектности и наглядности приходилось обращаться к тем же примерам. В числе прочих, «повезло» и Лиутпранду Кремонскому, глава о котором открывала монографию Бюка: начиная с 2003 г. к сочинения этого историографа стал все чаще цитировать Альтхоф (такие работы, как Althoff G., Inszenierte Herrschaft. Geschichtsschreibung und politisches Handeln im Mittelalter, Darmstadt, 2003.;  Althoff G. Die Macht der Rituale. Symbolik und Herrschaft im Mittelalter, Darmstadt, 2003. и др.), а затем и другие исследователи ритуалов (Isabella G. Modelli di regalita nell’eta di Ottone I. Bologna, 2006.; Warner D. Reading Ottonian History… и др.).
69. Buc P. Noch einmal 918-919: Of the ritualized demise of kings and of political rituals in general // Zeichen, Rituale, Werten. Internationales Kollokvium. 2004. P. 151-178. Того же сюжета он бегло касался и в монографии: Buc. P. The Dangers… P. 15-16.
70. См. напр. Idem. Some thoughts on the Christian theology of violence, medieval and modern, from the Middle Ages to the French Revolution // Rivista di storia del cristianesimo. 2008. Vol. 5. P. 9-28.
71. Warner D. Rituals, Kingship… P. 1215-1216.
72. Приведу пример из отечественной историографии: так, О.И. Тогоева использует в своей статье наблюдения Бюка касательно роли женских образов в репрезентации власти оттоновских времен: Тогоева О.И. Карл VII и Жанна д’Арк: утрата девственности как утрата власти // Власть и образ. Очерки потестарной имагологии. СПб, 2010. С. 210.
73. Напр. Benham J.E.M. Stephen D. White, Feuding and Peace-Making in Eleventh-Century France. Review // H-France Review. 2006. Vol. 6. № 66. P. 285.
74. Точные хронологические рамки в пределах одного десятилетия обозначить достаточно сложно, условно выделенные мной «этапы» обсуждения не всегда были строго последовательны. Речь идет, скорее, об общей логике этих дискуссий, высказывания отдельных ученых не всегда четко укладываются в нее.
75.  К примеру, еще Мартин Линтцель в своих работах сороковых годов утверждал, что доходящие до нас в текстах источников описания ритуалов представляют собой своего рода многоуровневые системы, состоящие как из инсинуаций самих авторов, так и из «выдумок» их предшественников, которые историографы усваивали из традиции. Lintzel M. Designation, Königsheil, Wahl und „Kur“ Heinrichs I. // Ausgewählte Schriften. Bd. 2. Berlin, 1961. S. 242. Первое издание - Idem. Zur Designation und Wahl Koenig Heinrichs I. // DA 6, 1943.
76. Об этой особенности размышлял и сам Филипп Бюк, - в статье, посвященной ответам на обзоры его монографии: Buc P. The monsters and the critics… P. 444.